ак в свое время поступала и Анна Ивановна). И впоследствии Елизавета требовала подробных отчетов об узниках, интересовалась всеми мелочами следствия. С увлечением расследовала государыня и дело Лопухиных в 1743 году. На материалах следствия лежит отпечаток личных антипатий Елизаветы к тем светским дамам, которых на эшафот привели их длинные языки и одна из которых, Наталья Лопухина, пыталась конкурировать с императрицей в бальных туалетах. Кроме того, Елизавета в 1743 году как самодержица начинающая, может быть, впервые из следственных бумаг Тайной канцелярии узнала о том, что о ней болтают в гостиных Петербурга, и эти сведения, полученные нередко под пытками, оказались особенно болезненны для самовлюбленной, хотя и незлой императрицы»[328].
Да, неспроста Елизавету Петровну интересовали слухи, которые о ней распространялись по российской столице: власть ее была хрупка, поскольку она взошла на трон, поддержанная двумя-тремя сотнями гвардейских офицеров и не имела достаточной поддержки среди образованного общества (и это, несмотря на то, что она была дочерью Петра и по-настоящему русской царицей за последние десять — пятнадцать лет). Не знаю, что посоветовали ей ее сторонники (среди последних было немало дипломатов, так или иначе связанных со структурами внешней разведки, знавших, что необходимо, дабы получить поддержку со стороны и российских, и западноевропейских политически влиятельных кругов), но политику она, в первые дни, месяцы и годы своего царствования проводила достаточно взвешенную, постепенно завоевывая симпатии населения[329].
Не оставляла в стороне она и те службы, которые могли влиять на сознание обывателей опосредованно, которые могли защитить ее от врагов внешних и внутренних. В этом Елизавета Петровна не была оригинальной, но сказывался первоочередный фактор ее национальной принадлежности. А также ее дотошливость, скрупулезность и осторожность, стремление вникнуть в каждую мелочь[330].
Согласно исследованию Анисимова, «Елизавета сама выслушивала некоторых доносчиков. Протоколы допросов прямо из следственной комиссии отвозили к императрице, которая их читала и давала, через Лестока и Ушакова, новые указания об «изучении» эпизодов дела. Она же дала распоряжение о начале пыток Ивана Лопухина и допросе там же беременной Софьи Лилиенфельд. И хотя по этому делу Елизавета сама никого не допрашивала, но по другим делам такие допросы она таки вела. В 1745 году из доклада Ушакова она узнала, что некий дворянин Андриан Беклемишев и поручик Евстафий Зимнинский восхищаются правлением Анны Леопольдовны и ругают ее, правящую императрицу. Оба дворянина были доставлены к допросу самой императрицы. Затем Елизавета вместе с Ушаковым и А. И. Шуваловым допрашивала изветчика по этому делу и даже делала какие-то записи в виде протокола допроса. В роли следователя выступила Елизавета и в 1746 году, когда допрашивала княжну Ирину Долгорукую, обвиненную в отступничестве от православия. Императрица, недовольная ответами Долгорукой, распорядилась, чтобы Синод с ней «не слабо поступал». (Формулировка словно из наших времен. — В. Т.) В 1748 году императрица следила за розыском Лестока, писала заметки к вопросным пунктам, в которых не сдержала своих чувств и упрекала Лестока в предательстве. На полях ответов Лестока она делала пометки. В 1758 году, когда вскрылся заговор с участием А. П. Бестужева и великой княгини Екатерины Алексеевны, императрица лично допрашивала жену наследника престола»[331].
Пожалуй, единственное дело, к которому Елизавета проявляла повышенный интерес, было дело небезызвестного Лестока. Он был связан — косвенно, побочно — с теми, кого дочь Петра Великого когда-то сбросила с трона, и, видимо, она очень опасалась, что единственный, оставшийся на свободе «друг» немецких претендентов на русский трон, может представлять определенную опасность.
Опасность эта была «подсознательной» (или, как сказали бы сейчас, «виртуальной»). Скорее всего, Елизавета Петровна сама себя убедила в том, что может существовать некий заговор, во главе которого якобы стоит Лесток. На самом деле последний уже давно отошел от каких-либо политических дел, и сам, будучи напуганным арестами своих бывших родственников и друзей, был готов дать любые признательные показания, лишь бы его оставили в покое[332].
Что же касается «допроса жены наследника престола» (будущей Екатерины Великой), то и допроса, как такового, не было: Елизавета в присутствии многочисленных свидетелей поинтересовалась у Екатерины о ее взаимоотношениях с Бестужевым и получила исчерпывающий и подтверждающий полную невиновность подозреваемой ответ. Этим и удовлетворилась.
Подобный «допрос» Елизавета могла позволить себе, благодаря тому, что за ее спиной маячил новый руководитель российских спецслужб, который и настоял на необходимости задать Екатерине Алексеевне пару вопросов. К этому времени уже десять лет начальником Тайной канцелярии был Александр Иванович Шувалов, родной брат влиятельного Петра Шувалова и двоюродный брат фаворита императрицы И. И. Шувалова. А. И. Шувалов — один из ближайших друзей молодой цесаревны Елизаветы, который с давних пор пользовался особым доверием Елизаветы, и уже с 1742 года ему поручали дела сыскного свойства. Он арестовывал принца Людвига Гессен-Гамбургского, вместе с Ушаковым расследовал дело лейб-компанца Петра Грюнштейна. По-видимому, работа с опытным Ушаковым стала для Шувалова хорошей школой, и в 1746 году он заменил заболевшего шефа на его посту. В сыскном ведомстве при нем все осталось по-прежнему — налаженная Ушаковым машина продолжала исправно работать. Правда, новый начальник Тайной канцелярии не обладал галантностью, присущей Ушакову, а даже внушал окружающим страх странным подергиванием мускулов лица. Как писала в своих записках Екатерина II, «Александр Шувалов не сам по себе, а по должности, которую занимал, был грозою всего двора, города и всей империи, он был начальником инквизиционного суда, который звали тогда Тайной канцелярией. Его занятие вызывало, как говорили, у него род судорожного движения, которое делалось у него на всей правой стороне лица от глаза до подбородка всякий раз, как он был взволнован радостью, гневом, страхом или боязнью»[333].
Итак, Шувалов, новый глава сыскной структуры Российской империи, наводящий ужас на всех, в том числе и на саму Елизавету Петровну. Однако «Шувалов не был таким, как Ушаков, фанатиком сыска, в конторе его не ночевал, а увлекся коммерцией и предпринимательством. Много времени у Шувалова отнимали и придворные дела — с 1754 года он стал гофмейстером двора Петра Федоровича. И хотя Шувалов вел себя с наследником предупредительно и осторожно, сам факт, что его гофмейстером стал шеф тайной полиции, нервировало Петра и его супругу. Последняя писала в своих записках, что встречала Шувалова всякий раз „с чувством невольного отвра-щения“. Это чувство, которое разделял и Петр, не могло не отразиться на карьере Шувалова после смерти 25 декабря 1761 года императрицы Елизаветы и прихода к власти Петра III. Новый император сразу же уволил Шувалова от его должности. Одно только упоминание Тайной канцелярии пугало подданных Елизаветы. Это видно из дел сыска и из «Записок» Екатерины, которая сообщает, что „тогда эта Тайная канцелярия наводила ужас и трепет на всю Россию" и что любой человек, ставший причастным к тайнам политического сыска, „умирал от страху, чтобы каким-нибудь неосторожным словом не привлекли его к делу“. Екатерина вспоминает, что Елизавета, недовольная Петром Федоровичем, не раз угрожала ему „крепостью", и это вызывало трепет у молодого человека»[334].
Елизавета Петровна знала, кем пугать представителей немецких фамилий, не желающих брать бразды правления в свои руки. Но, думается, это было излишним. Ведь немцев в России и так недолюбливали, а спецслужбы «спали и видели», как бы не допустить их — немцев — до царского трона[335].
Однако пойти против воли императрицы Елизаветы Петровны не рискнули: «Отстранив от власти потомство царя Иоанна Алексеевича, Елизавета постаралась упрочить русский престол за потомками Петра I. Императрица вызвала в Россию своего племянника, герцога голштинского Карла-Петера Ульриха (сына старшей сестры Елизаветы — Анны Петровны) и объявила его своим наследником. Карл-Петер получил в крещении имя Петра Федоровича. С самого рождения мальчик рос без матери, рано лишился отца и был предоставлен попечению воспитателей, которые оказались невежественными и грубыми, жестоко наказывали и запугивали болезненного и слабого ребенка. Когда великому князю исполнилось 17 лет, его женили на принцессе небольшого анхальт-цербстского княжества Софии Августе Фредерике, получившей в православии имя Екатерины Алексеевны.
Все связанное с Россией было глубоко чуждо Петру, воспитанному в протестантской Голштинии. Он плохо знал и не стремился изучить язык и обычаи страны, в которой ему предстояло царствовать, с пренебрежением относился к православию и даже к внешнему соблюдению православного ритуала. Своим идеалом русский принц избрал прусского короля Фридриха II, а своей главной целью считал войну с Данией, некогда отобравшей у голштинских герцогов Шлезвиг. (Автор, по-моему, «перегибает палку»: вряд ли такого человека далеко не глупая императрица Елизавета могла двинуть на престол. — В. Т.)
Елизавета недолюбливала племянника и держала его в стороне от государственных дел. Петр, в свою очередь, стремился противопоставить двору императрицы свой «малый двор» в Ораниенбауме. В 1761 году, после смерти Елизаветы Петровны, Петр III вступил на престол.
Едва взойдя на престол, Петр III бесповоротно восстановил против себя общественное мнение. Он известил Фридриха II о намерении России сепаратно, без союзных Франции и Австрии, заключить мир с Пруссией. С другой стороны, несмотря на краткость своего царствования, Петр III успел сделать весьма важные и благодетельные распоряжения. Во-первых, замечателен «Манифест о вольности дворянства», который ликвидировал обязательность государственной службы для дворянства. Теперь оно могло служить только по своей охоте. Дворяне получили возможность жить в своих поместьях, свободно выезжать за границу и даже поступать на службу к иностранным государям. Но вместе с тем военная или гражданская служба дворян поощрялась государством. Во-вторых, последовал указ о секуляризации церковных земель: у церкви изымались все имения и передавались в ведение специальной государственной Коллегии экономии, в имения назначались офицеры-управители. Бывшие монастырские крестьяне получали земли, которые они обрабатывали для монастырей; они освобождались от оброка в пользу церкви и облагались казенным оброком, как и государственные крестьяне.