оупотреблений, сокрытия налогоплательщиками части урожая и т. д. Кроме того, он утверждал, что для местных жителей само название «харадж» ассоциировалось с многочисленными несправедливыми поборами со стороны бухарских или хивинских властей, в результате которых им приходилось расставаться не менее чем с половиной урожая. Соответственно, замена хараджа общеимперским поземельным налогом свидетельствовала об облегчении налогового бремени при российских властях [Там же, с. 399, 404].
Налоговая политика Кауфмана была продолжена его преемниками. Согласно п. 285 «Положения об управлении Туркестанского края» 1886 г., был отменен харадж (равно как и танапный сбор), вместо него официально был введен государственный поземельный налог. А в соответствии с п. 322 того же «Положения» (со ссылкой на Устав о земских повинностях), предусматривалась обязательная выдача торговых свидетельств, патентов и билетов, что фактически означало отмену зякета, квитанция об уплате которого, как отмечалось выше, приравнивалась к этим документам.
Еще одним направлением налоговой реформы Кауфмана стала попытка изменить статус вакфов — земли и других объектов недвижимости, доходы от которых должны были, в соответствии с мусульманским право, идти на благотворительные цели (поддержание мечетей, медресе и иных богоугодных заведений). Опираясь на исследования специалистов-востоковедов из числа своих подчиненных, Кауфман убедился, что вакфы во многих случаях представляют собой юридическую фикцию и учреждаются с одной целью — освободить соответствующую недвижимость и доходы с нее от уплаты налогов. В связи с этим генерал-губернатор поначалу потребовал изучить документы на все вакфы и разделить их на «обеленные», т. е. освобожденные от уплаты всех налогов, и те, с которых какие-либо налоги все же взимались. Согласно § 295 «Проекта Положения об управлении Семиреченской и Сыр-Дарьинской областей», «обеленные» вакфы сохраняли налоговый иммунитет, тогда как вторая категория (равно как и все вновь учреждаемые вакфы) облагались налогами на общем основании [Загидуллин, 2006, с. 52–53].
Однако, по мере активизации «политики игнорирования», Кауфман стал все чаще склоняться к мысли, что вакфы следует вообще упразднить как институт, объявив их, как и другие земли в Туркестане, государственной собственностью и, соответственно, включить в налоговую базу [Россия, 2011а, с. 138–139]. Он неоднократно обращался с такой инициативой к центральным властям, а сам, дожидаясь официального ответа на свои предложения, постепенно реализовывал свои идеи на практике, лишая все больше и больше вакфов налоговых льгот. При этом среди «пострадавших» учредителей вакфов были не только русско-подданные мусульмане Туркестана, но даже и жители среднеазиатских ханств. Весьма показательна в этом плане переписка хивинского хана с начальником Амударьинского отдела, полковником Ивановым, во второй половине 1870-х годов. Хан выражал недовольство от имени своих подданных, чьи вакфы оказались на территориях, отторгнутых от Хивы в пользу Туркестанского края по условиям Гандемианского мирного договора 1873 г., что доходы от этих вакфов поступают в русскую казну. Причем если в 1875 г. Иванов отвечал, что собранные средства будут возвращены владельцам вакфов, если туркестанские власти по итогам проверки документов сочтут, что эти вакфы относятся к «обеленным» [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 12, л. 15 с об.], то в 1879 г. он уже безапелляционно заявлял, что права владельцев вакфов из Хивинского ханства не распространяются на земельные владения, входящие в состав Туркестанского края [Там же, оп. 1, д. 14, л. 8]. Любопытно отметить, что предложения К. П. фон Кауфмана разрабатывались в то время, когда в России стало активно расти недовольство богатством и Русской православной церкви, а государство стало предпринимать шаги по контролю над распоряжением ее средствами [Дорская, 2013, с. 7]. По-видимому, туркестанский генерал-губернатор полагал, что в этих условиях центральные власти положительно отнесутся и к его инициативам по ограничению мусульманских духовных имуществ.
Впрочем, до окончательной отмены вакфов в Туркестане и, соответственно их налоговых льгот, не дошло: центральные власти, принимая во внимание опыт других мусульманских регионов Российской империи, в частности Крыма (см. подробнее: [Конкин, 2009]), отказались от предложений Кауфмана, поскольку опасались волнений среди мусульманского населения [Россия, 2011а, с. 139]. Дальнейшие события в Туркестане показали, что такие опасения были оправданы. Несмотря на то что «Положением об управлении Туркестанского края» вакфы сохранялись, и даже позволялось создавать новые (п. 265–269)[35], российские власти в конце XIX — начале XX в., сменившие «политику игнорирования» на более жесткое отношение к исламу, стали более строго контролировать документы на вакфы. Их все чаще либо облагали налогами, либо упраздняли и забирали их имущество в казну[36]. Во время ревизии Туркестанского края сенатором К. К. Паленом ему был адресован ряд прошений со стороны местного населения о возвращении конфискованного имущества и восстановлении вакфов, причем некоторые «просители» весьма прозрачно намекали на возможность бунта, если их просьбы не будут удовлетворены [РГИА, ф. 1396, оп. 1, д. 158, л. 15–16; д. 264, л. 272–272 об.]. Таким образом, несмотря на все более тесную интеграцию Туркестана в имперское политико-правовое пространство, местное население продолжало сохранять отдельные мусульманские правовые традиции, а российским властям приходилось учитывать это в своей правовой политике в данном регионе, довольствуясь тем, что эти уступки касались незначительной части прежних правовых институтов Туркестана.
Преобразования в налоговой системе Туркестана также затронули Бухарский эмират и Хивинское ханство, о налоговой системе которых отрицательно отзывались как К. П. фон Кауфман, так и имперские администраторы начала XX в. [Кауфман, 1885, с. 399–400; Логофет, 1911б, с. 33–35]. Соответственно, российские власти в рамках разработки общих предложений по дальнейшей интеграции обоих ханств в состав Российской империи (вплоть до полного их присоединения) неоднократно поднимали вопрос о целесообразности налоговой реформы в Бухаре и Хиве. При обсуждении будущих преобразований в Бухаре наибольшую критику представителей имперских властей вызывал именно харадж как налог, допускающий «возможность по своему существу самых широких злоупотреблений и произвола со стороны сборщиков» [ЦГА РУз, ф. И-1, оп. 31, д. 723, л. 16; л. 60].
Однако, несмотря на фактический протекторат Российской империи, Бухара и Хива юридически оставались самостоятельными государствами. Поэтому, преследуя цель сближения Бухарского эмирата и Хивинского ханства с Российской империей по уровню развития государственных институтов, правовых систем, экономических отношений имперским властям приходилось в большей степени опираться на дипломатические средства.
Например, в Хивинском ханстве российские власти начали с введения изъятий из обложения основными мусульманскими налогами. Сначала они отстаивали право российских торговцев не платить зякет при торговле в Хиве [Сборник, 1952, № 19, с. 132]. Затем освобождение от уплаты зякета было распространено и на тех хивинских торговцев, которые совершали сделки с русскими [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 8, л. 15]. Таким образом, имперской администрации удалось убедить хивинские власти если не отменить один из основных мусульманских налогов, то, по крайней мере, предоставить налоговые льготы представителям определенных категорий населения — как российского, так и местного. Интересно отметить, что, демонстрируя скрупулезное следование достигнутым договоренностям, российские власти сами указывали хивинским властям, что претендовать на освобождение от зякета имеют право только те русские купцы, которые располагают соответствующими торговыми документами — с не имевших таковых хивинские власти могли требовать уплаты этого налога в полном размере [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 159, л. 8].
Дипломатические действия, впрочем, не всегда приводили к отмене мусульманских налогов. Так, бухарские эмиры, несмотря на явные намеки (а порой и прямые распоряжения) властей Туркестана или политических агентов, не шли на отмену основных налогов, предусмотренных шариатом. Даже последний эмир Сейид Алим-хан, намеревавшийся провести в Бухаре реформы, в своем указе по поводу вступления на трон всего лишь пообещал «облегчить» харадж [Там же, ф. И-1, оп. 2, д. 715, л. 49], а в манифесте, изданном в марте 1917 г. (т. е. уже после Февральской революции в России), — «справедливо» взимать харадж, зякет и остальные налоги [Шестаков, 1927, с. 82]. Таким образом, российским властям не удалось победить мусульманские правовые традиции, поскольку сам бухарский эмир, несмотря на свое «западничество» не рисковал идти на конфликт с мусульманским духовенством и консервативными политическими кругами Бухары.
Что же касается Хивы, то в ней ситуация с налогообложением стала развиваться даже в еще менее выгодном для России направлении. В 1895 г. хан, идя навстречу пожеланиям местных деловых кругов, напротив, решил обложить зякетом и русско-подданных предпринимателей, и торговцев, ведущих дела в ханстве. Примечательно, что он обосновал такое решение условиями Мирного договора 1873 г., согласно п. 9 которого от зякета освобождались не все русско-подданные, а именно русские купцы [Ниязматов, 2010, с. 231–233]. Впрочем, в дальнейшем российские пограничные власти сумели добиться частичной отмены зякета для русско-подданных, в том числе и нерусского происхождения (например, если торговля осуществлялась товарами собственного производства и прямо с транспортных средств, а не со стационарных лавок, складов и проч.) [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 138, л. 2].
Как видим, если в Бухаре причиной сохранения мусульманских налогов был консерватизм властей и высокий уровень религиозности населения, то в Хиве налоговая политика диктовалась вполне прагматическими интересами местных производителей и торговцев (представителей «зарождающейся буржуазии», как характеризовали эту прослойку в свое время советские исследователи). Впрочем, даже этот факт свидетельствует о том, что Хивинское ханство испытало влияние России в различных сферах общественных отношений и в большой степени оказалось интегрированным в систему имперских ценностей, принципов и норм.