В процессе установления протектората над среднеазиатскими ханствами (конец 1860-х — середина 1870-х годов) российские власти занимали достаточно жесткую политику в отношении среднеазиатских монархов. Первый туркестанский генерал-губернатор, которого в современной исследовательской литературе по статусу и полномочиям сравнивают с британскими вице-королями Индии [Сергеев, 2012, с. 107], в этот период и вел себя как вице-король — активно вмешивался в междоусобную борьбу в Бухаре, Хиве и Коканде, фактически решая, кто из претендентов на трон в большей степени заслуживает доверия в качестве вассала России.
Так, когда вышеупомянутый бухарский эмир Музаффар в 1868 г. подписал с Кауфманом мирный договор, признав протекторат России, многим политическим силам в эмирате это не понравилось. Бухарская оппозиция выступила против эмира, выдвинув в качестве альтернативного претендента на трон его старшего сына Абд ал-Малика (в источниках также фигурирует как Катта-тура) [Халфин, 1965, с. 236–237]. Несмотря на то что именно Музаффар подписал договор с Россией, Кауфман в течение некоторого времени колебался, кого из соперников поддержать, приказав своим подчиненным выяснить, будет ли и Абд ал-Малик соблюдать договор, если займет трон [Дмитриев, 1969, с. 81]. И только убедившись, что за сыном эмира стоят не только внутренние противники Музаффара, но и британские власти Индии, отправил туркестанские войска на помощь Музаффару, в результате чего восстание было быстро подавлено, а претендент на трон бежал в британские владения ([Дмитриев, 1969, с. 81–82]; см. также: [Милютин, 2006, с. 86–87]).
Летом 1873 г., когда войска К. П. фон Кауфмана вступили в Хиву, хан Мухаммад-Рахим II, легкомысленно решившийся на противостояние с Россией, бежал из столицы, опасаясь за свою жизнь. На освободившийся трон тут же был выдвинут его брат Атаджан-тура. Однако в переговорах с ним Кауфману стало совершенно ясно, что претендент не обладает даже тенью реальной власти, а потому никакие соглашения с ним не смогут быть реализованы на практике. Поэтому, как и в Бухарском эмирате, он предпочел поддержать легитимного монарха, который, получив гарантии безопасности от русских, вернулся в Хиву и подписал Гандемианский договор [Терентьев, 1906б, с. 262–263; Тухтаметов, 1969, с. 26–27]. Атаджан-тура, не без оснований опасаясь мести со стороны брата, предпочел найти убежище в российских владениях, и впоследствии в течение некоторого времени туркестанские власти использовали его в качестве гарантии лояльности его брата, намекая Мухаммад-Рахиму II, что Атаджан пользуется их покровительством и т. п. (см., например: [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 24, л. 158]).
Совершенно иная ситуация сложилась в Кокандском ханстве. Как уже упоминалось в предыдущей главе, хан Худояр стал первым из среднеазиатских монархов, подписавших с Россией договор, по которому признавал ее протекторат (1868). Однако он имел куда больше проблем со своими подданными, чем монархи Бухары и Хивы — ко времени подписания договора его уже трижды свергали с трона, поэтому неудивительно, что он надеялся на поддержку русских штыков. Убедившись в его неэффективности, К. П. фон Кауфман строго-настрого приказал пограничной администрации Туркестанского края не вмешиваться во внутренние дела Кокандского ханства, предоставив Худояра его собственной судьбе. В 1874 г. хану удалось каким-то чудом подавить очередное восстание, но годом позже оно возобновилось в куда более крупных масштабах, и на этот раз против него (как ставленника «неверных», т. е. русских) выступило сразу два претендента на трон — собственный сын Насреддин и самозванец Пулад-хан, выдававший себя за одного из членов ханского рода [Бабаджанов, 2010, с. 548]. Естественно, с самозванцем российские власти в контакты не вступали, а вот с султаном Насреддином К. П. фон Кауфман попытался начать переговоры, обещая поддержать его при условии подтверждения договора, подписанного его отцом (который к этому времени уже бежал в Русский Туркестан). Однако претендент, которого поддерживали консервативные силы, провозгласившие газават против русских, уклонился от переговоров, тем самым дав повод ввести в ханство войска из Туркестана с целью защиты русских границ и российских подданных на территории самого ханства [Халфин, 1965, с. 319–320]. Потерпев ряд поражений летом 1875 г., Насреддин уже был готов пойти на условия Кауфмана, но туркестанский генерал-губернатор, убедившись, что и новый хан не справляется с ситуацией, решил упразднить Кокандское ханство и включить его в состав края в качестве Ферганской области [Милютин, 2009, с. 41].
Таким образом, уже во второй половине 1870-х годов у России осталось два протектората в Средней Азии, правители которых имели довольно противоречивый статус в отношении государства-сюзерена. Формально являясь самостоятельными правителями (всего лишь с рядом ограничений во внешнеполитической деятельности), фактически они все больше и больше интегрировались в состав правящей элиты Российской империи[22].
Как ни парадоксально, по мере укрепления контактов с российскими властями, эти правители не только не утрачивали, но и, напротив, повышали свой статус и свои позиции внутри собственных государств. И если английский журналист Дж. Добсон, побывавший в Бухаре в 1888 г., писал, что «теперешний эмир вряд ли является чем-то большим, чем русский чиновник, и не может помочь даже сам себе» [Добсон, 2013, с. 138], то Д. Н. Логофет, российский офицер и ученый, длительное время прослуживший в Туркестане, в начале XX в. описывал его статус совершенно иначе. По его словам, недопустимая мягкость туркестанских властей и российских дипломатических представителей в самом эмирате привели к тому, что эмир, на словах провозглашавший себя верным вассалом России, фактически неоднократно игнорировал требования имперской администрации (нередко вступая в длительную переписки, ничем не заканчивавшуюся) и даже без уважения относился к высокопоставленным ее представителям, которые либо приезжали в Бухару, либо принимали эмира у себя. Внутри же государства он вообще вел себя как абсолютный монарх, никоим образом не учитывая интересов России в целом, и русских подданных, пребывавших в самом эмирате в частности [Логофет, 1911б, с. 176–190]. Есть основания полагать, что Логофет несколько сгушал краски, поскольку целью его фундаментального исследования о Бухарском эмирате было убеждение российских правящих кругов в необходимости его окончательного включения в состав России. Тем не менее некоторые показатели изменения статуса среднеазиатских монархов в значительной степени подтверждают его выводы.
Наружно повышение статуса эмира Бухары и хана Хивы в отношениях с Россией нашло отражение в изменении их титулатуры, использовавшейся российскими властями в переписке со среднеазиатскими вассалами и во внутренней официальной документации. В 1870-е годы хивинского хана именовали «его высокостепенством», в 1880-е — «его светлостью», а с 1890-х — «его сиятельством». Бухарский же эмир титуловался сначала «высокостепенством», затем «светлостью», а с 1910 г. — «высочеством»[23].
Бухарский эмир Музаффар (прав. 1860–1885) был награжден орденом св. Анны I степени. Его сын и наследник Абдул-Ахад (прав. 1885–1910) имел придворное звание генерал-адъютанта, воинское звание генерала от кавалерии, являлся наказным атаманом Терского казачьего войска, был кавалером целого ряда российских орденов — св. Станислава II степени, св. Анны I степени, св. Александра Невского, св. Владимира I степени, Андрея Первозванного, Белого Орла. Наконец, его сын, последний бухарский эмир Алим-хан (прав. 1910–1920), подобно отцу, был генерал-адъютантом, генерал-лейтенантом по Терскому казачьему войску. Был награжден орденами св. Станислава I степени, св. Анны I степени, св. Александра Невского, св. Владимира II степени, Белого Орла. Высокими званиями и титулами обладали и хивинские ханы. Так, Мухаммад-Рахим II (прав. 1864–1910) был произведен в генералы от кавалерии, имел ордена св. Анны I степени, св. Александра Невского, св. Владимира I степени, Белого Орла. Его сын и наследник Исфендиар II (прав. 1910–1918) был войсковым старшиной Оренбургского казачьего войска, носил звание генерал-майора, был зачислен в свиту императора, являлся кавалером орденов св. Станислава I степени, св. Анны I степени, Белого Орла [Россия, 2017, № 12, с. 80–82][24].
Повышение статуса среднеазиатских правителей нашло отражение не только в титулатуре, но и в протоколе: по словам Д. Н. Логофета, изучавшего состояние Бухарского эмирата в начале XX в., «еще сравнительно недавно, 10–15 лет тому назад, при проездах туркестанского генерал-губернатора эмир бухарский спешил встречать его как высшего представителя русской власти в крае, далеко от своей резиденции, оказывая при этом особенно много знаков внимания по восточному обычаю, но в настоящее время порядок таких встреч давно изменился, и генерал-губернатора встречают лишь одни чиновники эмира, ожидающего у себя приезда к нему с визитом» [Логофет, 1911а, с. 14].
Покровительство со стороны российских властей служило своеобразным «фактором легитимации» претензий на трон конкретных представителей правящих династий среднеазиатских ханств. В 1910 г. на престол в Бухаре вступил Сейид-Алим-хан, четыре года обучавшийся в Императорском кадетском корпусе в Санкт-Петербурге и пользовавшийся покровительством императорского двора: его горячо поддержали сторонники реформ в Бухарском эмирате, связывая грядущие преобразования со среднеазиатской политикой российских властей, проводником которой они видели нового монарха [Пылев, 2005, с. 65]. Аналогичным образом не вызвало никаких беспорядков и воцарение в Хиве в том же 1910 г. хана Исфендиара, который также имел тесные связи с имперскими правительственными кругами и пользовался поддержкой хивинских реформаторов [Погорельский, 1968, с. 69–70]. Как правитель государства, находившегося под протекторатом Российской империи (да еще и номинально нося титул генерал-лейтенанта русской армии), Исфендиар имел возможность привлекать в случае необходимости русские войска. По некоторым сведениям, его восшествие на престол оказалось мирным еще и потому, что порядок во время коронации обеспечивали казаки генерала Глушановского [Ниязматов, 2010, с. 319]. В в 1917 г. для подавления мощного крестьянского восстания в ханстве Исфендиар получил войска уже от Временного правительства; характерно, что власть хивинского хана пала как раз после того, как в результате Октябрьской революции он утратил возможность опираться на русские вооруженные силы и пал жертвой узурпатора Джунаид-хана [Фиолетов, 1941, с. 77].