Впрочем, во многом эти изменения в статусе носили формальный характер. Нельзя сказать, что российские власти предоставили своим среднеазиатским вассалам полную свободу действий. Напротив, контроль за их деятельностью со стороны соответствующих имперских административных структур усиливался. В Бухаре это было с 1886 г. Императорское Русское политическое агентство, а в Хивинском ханстве сходные функции выполняли начальники Амударьинского отдела. Их роль в обеспечении контроля российских властей за протекторатами в Средней Азии мы более подробно рассмотрим в следующем параграфе.
Однако все большее влияние российской имперской политики на правовое развитие Бухарского эмирата и Хивинского ханства отнюдь не сводилось к установлению и закреплению зависимости местных правителей от российских властей в Туркестане. Правящие имперские круги не собирались довольствоваться простым признанием зависимости среднеазиатских монархов от Российской империи и предоставлением российским чиновникам и предпринимателям определенных привилегий в экономической сфере. В начале XX в., в связи с событиями, происходящими в самой России, все чаще стал подниматься вопрос о проведении политических преобразований в самих Бухаре и Хиве. Предложения реформ разрабатывались администрацией Туркестанского края и доводились до сведения бухарских и хивинских властей [ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 31, д. 723, л. 60–63].
Впрочем, нельзя сказать, что проведение преобразований, своеобразная демократизация Бухарского эмирата и Хивинского ханства являлись односторонней инициативой российских имперских властей. В самих ханствах (в немалой степени под влиянием небезызвестных «младотурков» — сторонников демократизации и конституционализации Османской империи) формировались политические силы, придерживавшиеся аналогичной политической ориентации. Представители различных слоев общества (в первую очередь зарождавшейся национальной буржуазии и интеллигенции обоих среднеазиатских государств, а также и некоторые сановники и даже представители духовенства) все чаще поднимали вопрос об изменении формы правления, реформе органов государственной власти, фактически не изменявшихся с эпохи Средневековья. Интересно отметить, что и в этом отношении различные политические круги так или иначе связывали грядущие преобразования с Россией (см. подробнее: [Пылев, 2005, с. 48–82]). Формально курс на демократизацию политического устройства Хивинского ханства и Бухарского эмирата был взят, и сами же монархи официально его провозгласили — правда, в традиционной для тюрко-монгольских монархий форме, издав соответствующие указы — ярлыки или фирманы ([ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 2, д. 715, л. 49]; см. также: [Погорельский, 1968, с. 72–73; Тухтаметов, 1966, с. 99–100]).
В связи с активизацией политической жизни среднеазиатских ханств в элите Бухары и Хивы довольно четко наметились два противоборствующих лагеря: консервативное крыло, полностью поддерживавшее интеграцию с Россией (вплоть до свержения монарха и переход под власть империи — подобно Кокандскому ханству), и либеральное (в начале XX в. создавшее в обоих ханства движения, соответственно, младобухарцев и младохивинцев), выступавшее за независимость своих государств, но по образцу европейских конституционных монархий. При этом население как Бухары, так и Хивы, по свидетельствам иностранных путешественников в этих государствах, в большей степени находилось на стороне первых, поскольку видело в присоединении к России больше выгод, имея перед глазами примеры в виде Ферганской области (бывшего Кокандского ханства) и Самаркандской области (части эмирата, присоединенной к Российской империи в 1868 г.), в которых такое же местное мусульманское население проживало в неизмеримо лучших условиях, нежели под правлением своих же мусульманских монархах [Norman, 1902, p. 291]. Естественно, в таких условиях имперские власти под предлогом дальнейших преобразований старались укрепить позиции консервативных правительств Бухарского эмирата и Хивинского ханства [Curtis, 1911, p. 141, 143–144].
Подобные настроения привели к тому, что в начале 1910-х годов представители имперских властных кругов вновь стали поднимать вопрос о более радикальной политике России в отношении среднеазиатских ханств. По их мнению, дальнейшая модернизация в Средней Азии была возможна лишь при условии окончательного присоединения Бухары и Хивы к России, упразднения в них ханской власти, традиционных политических и правовых институтов и организации административно-территориальной системы по образу и подобию Туркестанского или Степного края [Тухтаметов, 1966, с. 68–71; Центральная Азия, 2008, с. 309–310]. Одно из главных препятствий подобным действиям вскоре после установления протектората — вооруженное противостояние с Великобританией — было устранено в результате подписания соглашения об «афганском разграничении» в 1907 г., так что серьезных внешнеполитических проблем подобные действия Российской империи не вызвали бы (см. подробнее: [Сергеев, 2012, с. 239 и след.]). Сторонники и противники присоединения Бухары и Хивы к России несколько лет вели бурные дискуссии по этому вопросу, которые были перечеркнуты событиями восстания в Центральной Азии 1916 г. и Февральской революции 1917 г.
§ 3. Правовые основания использования российских войск в протекторатах
Установление российского протектората над среднеазиатскими ханствами (Бухарский эмират и Хивинское ханство) предусматривало оказание российскими властями поддержки местным монархам в борьбе с внешними врагами и внутренними беспорядками — включая и военную помощь. Тем не менее формальная независимость Бухары и Хивы (поскольку протекторат не был юридически закреплен какими-либо международно-правовыми актами) вызывала определенные правовые проблемы, связанные с обоснованием ввода русских войск на территорию того или иного ханства. В связи с этим представляется целесообразным проследить как обосновывали пограничные власти Российской империи (прежде всего — генерал-губернаторы Туркестанского края) причины введения русских войск в Бухарский эмират и Хивинское ханство и участие их в боевых действиях на территории этих государств.
Первым прецедентом использования российских войск в протекторатах стало участие их в подавлении восстания Абд ал-Малика Катта-туры, старшего сына эмира Музаффара, причем, как уже отмечалось, туркестанский генерал-губернатор К. П. фон Кауфман сделал это не сразу, а лишь убедившись, что мятежный царевич является креатурой враждебных Бухаре беков и властей Британской Индии. После этого было довольно просто договориться с Музаффаром и оказать ему помощь — как другу и союзнику России, который, к тому же, сам направил письмо начальнику Туркестанского края [Логофет, 1911а, с. 28–29; Сами, 1962, с. 98].
Как уже говорилось выше, договор с Бухарой 1868 г. (как и последующие договоры с Хивой и Бухарой 1868 г.) не содержал никаких положений о формальном установлении протектората Российской империи над эмиратом. Более того, юридически это было соглашение о торговле и предоставлении российским подданным льгот именно в этой сфере на территории эмирата [Ремез, 1922, прил., с. 32]. Естественно, ни о какой регламентации применения русских войск в юридически независимом государстве речи не шло. Тем не менее действия российских военных отрядов против мятежного Катта-туры стали именно тем прецедентом, на который и в дальнейшем опирались власти Русского Туркестана в чрезвычайных обстоятельствах. И одним из официальных оснований для введения российских войск в протектораты становилось их официальное «приглашение» со стороны местных правителей — верных друзей России.
Уже на основе событий 1868–1869 гг. русские войска вновь были использованы в интересах бухарского эмира Музаффара год спустя — для борьбы с шахрисябзскими правителями Баба-беком и Джура-беком, которые сначала поддержали Катта-туру в борьбе с отцом, а затем открыто отказались признавать власть бухарского монарха [Айни, 1975, с. 288–289; Сами, 1962, с. 100–104; Терентьев, 1906а, с. 500–501].
Надо сказать, что введению российских войск в эмират и их использованию против гиссарских беков предшествовала значительная аналитическая работа: имперские чиновники провели достаточно серьезное исследование, чтобы понять, насколько обоснованы претензии бухарского эмира на Шахрисябз. Очень кстати оказались сведения российских дипломатов и путешественников, побывавших в Бухарском эмирате еще до установления протектората и отмечавших, что в прежние времена этот обширный регион являлся частью эмирата (см. подробнее: [Маликов, 2015]). Тем не менее поначалу, как и в случае с Катта-турой, К. П. фон Кауфман предпочел тактику нейтралитета и даже заключил с Шахрисябзом (в лице Джура-бека) отдельный мирный договор — точно так же, как с Бухарой [Гедин, 1899, с. 57–58]. И лишь после его нарушения местными правителями, когда стало очевидным, что продолжение пребывания у власти агрессивных Баба-бека и Джура-бека грозит нестабильностью не только эмирату, но и граничившим с ними областям самой Российской империи, в 1870 г. крупный российский отряд под командованием генерала А. К. Абрамова вторгся в шахрисябзские владения, разгромил небольшие и наспех собранные войска беков и обеспечил присоединение этого региона к Бухаре. Мятежные беки бежали в пределы Кокандского ханства, но хан Худояр, также признавший протекторат России, выдал их России, где они, впрочем, сумели сделать неплохую военную карьеру [Логофет, 1911а, с. 30–32; Сами, 1962, с. 114–115; Россия — Средняя Азия, 2011а, с. 309–314; Терентьев, 1906а, с. 501–510].
Практически аналогичным образом русские войска были использованы в Хивинском ханстве против туркмен-йомудов в ходе Хивинского похода 1873 г. Правда, в отличие от Бухары, к моменту проведения боевых действий с этим среднеазиатским государством не было заключено никакого договора — даже торгового, как с Бухарой в 1868 г., — и, следовательно, все формальные вопросы о возможности оказания помощи хивинскому хану решались на основе исключительно устных договорен