а, с. 114; Юдин, 1896, с. 421]; см. также: [Валиханов, 1985, с. 188])! Слишком поздно оренбургский губернатор осознал, что его экономические меры воздействия, которые могли бы иметь положительный результат в отношениях с каким-либо европейским буржуазным государством, оказались совершенно неэффективны в отношении феодальной Хивы: для хивинского хана судьба нескольких сотен его подданных значила куда меньше, чем его собственный международный престиж и политические амбиции. Поняв свою ошибку, В. А. Перовский принял решение решать конфликты со среднеазиатскими ханствами уже другими методами — военными (см., например: [Почекаев, 2017а, с. 210–228]).
Однако уже преемник В. А. Перовского на посту оренбургского и самарского генерал-губернатора А. А. Катенин вновь применил санкции в 1858 г. Правда, этот пример в большей степени напоминает действия И. И. Неплюева вековой давности, нежели Перовского, имевшие действие всего два десятилетия назад.
В 1858 г. в Хивинское ханство и Бухарский эмират была направлена официальная российская дипломатическая миссия во главе с полковником Н. П. Игнатьевым. Несмотря на то что сам хивинский хан (на этот раз — Сейид-Мухаммад, брат Алла-Кули) стремился к миру, он и его сановники весьма негативно отнеслись к посольству Игнатьева, неоднократно угрожали главе и членам миссии смертью и всячески старались задержать их в Хиве, чтобы те не добрались до Бухары и не заключили более выгодный мир с эмиром, нежели с хивинским ханом [Игнатьев, 1897, с. 46]. Игнатьев сообщал о своих затруднениях в Оренбург, и Катенин отреагировал так же, как Неплюев, когда узнал о бедственном положении миссии Рукавкина, Гуляева и Чучалова. Как сообщает Н. Г. Залесов, участник миссии Игнатьева, «усматривая из первых писем из Хивы о затруднительном положении миссии, генерал-адъютант Катенин сделал распоряжение о задержании, впредь до выхода из ханства миссии, хивинских караванов в Оренбург». Он удерживал хивинцев, пока не получил от Н. П. Игнатьева письмо о том, что посольство благополучно покинуло Хиву и движется к Бухаре, после чего тут же приказал освободить караваны [Залесов, 1871, с. 50; Халфин, 1956, с. 55]. Более того, из сообщения участника событий не вытекает, что хивинский хан своевременно узнал о действиях генерал-губернатора и позволил российскому посольству ехать в Бухару именно из-за санкций в отношении его подданных.
Несмотря на то что, в отличие от Неплюева, Катенин реализовал санкции против хивинских купцов, у нас нет сведений, что он каким-то образом согласовывал свои действия с центральными властями. По-видимому, действия обоих его предшественников стали достаточными прецедентами для совершения подобных действий. Кроме того, в отличие от В. А. Перовского, являвшегося в 1836 г. всего лишь оренбургским военным губернатором[17], Катенин занимал должность генерал-губернатора и, следовательно, имел больше полномочий, в которые входило, вероятно, и право принятие подобных решений.
Таким образом, можно сделать вывод, что экономические санкции, применявшиеся Российской империей против Хивинского ханства в XVIII и XIX вв. имели разную степень эффективности. Во многом степень их эффективности зависела от ситуации в самом ханстве и от длительности санкций. Так, если действия И. И. Неплюева оказали надлежащее воздействие на хана Каипа, то во многом потому, что он слишком ненадежно чувствовал себя на троне и не желал портить отношения с хивинскими купцами. Санкции же, введенные В. А. Перовским, несмотря на их жесткость и длительность (1836–1838), не подействовали на решительного и прочно удерживавшего власть хана Алла-Кули, для которого политический престиж ханства оказался выше, чем интересы хивинских торговцев. Наконец, что касается ограничительных мер А. А. Катенина, как мы уже отметили, нет сведений, что хан своими действиями в отношении российского посольства отреагировал именно на них.
Четыре года спустя А. П. Безак, сменивший Катенина на посту оренбургского и самарского генерал-губернатора, в свою очередь применил силовые меры против бухарских торговцев — уже, можно сказать, «по отработанной схеме». Единственное отличие состояло в причине использования этого средства давления на Бухару: на этот раз оренбургская администрация защищала не российские интересы, а… итальянские. В 1862 г. три итальянца, Меац, Гаваци и граф Литта (так они фигурируют в воспоминаниях современника описываемых событий, оренбуржца П. П. Жакмона) через Оренбург проследовали в Бухару, где поначалу были благосклонно приняты эмиром Музаффаром и занялись шелководством, однако вскоре он заподозрил в них русских шпионов и приказал бросить в тюрьму. Русский купец С. Я. Ключарев привез известие об их задержании в Оренбург, и А. П. Безак тут же прибегнул к проверенному средству: приказал арестовать более тысячи бухарских подданных, их имущество, включая дома, которыми они владели в городе [Жакмон, 1906, с. 77–79]. Как и А. А. Катенин, Безак не согласовывал своих действий с центральными властями — вероятно, право на введение таких мер уже закрепилось в компетенции оренбургских генерал-губернаторов если и не официально, то по крайней мере фактически.
Как мы отмечали выше, судьба торговцев не сильно волновала среднеазиатских властителей, для которых гораздо важнее был их собственный престиж на международной арене, ради которого они готовы были пожертвовать несколькими подданными. Вероятно, осознавали это и сами бухарские торговцы, задержанные Безаком в Оренбурге, а потому, находясь под арестом, они составили коллективное прошение на имя эмира, в котором умоляли монарха отпустить иностранцев, иначе тысяча его подданных лишится не только имущества, но и жизни (что, конечно же, никогда не практиковалось Российскими властями!); это прошение через посредство оренбургского ахуна (главы мусульманского духовенства региона) было отправлено с гонцом в Бухару. Вероятно, масштабность мер, предпринятых Безаком, впечатлила эмира Музаффара, и месяц спустя итальянцы уже прибыли в Оренбург, где были немедленно освобождены, как и принадлежавшее им имущество [Жакмон, 1906, с. 79–80]. Таким образом, и в данном случае, как видим, эмир формально отреагировал не на «давление» со стороны России, а снизошел к просьбам своих подданных; можем предположить, что, если бы требование освободить итальянцев выразил сам А. П. Безак, положительное решение об их судьбе вряд ли было бы принято столь оперативно[18].
Итак, Несмотря на то что цели экономических санкций достигались, нельзя не отметить, что эти меры, эффективные на европейской политической арене, не смогли стать таким же действенным инструментом российской правовой политики в Центральной Азии. Именно поэтому в дальнейшем российские власти (особенно пограничные администрации) стали делать ставку на военное решение конфликтов, что и привело к установлению контроля Российской империи над ханствами Средней Азии в 1870-е годы.
§ 5. Средняя Азия в русских торговых проектах середины XIX в. (правовые аспекты)
При изучении среднеазиатской политики России в период так называемой Большой игры основное внимание, как правило, уделяется двум основным позициям в российских властных кругах — решительным мерам в отношении среднеазиатских государств, предлагаемым Военным министерством и пограничной администрацией, и более «миролюбивой» политике российского МИДа, опасавшегося конфликта с западными державами, особенно с Англией. При этом в гораздо меньшей степени учитывается позиция «третьей силы» — российских деловых кругов, традиционно испытывавших большой интерес к развитию торговли с государствами Средней Азии и имевших возможность активного взаимодействия с властями различного уровня (см., например: [Игнатьев, 1897, с. 27]). В 1860-е годы появляется довольно большое число проектов развития этой торговли; авторы проектов не только рекомендуют шаги, которые, по их мнению, должны предпринять имперские власти в этом направлении, но и достаточно четко определяют, какое место в их планах должны занять сами среднеазиатские ханства — Бухарское, Хивинское, Кокандское. При этом следует отметить, что все эти проекты разрабатывались до того, как Россия начала активные военные действия против этих государств, приведшие к установлению над ними российского протектората, т. е. авторы, по сути, и «делили шкуру неубитого медведя», заранее и заочно определяя статус среднеазиатских ханств и их позицию в отношении российской торговой политики в регионе.
Ниже предпринимается попытка выяснить, какое именно место отводили авторы проектов среднеазиатским ханствам в торговой политике России в регионе, и насколько эти планы ей соответствовали или не соответствовали. Эта тематика уже привлекала внимание исследователей, обращавшихся к отдельным проектам (см., например: [Кушпаева, 2016]), мы же намерены проанализировать основные тенденции во взглядах российских деловых кругов на торговые взаимоотношения с ханствами Средней Азии и то, как авторы проектов видели правовой статус ханств в этих отношениях — на примере проектов, разработанных, в частности, Ю. А. Гагемейстером (1862), С. А. Хрулевым (1863), А. И. Глуховским и М. Михайловым (оба — 1867), соотнеся их с представлениями о возможностях среднеазиатской торговли представителей пограничной (в частности, оренбургской) администрации.
Сразу же стоит оговорить, что авторы проектов представляли различные социальные группы — так, Ю. А. Гагемейстер был экономистом, С. А. Хрулев и А. И. Глуховский — военными, занявшимися предпринимательством[19], однако далеко не всегда принадлежность к тому или иному роду занятий находила прямое отражение в их предложениях. Так, предложения С. А. Хрулева (героя Крымской войны 1853–1856 гг.) в отношении среднеазиатских ханств представлялись менее воинственными, чем предложения «штатского» Ю. А. Гагемейстера.
В своей оценке роли среднеазиатских ханств в российской торговле в регионе большинство авторов проектов сходятся на том, что она весьма значительна — особенно Бухарского ханс