333.
Русско-японская война 1904–1905 гг. стала первым серьезным испытанием антимилитаристских убеждений российских анархистов. Кропоткин осудил захватнические планы сторон. «Настоящая война, – утверждал он, – является торжеством самых низменных капиталистических инстинктов, против которых всякий мыслящий человек должен бороться»334. Наиболее подробно его позиция получила отражение в письме, написанном 18 февраля 1904 г. в ответ на запрос одного из редакторов французской газеты «Le Soir». Этот документ был опубликован и в газете «Хлеб и Воля». В то же время Кропоткин полагал, что рост националистических, патриотических настроений «неизбежно замедлит развитие революционного движения в России»335: «Я, действительно, предвижу с грустью, что революционное движение, которое принимало такие широкие размеры в русском народе – среди крестьян и промышленных рабочих, – будет замедлено, может быть, даже остановлено этой войной. Вместо серьезных вопросов – земельного, промышленного, вопроса о децентрализации, и пр., и пр. – делавших общее положение России столь похожим на положение Франции накануне 1789 года и позволявших надеяться, что падение абсолютизма, уже сильно расшатанного, совершится одновременно с глубоким революционным изменением экономических условий, – вместо этого движение сведется теперь к вопросам, не имеющим значения. Будут волноваться и стараться узнать, ведется ли война более или менее искусно, заслуживает ли доверия такой-то генерал или такой-то министр… И если случится какое-нибудь крупное несчастье – новая Плевна наряду с геройскими подвигами солдат, – патриотизм, даже шовинизм возьмут верх и сразу уничтожат даже чисто политическое движение»336.
Столь же негативно он оценивал экспансию России на Дальнем Востоке: «Для русского народа печально, что в своем движении на восток он не встретил цивилизованного народа, уже занявшего маньчжурское побережье Тихого океана; печально, что ему пришлось возделывать приамурские пустыни и проводить железную дорогу через пустыни Маньчжурии. Эта страна никогда не сделается русской, – китайский колонист уже расположился там. И если бы Соединенные Штаты, например, захотели завтра завладеть этой страной, то все, считая и русских, от этого только выиграли бы»337.
Кропоткин открыто дистанцировался как от японофилов, так и от русских патриотов, занимая традиционную для анархистов антипатриотическую и антимилитаристскую позицию. При этом он не считал, что поражение России в войне неизбежно приведет к прогрессивным социальным преобразованиям, поскольку, как мы указывали ранее, считал предпосылками социальной революции совершенно иные явления: «Всякая война есть зло, кончается ли она победой или поражением, зло для воюющих сторон, зло для нейтральных. Я не верю в „благодетельные“ войны. Не крымское поражение дало России реформы и уничтожение крепостного права, не оно также уничтожило рабство в Соединенных Штатах. […] С своей стороны, не чувствуя никакой симпатии к мечтам о завоеваниях русских денежных людей, я точно так же не имею ни капли ее и к завоевательным мечтам капиталистов и баронов модернизированной Японии»338. И наконец, в этой войне Кропоткин видел предвестие будущей мировой войны, о чем написал очень откровенно: «Сверх того, я предвижу с глубокой тревогой, что столкновение на Крайнем Востоке есть лишь прелюдия к гораздо более серьезному конфликту, подготовляющемуся с давних пор, развязка которого произойдет около Дарданелл или даже в Черном море, – и таким образом для всей Европы будет подготовлен новый период войн и милитаризма»339. Петр Алексеевич осудил захватнические планы сторон и солидаризировался с антивоенной позицией японских социалистов: «Желтые и белые, японцы, русские или англичане, мне одинаково ненавистны. Я предпочитаю стать на сторону молодой японской социалистической партии. Как она ни малочисленна, но она является выразительницей мысли японского народа (в те короткие моменты, когда ему позволяют отрезвиться), когда высказывается против войны в своей гордой прокламации и письме, адресованном в Daily News»340.
Этот документ опровергает точку зрения некоторых мифотворцев, утверждающих, что Кропоткин в годы Русско-японской войны придерживался «патриотической» позиции и выступал сторонником России. Как правило, в подтверждение приводят высказывание лидера партии кадетов Павла Николаевича Милюкова. Он полагал, что П.А. Кропоткин всегда был патриотом и вспоминал о встрече с ним 10 февраля 1904 г.: «Мы застали Кропоткина в страшном волнении и негодовании на японское предательство. […] Как могло случиться, что противник русской политики и вообще всякой войны оказался безоговорочным русским патриотом? Кропоткин сразу покорил меня этой своей позицией, так безоговорочно занятой, как будто это был голос инстинкта, национального чувства, который заговорил в нем»341. В другом варианте воспоминаний об этой беседе, которые Милюков приводит в очерке «Памяти П.А. Кропоткина», речь идет уже о том, что Петр Алексеевич «желал победы». Впрочем, Милюков был не очень уверен в том, насколько точно он помнил содержание беседы во всех ее тонкостях: «Он желал победы. Не помню, был ли он в ней уверен. Помню лишь, что известие его очень взволновало, что среднее настроение эмиграции было ему известно и что его реагирование на факт было не только органическим, но и вполне продуманным»342. Приведенные нами цитаты из статьи Кропоткина наглядно опровергают патриотические трактовки его позиции.
Выдающаяся революционерка, одна из бывших лидеров «Народной воли», В.Н. Фигнер, по-иному оценивает взгляды Кропоткина. Она свидетельствует, что Петр Алексеевич в одном из споров отверг пораженческую позицию. В ответ на слова Ф. Кравчинской о том, что «неудачи войны с Японией были полезны для России», он заявил: «Национальное унижение никогда ни для одного народа не было полезно». Но отмечая «страстность», которую Кропоткин выражал в этом вопросе, она не утверждает, что он выступал за победу России над Японией343. Ведь, по сути, фраза «ни для одного народа» означает совершенно иное и не подтверждает оценку, данную Милюковым. Отрицание пораженчества также еще не означает поддержку одной из воюющих сторон. В данном случае есть разные варианты политического выбора. Среди них борьба за мир или, как предлагали анархисты, прекращение войны в результате революции.
Впрочем, своеобразный взгляд патриота Милюкова имеет свое объяснение. Начало русско-японской войне положила атака японского флота на русские корабли, расположенные в китайских и корейских портах. Вряд ли анархисты, осуждавшие милитаризм, должны были одобрять действия одной из империалистических держав, направленные на разжигание войны. Негодование Кропоткина совершенно закономерно и не является выражением патриотической позиции. Вряд ли у анархиста мог быть резон радоваться действиям японских милитаристов. Кроме того, Милюков не приводит высказываний Кропоткина, которые бы доказывали, что тот поддерживал в этой войне Россию. К тому же он не говорит об этом в своих воспоминаниях, а пишет лишь, что Петр Алексеевич негодовал на действия японского правительства. В любом случае, делать выводы, опираясь на воспоминания очевидца при полном игнорировании текстов, написанных лично Кропоткиным и выражающих его позицию, – это выдает крайний непрофессионализм такого рода «исследователей».
Позицию Кропоткина разделяли и анархистские организации России. Так, анархисты-коммунисты Белостока, возложив вину за войну на «собственников» и государство, призвали рабочих, крестьян и люмпен-пролетариев к срыву мобилизации и дезорганизации военной промышленности и транспорта. Они ожидали, что массовое антивоенное движение перерастет в революцию: «Все богатства вы передадите в общее пользование – устроите коммуны, причем вы там уничтожите государство и они будут безгосударственными. […] Босяки пусть организуют банды для нападения на собственность, рабочие – устраивайте стачки и бунты, крестьяне – берите силой землю и запасы, все, что вам нужно. Нападайте на охраняющие капитал государственные учреждения, отказывайтесь платить подати и налоги»344. Таким образом, впервые в своей истории российские анархисты разработали и пропагандировали систему действий в условиях войны. Фактически они призвали своих сторонников ответить на войну действиями, которые могли стать началом социальной революции.
Революция действительно вышла на повестку дня, потребовав от анархистов новой стратегии. К ее началу анархисты не только сумели перенести свою деятельность на территорию России, но располагали организациями в ряде регионов, завоевав своей пропагандой и боевыми акциями популярность среди части рабочих Белостока, Одессы и ряда др. городов. Заметим, что акты индивидуального террора в данный период анархисты пытались проводить в связи с социально-экономической борьбой рабочего класса. Сумели они наладить издательскую деятельность, выпуская газету «Хлеб и Воля», печатая брошюры и листовки. Движение провело и свой первый съезд, который, однако же, не привел к созданию анархистской федерации всероссийского масштаба. Революция 1905–1907 гг. станет временем испытания на прочность программных, тактических установок и организационных принципов, выработанных российскими анархистами в 1890-е – начале 1900-х гг.
Глава 3«Расширить борьбу и направить ее одновременно против капитала и против государства» (1905–1907 гг.)
«Прошло два года и обстоятельства резко изменились! Под мощным напором русской революции анархизм выплыл из мрака и грозно заявил о своем существовании. Об анархизме вдруг заговорили в разных концах России».
Расстрел правительственными войсками мирной рабочей демонстрации в Санкт-Петербурге, произошедший 9 января 1905 г., ознаменовал начало Первой российской революции. По всей стране развернулось стачечное движение, сопровождавшееся митингами, манифестациями, столкновениями с войсками и полицией, а часто и баррикадными боями. Для координации действий бастующих во многих городах создаются Советы рабочих депутатов, во главе которых становятся активисты социалистических партий. Появляются организованные явочным порядком профсоюзы. Популярными среди всех слоев населения становятся лозунги свержения самодержавия и его замены демократическим строем в форме конституционной монархии или демократической республики. Бастующие выдвигают требования введения 8-часового рабочего дня и улучшения условий труда. Во многих регионах развернулись крестьянские восстания, сопровождавшиеся экспроприацией помещичьих усадеб и самовольной вспашкой дворянских земель. Неспокойна обстановка в армии. 14 (27) – 25 июня (8 июля) разворачивается восстание на броненосце «Князь Потемкин-Таврический».