Однако скудность нормативной базы и система «косвенного управления» отнюдь не соответствовали масштабам вмешательства России в политико-правовое развитие Бухары и Хивы. При этом далеко не последнюю роль играл и личностный фактор: достаточно вспомнить ряд выдающихся деятелей российской администрации в Центральной Азии — первого туркестанского генерал-губернатора К. П. фон Кауфмана, первого главу Российского политического агентства Н. В. Чарыкова и других, кто лично или через доверенных представителей нередко влиял на правовую политику как российских властей (в том числе и центральных) по отношению к среднеазиатским ханствам, так и самих монархов Бухары и Хивы. Достаточно широкую свободу действий им давало отсутствие четкой правовой регламентации отношений России с ее вновь появившимися среднеазиатскими протекторатами. Лишь в исключительных случаях взаимоотношения между Россией и Бухарой или Хивой, регламентировались дополнительными соглашениями международного уровня. Чаще всего они решались в текущем порядке, обычно — путем формального издания актов бухарских и хивинских правителей, которые принимались ими по собственной инициативе, однако в большинстве случаев их издание было результатом «лоббирования» со стороны представителей российских властей.
Такими представителями в Бухарском эмирате поначалу являлись доверенные лица туркестанского генерал-губернатора с довольно расплывчатыми, хотя de facto и весьма серьезными полномочиями (см., например: [Арендаренко, 1974]). А в 1886 г. в Бухаре начало работу Российское политическое агентство, также юридически подконтрольное туркестанскому генерал-губернатору, но вместе с тем напрямую взаимодействовавшее и с Министерством иностранных дел Российской империи [Матвеева, 1994]. Иностранные дипломаты и путешественники, посещавшие Бухарский эмират, писали о настоящем всесилии российского политического агента, одно упоминание имени которого открывало любые ворота в Бухаре. Оно заставляло с вниманием относиться ко всем просьбам и пожеланиям тех, кто пользовался покровительством российского дипломатического представителя, обращение к которому «по многим вопросам было бы более эффективным, чем к эмиру» [Добсон, 2013, с. 138]. Сходная ситуация складывалась и в Хивинском ханстве, где роль, аналогичную роли Политического агентства в Бухаре, играл так называемый Амударьинский округ (позднее — отдел). Формально его полномочия сводились лишь к осуществлению контактов с Хивинским ханством от имени империи, фактически же руководство округа играло важную роль в политике Хивы [Ниязматов, 2010, с. 204–206].
Впрочем, следует отметить, что российские дипломатические представители в среднеазиатских ханствах нередко, и в самом деле, старались стимулировать преобразования, которые позволили бы поднять уровень жизни в Бухаре и Хиве, приблизить их систему управления и правоотношений к российским и европейским нормам. Самым главным событием в социальной сфере стала отмена рабства, предусмотренная п. 17 Договора с Хивой и ст. 17 Договора с Бухарой 1873 г., хотя на практике этот процесс затянулся на долгие годы. Иностранные путешественники свидетельствуют, что формально работорговля была под запретом, но фактически она оставалась по-прежнему распространена во всем эмирате, причем и эмир за ее счет пополнял свой гарем. Достаточно сказать, что хотя уже в середине 1870-х годов он «отчитывался» перед туркестанскими властями о полном уничтожении рабства в эмирате [ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 20, д. 8223], официальный указ эмира о запрете работорговли был издан лишь в 1886 г.! Соответственно, представителям русских властей приходилось «собственным примером» подталкивать бухарские власти к выполнению этого обязательства: известно, что они выкупали пленников и освобождали их (см., например: [Чернов, 2010, с. 64–66]). Аналогичным образом, и хивинский хан в середине 1870-х годов рапортовал о реализации им соответствующего пункта Гандемианского договора, удостаиваясь похвал туркестанского руководства [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 10, л. 23], однако еще и в 1880-е годы имперской пограничной администрации приходилось принимать меры по освобождению из хивинской неволи русских подданных [Там же, д. 27, л. 57].
Еще одной сферой правоотношений в среднеазиатских ханствах, в которой представителям Российской империи удалось добиться значительных успехов, была уголовно-правовая. Не имея формальных полномочий вмешиваться в эти отношения, русские власти тем не менее использовали официальные и неофициальные методы воздействия на местные правящие круги, чтобы улучшить существующую уголовную систему. Поначалу российские представители могли лишь выражать свое неодобрение. Так, когда в Бухаре был убит крупный эмирский сановник диван-беги, его убийца, в соответствии с древним обычаем, был передан родственникам и слугам убитого, которые подвергли его длительным мучениям, а затем жестоко казнили. Российские представители пытались отговорить бухарские власти от столь варварского способа казни, но, не преуспев в этом, удалились на время казни из столицы [Dobson, 1890, p. 272–273]. Однако со временем представителям имперских властей удалось убедить эмира отказаться от подземных тюрем-зинданов и отменить ряд мучительных пыток. Начиная с 1888 г. в Бухаре не применялось сбрасывание с «Башни смерти» [Чернов, 2010, с. 66; Olufsen, 1911, p. 337, 548]. Однако даже в начале XX в. приходилось констатировать, что в Бухаре, несмотря на усилия русских властей, сохранялись такие наказания как привязывание к шесту, при котором наказываемому не давали уснуть до самой смерти, жестокие изощренные пытки с целью добиться признания и т. д., что продолжало вызывать жалобы Российского политического агентства. Действия русских в этом направлении не остались незамеченными населением Бухары. В структуре Политического агентства имелся свой суд для разрешения гражданских и уголовных дел, в которых пострадавшей стороной являлись русские подданные или другие иностранцы, причем решение суда считалось окончательным и не могло быть обжаловано даже в суде эмира. Этот суд пользовался большой популярностью бухарцев, которые пытались решать в нем даже свои внутренние споры, на что сами представители Российской империи были вынуждены отвечать отказом, скрупулезно соблюдая политику невмешательства во внутренние дела эмирата.
Русские компании арендовали в ханствах Средней Азии недвижимость под торговые конторы, склады, производство тканей и табака, брали в разработку золотые копи. Они также стимулировали развитие виноделия и виноторговли в Бухаре, а торговля шкурами и мехами (в том числе и ввозившимися на территорию ханств) осуществлялась через российских дилеров. Все эти действия никоим образом не регламентировались международно-правовыми актами, а оформлялись на уровне частноправовых договоров, правда — в присущем Востоку порядке: путем издания среднеазиатскими монархами соответствующих указов-ярлыков.
Развивая торговлю и производство, представители российских властей и предпринимательских кругов много внимания уделяли и развитию коммуникаций: в 1880–1890-е годы начинается активное строительство в Средней Азии дорог и мостов. Несомненно, важнейшим событием стало построение на территории Бухарского эмирата железной дороги, связавшей Бухару с Ташкентом, Оренбургом и европейской частью России. В связи с этим нельзя не сказать несколько слов о появлении в Бухарском эмирате «русских колоний» с особым статусом. Уже вскоре после подчинения Бухары в ней появляются российские укрепленные поселения с гарнизонами: укрепление Св. Георгия в бухарском селении Хала-Ата, в Чарджуе и Керки. Как и предоставление торговцам земли и строений, такие вопросы тоже решались путем издания личных указов («позволений») эмира представителям русских властей.
Что касается сферы налоговых правоотношений, то российские власти не вмешивались в систему налогообложения, однако ловкие бухарские беки умели пользоваться изменением статуса эмирата в собственных интересах. Они увеличивали налоги с подвластного им населения под предлогом, что должны делать подарки русским чиновникам и офицерам — а если таких подарков не будет, то придут русские войска [Благовещенский, 2006, с. 268–269]. Между тем в Туркестанском генерал-губернаторстве в конце XIX — начале XX в. проводилась политика запрета одаривания бухарскими властями русских чиновников и офицеров [Дмитриев, 2008, с. 119–120], так что бухарские правители всего лишь вводили в заблуждение подчиненное им местное население.
Однако в середине 1890-х годов и Бухарский эмират, и Хивинское ханство вошли в имперскую таможенную систему, при этом характерно, что официально это было также оформлено не посредством международных договоров, а как «инициатива» среднеазиатских монархов, издавших в связи с учреждением в их владениях российских таможен специальные ярлыки-указы.
Все эти аспекты направления правового развития Бухары и Хивы под российским протекторатом будут предметно проанализированы в следующих главах. Завершая же данный параграф, можно констатировать, что в течение второй половины XIX в. власти Бухары и Хивы под влиянием представителей Российской империи провели существенные преобразования в экономической, социальной и даже в какой-то мере уголовно-правовой сфере. Хотя прямых попыток реформ системы государственного управления и правового регулирования в ханствах российские власти на данном этапе не предпринимали, значительная трансформация правоотношений в них привела к необходимости изменений и в этой сфере, что и нашло отражение в политической и правовой жизни среднеазиатских ханств уже в начале XX в.
§ 2. Инкорпорация правителей среднеазиатских ханств в состав российской правящей элиты
Взаимоотношения российских властей (как центральных, так и пограничных) со среднеазиатскими монархами, чьи владения попали под протекторат Российской империи, прошли довольно длительную эволюцию. Пожалуй, наиболее кратко и при этом выразительно описал ее небезызвестный впоследствии враг советской власти лорд Дж. Н. Керзон, охарактеризовав бухарского эмира Музаффара последовательно как врага, затем союзника и, наконец, марионетку России [Curzon, 1889, p. 163–164]. Однако необходимо понять, каким же образом происходила эта трансформация и, самое главное, как она закреплялась официально.