Таким образом, можно сделать вывод, что имперские власти в целом достаточно скрупулезно соблюдали формально независимый статус среднеазиатских протекторатов Российской империи и не использовали там войска как средство достижения своих политических или экономических интересов. Как показывают довольно немногочисленные примеры применения российской военной силы в ханствах, для принятия решения о военном вмешательстве, как правило использовалось одно из двух оснований: либо прямое обращение местных властей к российским покровителям (в лице туркестанского генерал-губернатора или имперских представителей на территории самих ханств), либо же наличие непосредственной опасности жизни, здоровью и имуществу российских подданных на территории ханств.
При этом еще раз стоит подчеркнуть, что никакой юридической регламентации по поводу использования русских войск в протекторатах не было (ни в договорах с Бухарой и Хивой, ни в дополнительных соглашениях со среднеазиатскими монархами), и правовое обоснование ввода войск в то или иное ханство делалось в каждом конкретном случае теми, кто принимал решение о нем. Вместе с тем сам факт использования российских войск в ханствах является несомненным показателем существования протектората над Бухарой и Хивой, так и не получившего формального юридического закрепления.
§ 4. Начальник Амударьинского военного отдела — русский «политический агент» в Хиве
Обеспечение российских интересов в среднеазиатских протекторатах контролировали специальные чиновники, особенности правового положения которых отражали специфику и самого статуса протектората Бухары и Хивы, который, как уже неоднократно подчеркивалось, не был закреплен официально в силу международной политической обстановки. Тем не менее российские представители в Бухаре и Хиве играли весьма значительную роль в политической жизни и правовом развитии среднеазиатских ханств, хотя формально они лишь защищали интересы русских подданных на бухарской и хивинской территории.
Политика Бухарского эмирата с 1886 г. контролировалась особым Российским императорским политическим агентством, причем политический агент, являясь формально дипломатическим представителем туркестанского генерал-губернатора в Бухаре, фактически по статусу не уступал высшим сановникам бухарского эмира, которые едва ли не ежедневно советовались с ним по различным проблемам, рассматривая его решение по спорным вопросам как окончательное. При этом, если поначалу туркестанские власти были вполне довольны деятельностью Политического агентства, то к началу XX в. их отношение несколько изменилось: агенты стали в большей степени взаимодействовать с российским МИДом и, соответственно, меньше координировать свои действия с администрацией Туркестанского края. Яркую характеристику трансформации Политического агентства дал в 1911 г. Д. Н. Логофет, который писал о том, что «политическое агентство превратилось в учреждение с колоссальным делопроизводством, при котором оно ныне ведает не только сношениями с бухарским правительством, но и наблюдает за торговыми условиями, влияет на курс теньги, разрешает вопросы распределения воды, решает дела по столкновению русских подданных с бухарцами, творит суд, приговаривает даже к смертной казни, заведывает секретною агентурою и т. д., в силу чего, как перегруженное делами, разумеется, выполнить все эти сложные обязанности даже и в половину не в состоянии, почему и превратилось в огромную канцелярию, отставшую от современных жизненных требований и условий и потому невольно являющуюся тормозом в деле скорейшего разрешения бухарского вопроса в полном его объеме…» [Логофет, 1911б, с. 181]. По свидетельствам иностранцев, посетивших Бухарский эмират в начале XX в., российские политические агенты фактически контролировали всю внешнюю политику Бухары, отстранив от нее и местных сановников, и самого эмира (см., например: [Rickmers, 1913, р. 111]). В результате к политическому агентству со стороны туркестанских властей стали предъявляться претензии, что его руководство слишком уж активно и открыто вмешивается в жизнь эмирата, больше ведя себя как колониальная администрация, нежели дипломатическое представительство, долженствующее реализовать интересы властей пограничных регионов Российской империи.
Роль Русского политического агентства в Бухаре неоднократно исследовалась специалистами. Гораздо меньше освещалась аналогичная деятельность представителей Российской империи по отношению к Хивинскому ханству.
Надо сказать, что система российского контроля в Хивинском ханстве строилась по совершенно иному принципу, нежели в Бухарском эмирате, что объяснялось несколькими причинами. Во-первых, это было нежелание подчеркивать вассальную зависимость Хивы от России, что было связано с перманентным опасением российского Министерства иностранных дел вызвать неудовольствие Британской империи, соперничавшей с Россией за контроль над Центральной Азией (так называемая Большая игра) ([Мартенс, 1880, с. 59–60]; см. также: [Сергеев, 2012, с. 130–134]). Во-вторых, в самом ханстве в течение всего периода его пребывания в вассалитете Российской империи сохранялась напряженная политическая ситуация, сепаратистские тенденции продолжали проявляться вплоть до 1916–1917 гг. (в отличие от эмирата, где на рубеже 1860–1870-х годов при поддержке России была восстановлена власть эмира над всеми регионами государства) [Ниязматов, 2010, с. 417], и поэтому более целесообразным представлялся контроль Хивы со стороны военного, а не дипломатического ведомства.
В связи с этим сначала решением К. П. фон Кауфмана был создан особый Диван под председательством хана, в который вошли высшие ханские сановники (диван-беги, инак и один из ханских приближенных), а также представители Российской империи — три офицера и один из почетных жителей Ташкента [История, 1947, с. 416; Тухтаметов, 1969, с. 27]. Однако вскоре Диван был упразднен, и функции, аналогичные функциям русских политических агентов в Бухаре, выполняли начальники ближайшего административно-территориального подразделения Туркестанского края — Амударьинского военного отдела.
Амударьинский округ с центром в г. Петро-Александровске (укрепление Петро-Александровское) был создан на территориях Хивинского ханства, отошедших к Российской империи по условиям Гандемианского мирного договора в том же 1873 г. и являлся особой административно-территориальной единицей Туркестанского края. Поскольку присоединение хивинских территорий к России было совершено по инициативе самого К. П. фон Кауфмана, их статус в течение довольно продолжительного времени оставался весьма неопределенным, равно как и полномочия самого начальника вновь созданного округа, вскоре переименованного в военный отдел. Вместе с тем в своем отчете по итогам управления Туркестанским краем Кауфман отмечал, что особый статус Амударьинского отдела объясняется его отдаленностью от основных территорий края и беспокойным поведением туркмен (номинально считавшихся подданными Хивинского ханства) — что и предполагало изначально «особые уполномочия командующего войсками отдела» [Кауфман, 1885, с. 76][29].
Статус новой административно-территориальной единицы определялся «Временным положением об управлении Амударьинским округом», утвержденным К. П. фон Кауфманом 26 августа 1873 г.[30] Исследователи не без оснований отмечают расплывчатость формулировок «Временного положения», определявших статус и компетенцию начальника округа/отдела [Ниязматов, 2010, с. 204]. И если в отношении внутренней политики самого Амударьинского округа «Временное положение», в принципе, соответствовало основному на тот момент правовому акту, регламентировавшему статус Туркестанского края в целом («Проект Положения об управлении Семиреченской и Сырдарьинской областей» от 11 июля 1867 г.) (см. подробнее: [Тухтаметов, 1999, с. 32]), то полномочия его начальника в отношении Хивинского ханства куда более определенно регламентировались личными предписаниями ему самого генерал-губернатора. И если в первые месяцы существования отдела его начальнику, как отмечалось выше, приходилось пару раз прибегать к военной силе, в дальнейшем он довольствовался перепиской с ханом, что, собственно, и позволяет провести параллель между его действиями по отношению к Хиве и деятельностью русского политического агента в Бухаре.
Главным различием в статусе этих двух чиновников, впрочем, было то, что политический агент (который в планах К. П. фон Кауфмана должен был являться представителем интересов туркестанского генерал-губернатора в Бухаре) значился чиновником российского МИДа и в куда меньшей степени координировал свои действия с начальством Туркестанского края. Начальник же Амударьинского отдела был чиновником военного ведомства, прямо подведомственным туркестанскому генерал-губернатору — не только потому что руководил административно-территориальной единицей, входившей в состав края, но и потому, что генерал-губернатор состоял также командующим Туркестанским военным округом, которому начальник отдела должен был подчиняться и как офицер русской военной службы.
Надо полагать, именно поэтому в течение первых лет существования Амударьинского отдела его начальник, осуществляя дипломатические контакты с ханом Хивы, по сути, был не более чем «передаточным звеном» между администрацией Туркестанского края и Хивинским ханством. Так, первый начальник отдела полковник Н. А. Иванов в 1870-е годы ограничивался тем, что уведомлял хана о невыполнении его подданными условий Гандемианского договора и иных соглашений с российскими властями, а также о преступных деяниях хивинских подданных против русско-подданных жителей пограничных районов Туркестанского края и призывал устранить допущенные нарушения. Единственное, чем они могли подкрепить свои требования на данном этапе взаимоотношений с Хивой — это намек на гнев грозного туркестанского генерал-губернатора, который и поручал начальнику Амударьинского отдела сообщить хану о том или ином нарушении. Поэтому в посланиях этого периода встречаются фразы типа: «Желая получить эти сведения для сообщения Его Высокопревосходительству Командующему войсками, я пишу Вашему Высокостепенству это письмо»; «за всякий подобный поступок я, в силу приказаний, данных мне Его Высокопревосходительством Генерал-губернатором, принужден буду строго и примерно наказать туркмен»; «Его Высокопревосходительство поручил передать Вам, что…»; «мое настоящее дружеское письмо к Вам как на предварительное, которое, вместе с отчетом Вашего Высокостепенства, будет представлено мною на обсуждение и на благоусмотрение г-ну. Туркестанскому Генерал-губернатору»; «прошу Ваше Высокостепенство уведомить о предполагаемых Вами мерах … меня … для доклада Его Высокопревосходительству… Туркестанскому Генерал-Губернатору» [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 6, л. 4, 15; д. 12, л. 15 с об.; д. 19, л. 129; д. 24, л. 89].