Контроль представителями российских властей (в первую очередь русскими политическими агентами и начальниками Памирского отряда) внутренней политики Бухарского эмирата и его отдельных регионов объяснялся подчиненным положением этого государства по отношению к России. А могли ли бухарские власти вмешиваться в дела русских поселений? В связи с тем, что значительную часть территории русских поселений эмир «уступил» русским безвозмездно, формально он не утрачивал права собственности на эти земли и, как следствие, мог направлять туда своих чиновников, взимать с русских жителей налоги и проч. Неслучайно еще и в первом десятилетии XX в. в российских властных кругах шли дискуссии: следует ли позволять эмиру реализовать свои номинальные полномочия или нужно официально изъять всю территорию русских поселений из бухарской юрисдикции [Логофет, 1911б, с. 206].
Фактических же возможностей участвовать в судьбе русских поселений у эмира и его чиновников, как показывает анализ вышеупомянутых правовых актов, не было, поскольку русские поселения, как видим, рассматривались российскими властями как часть Российской империи. Нейтральная фраза о «полном дружеском содействии» бухарских властей местным начальникам в управлении русскими поселениями, несомненно, никого не могла ввести в заблуждение. Поэтому у эмира оставались лишь отдельные экономические инструменты — если не для вмешательства в дела русских поселений, то по крайней мере для отслеживания ситуации в них. Впрочем, подданным бухарского эмира позволялось селиться на территории русских поселений лишь по обоюдному согласию правителя Бухары и русского политического агентства [Федченко, 1958, с. 14], так что у российских властей имелись средства «сдерживания» роста числа местных жителей в русских поселениях.
В частности, бухарские эмиры являлись «совладельцами» телеграфа, действовавшего в русских поселениях (вложив 9 тыс. руб. в его строительство и 3 тыс. — в зарплату сотрудникам) и, соответственно, получали доход — по 10 коп. с каждого слова [Le Messurier, 1889, p. 164]. Также русские путешественники упоминают, что в Новой Бухаре на средства эмира был построен гостиный двор, и все доходы с него также шли в пользу эмира, кроме того, позволяя ему обеспечивать присутствие в этом русском поселении своих подданных и, соответственно, в какой-то мере контролировать его [Олсуфьев, Панаев, 1899, с. 148–149].
Резким контрастом с развитой системой русских поселений в Бухарском эмирате выглядит их практически полное отсутствие в Хивинском ханстве. Причинами тому, несомненно, стали и общая политическая нестабильность в ханстве (в отличие от эмирата, где при помощи русских войск властям удалось уже в 1870-е годы добиться централизации государства), и нежелание российской дипломатии вызывать очередной виток недовольства со стороны Великобритании своими активными действиями в регионе, и отсутствие развитой системы транспортного сообщения с Туркестаном, позволившего бы в случае опасности оперативно перебросить войска для защиты русских подданных на территории ханства [Котюкова, 2009а, с. 6].
Как и в Бухаре, в Хиве, согласно Гандемианскому договору 1873 г., русским подданным разрешалось приобретать имущество, в том числе и недвижимое. Фактически в г. Новый Ургенч даже стало складываться своеобразное русское поселение, поскольку город стал центром деловой активности ханства, местом расположения представительств российских фирм, банков и проч. [Погорельский, 1968, с. 26; Тухтаметов, 1969, с. 110]. Более того, российским властям предлагались проекты создания русских поселений в ханстве с подробной характеристикой их будущего правового статуса — благо, что имелся положительный опыт их организации в бухарских владениях [Ниязматов, 2010, с. 311]. В силу различных обстоятельств реализация этих проектов все время откладывалась, и русско-подданные на территории Хивинского ханства находились под контролем начальства ближайшей административно-территориальной единицы — Амударьинского военного отдела. Со статусом русских подданных в Бухарском эмирате их сближало даже то, что круг судебных полномочий начальника отдела был практически идентичен кругу полномочий русского политического агента в Бухаре: согласно закону от 28 июня 1912 г., они распространялись не только на дела с участием русских подданных в ханстве и их споры с хивинцами, но и на иностранцев-христиан [ПСЗРИ, 1915, № 37 565, с. 988–989].
Фактически первое русское поселение на территории Хивинского ханства появилось в 1916 г. при тех же обстоятельствах, что и первые поселения в Бухаре: это был русский гарнизон, размещенный в столице ханства после подавления очередного восстания туркмен против хана (см. подробнее: [Котюкова, 2009а, с. 12; Погорельский, 1968, с. 113]). Вскоре он (опять же — подобно русским поселениям в Бухарском эмирате) стал пополняться за счет штатских лиц, однако последовавшие революционные события не позволили ему приобрести статус, аналогичный русским поселениям в Бухаре. Фактическим главой поселения был начальник гарнизона: сначала эту должность занимал сам начальник Амударьинского военного отдела, а затем руководство гарнизоном перешло к специально назначенному военному комиссару в Хиве[45]. Тем не менее есть основания полагать, что статус обособленного поселения гарнизон все же получил: так, когда летом 1917 г. реформаторы-младохивинцы подверглись репрессиям со стороны властей ханства, некоторые из них нашли убежище на территории гарнизона, где ханские чиновники не имели права их задерживать [Погорельский, 1968, с. 133]. Как и в русских поселениях в Бухарском эмирате, на территории гарнизона в революционную эпоху появились новые органы управления — исполнительный комитет Временного правительства и Совет рабочих и солдатских депутатов [Садыков, 1972, с. 182].
Можно лишь предполагать, как развивалась бы судьба русских поселений в среднеазиатских ханствах. Однако сначала события в центральной России отвлекли внимание Временного правительства от ее среднеазиатских владений, включая и «анклавы» в Бухаре и Хиве. А затем большевики, пришедшие к власти в октябре того же года, официально объявили оба ханства независимыми, отказавшись от системы протектората.
Итак, можно сделать вывод, что русские поселения на территории Бухарского ханства, равно как и «квазипоселение» в Хиве в 1916–1917 гг., по всем показателям в большей степени являлись административно-территориальными единицами Российской империи, чем того или иного среднеазиатского государства. Причиной тому в большей степени стали не соответствующие нормативные акты и международные соглашения, а фактическое состояние протектората России над Бухарой и Хивой. Специфика положения фактических глав этих владений (российского политического агента в Новой Бухаре и начальника гарнизона в Хиве) делала возможным их вмешательство во внутренние дела Бухарского эмирата и Хивинского ханства. Это, опять же, было бы невозможным, если бы оба ханства не признавали зависимость от Российской империи.
Наконец, можно отметить, что путем создания и функционирования русских поселений российские власти решали и еще одну задачу в рамках своей политики в среднеазиатских ханствах — речь идет о фронтирной модернизации, т. е. повышении уровня развития пограничных владений империи (или в данном случае — вассальных государств) до уровня наиболее развитых центральных областей. Таким образом, эти поселения, в соответствии с видением российской администрации, становились «образцами» для дальнейшего развития Бухарского эмирата — в экономическом, культурном и, что для нас особенно важно в рамках данного исследования, правовом отношении. Последнее проявилось, в частности, в признании преимуществ русского суда над традиционным бухарским, более упорядоченной системы налогообложения, взаимоотношений властей и населения и проч. Тем не менее относительно краткий период существования русских поселений в Бухарском эмирате (и всего лишь попытка их создания в Хивинском ханстве) не позволил российским имперским властям достичь поставленной цели в полной мере.
§ 4. Российский суд в Бухарском эмирате
«… Политическое агентство превратилось в учреждение с колоссальным делопроизводством, при котором оно ныне ведает не только сношениями с бухарским правительством, но и наблюдает за торговыми условиями, влияет на курс теньги, разрешает вопросы распределения воды, решает дела по столкновению русских подданных с бухарцами, творит суд, приговаривает даже к смертной казни, заведывает секретною агентурою и т. д., в силу чего, как перегруженное делами, разумеется, выполнить все эти сложные обязанности даже и в половину не в состоянии, почему и превратилось в огромную канцелярию, отставшую от современных жизненных требований и условий и потому невольно являющуюся тормозом в деле скорейшего разрешения бухарского вопроса в полном его объеме…» [Логофет, 1911б, с. 181].
Так Д. Н. Логофет — российский военный чиновник, эксперт по Бухарскому эмирату охарактеризовал статус Российского императорского политического агентства в этом государстве в начале XX в. Этот статус выглядит тем более впечатляющим, что Бухара формально сохраняла самостоятельное положение, поскольку по итогам победы Российской империи над эмиратом в 1868 г. между этими государствами был заключен всего лишь торговый договор [Сборник, 1902, № 50, с. 420–421; Ремез, 1922, прил., с. 32], а затем, в 1873 г., — договор «о дружбе» [Сборник, 1952, № 20, с. 135–139]. Именно эти два документа и регламентировали правоотношения Российской империи и Бухарского эмирата, формально не включая никаких положений, которые отражали бы зависимое положение Бухары от России, тогда как фактически было «едва ли можно указать пример более совершенного протектората» [Лессар, 2002, с. 98].
Со времени установления российского протектората над Бухарой и вплоть до падения Российской империи в имперских правящих кругах неоднократно поднимался вопрос о формально-юридическом присоединении Бухарского эмирата к России — последний раз он имел место в начале 1910-х годов, и одним из его инициаторов был именно цитированный выше Д. Н. Логофет [Тухтаметов, 1966, с. 66–71; Центральная Азия, 2008, с. 309–310]. Однако каждый раз это предложение отклонялось, поскольку правительство империи признавало нецелесообразными затраты на изменение админи