«Правила о числе» подтверждали монопольное право русских подданных на открытие мест торговли алкоголем (п. 1), а также запрещали продавать его «на вынос» (п. 3, 5): тем самым ограничивались возможности приобретения спиртных напитков местными жителями мусульманского вероисповедания.
«Правила о виноделии» в очередной раз закрепляли право производства алкоголя за русскими подданными на специальных заводах, созданных и зарегистрированных в предусмотренном законом порядке (п. 1–2). При этом разрешение на производство спиртной продукции выдавалось на определенный срок, и его следовало продлевать для продолжения производственной деятельности (п. 5). Если же винокуренный завод действовал не на территории русских поселений, а непосредственно во владениях бухарского эмира, его продукцию следовало доставлять на склад в одном из русских поселений и реализовывать ее оттуда (п. 7).
Анализ упомянутых Правил позволяет сделать вывод, что политика Российской империи по поводу производства и распространения алкоголя в Бухарском эмирате носила двойственный характер. С одной стороны (как и в случае с письмом начальника Амударьинского отдела хивинскому хану), власти демонстрировали признание суверенитета бухарского эмира и взаимодействие с ним как с субъектом международного права: в «Правилах о торговле» оговаривалось, что торговля алкоголем в Бухаре разрешается «либо по особому соглашению между русским и бухарским правительствами» (п. 1), за эмиром закреплялось право взимания с торговцев спиртными напитками торговой пошлины (зякета) в размере 2,5 % от стоимости (п. 8).
С другой стороны, нельзя не подчеркнуть, что вышеприведенные Правила являлись «внутренними» правовыми актами Российской империи и утверждались императором и туркестанским генерал-губернатором — каких-либо отдельных соглашений с эмиром для введения их в действие не требовалось[56]. Таким образом, фактически речь идет о распространении имперского законодательства на территорию формально независимого государства — Бухарского эмирата. Также обращает на себя внимание, что взыскания, предусмотренные за нарушение указанных «Правил о торговле» (равно как и Устава о питейном сборе, на который они ссылаются), распространяется не только на русских подданных, но и на всех нарушителей на территории эмирата (п. 12–14). Таким образом, российские власти получили право привлекать к ответственности также и юридически не подвластное им бухарское население!
Согласно запискам Н. В. Чарыкова, первого русского политического агента в Бухарском эмирате (1886–1890), именно ему принадлежала инициатива разработки этих Правил: его целью было сделать Бухару «сухой» — запретить «изготовление и продажу всех видов хмельных напитков в Бухарском ханстве, а также… продажу таковых всем туземцам на железнодорожных станциях». При этом Чарыков отмечает, что когда министр финансов И. А. Вышнеградский получил его проект, он заявил, что «прежде в России никогда не издавался подобный закон», но его заместитель В. Н. Коковцов (однокашник Чарыкова) убедил министра, что «в таких исключительных случаях» можно позволить его издание [Чарыков, 2016, с. 153–154]. Естественно, речь шла не о строгой регламентации производства и продажи алкоголя: такие правовые акты неоднократно принимались в Российской империи в XVIII–XIX вв. [Долгих, 2015, с. 23–25], а именно о распространении внутренних правил на территорию формально независимой Бухары.
Надо отметить, впрочем, что цель, поставленная Н. В. Чарыковым, была в значительной степени достигнута. Иностранцы, посещавшие Бухару на рубеже XIX–XX вв., отмечали, что в ней нет пьяных — в отличие от Русского Туркестана, где правила производства и продажи алкоголя не были такими строгими (см., например: [Olufsen, 1911, p. 392]). Благие намерения политического агента, позволявшие бухарцам более тщательно соблюдать предписания шариата, однако, как мы уже отмечали выше, в значительной степени совпадали с интересами русских производителей и продавцов алкогольной продукции.
Всеми преимуществами давней и развитой виноградной и винодельческой традиции на территории Бухарского эмирата пользовались российские подданные, среди которых, впрочем, были не только русские, но и армяне, грузины, ногайцы и др. представители немусульманского вероисповедания. В Новой Бухаре действовал крупный винокуренный завод купца Бахтадзе и несколько мелких «кустарных» предприятий, в Каракуле — заводы генерала Анненкова и Джигадзе, в Якатуте — Вачилова и Артюнова и т. д. [Баллас, 1903, с. 52–54; Г. Б., 1899, с. 254].
Со временем право производить вино на территории русских поселений получили также француз Моро (приобретший завод Анненкова в Каракуле) и бухарские евреи. Однако первому позволялось торговать ими только на территории русских поселений (без права экспорта), вторые же вообще имели право изготовлять их для собственного потребления ([Логофет, 1911а, с. 280; Olufsen, 1911, p. 500]; ср.: [О правах, 1907]). Русские же производители вывозили свою продукцию как в среднеазиатские владения России, так и для внешней торговли (через Баку): если в 1892 г. было экспортировано 3,2 тыс. пудов, то в 1896 уже 14,5 тыс. пудов [Баллас, 1903, с. 55]. Однако по мере увеличения числа жителей русских поселений их потребности в потреблении алкогольной продукции стали существенно возрастать. И уже в 1911–1913 гг. не только перестал вывозиться алкоголь бухарского производства, но и ввозилось большое количество вина (26 тыс. пудов) и пива (157,9 тыс. пудов) из России [Ремез, 1922, с. 59]. Таким образом, основная цель введения вышеупомянутых Правил — защита интересов отечественных торговцев спиртным — к началу XX в. утратила актуальность, однако они продолжали действовать.
Соответственно, можно сделать вывод, что правовое регулирование даже в такой специфической сфере как производство и распространение алкоголя в Бухаре и Хиве органично вписывалось в правовую политику Российской империи в среднеазиатских протекторатах, усиливая российский контроль над местными властями и населением и постепенно приобщая бухарцев к имперским правовым принципам, что в конечном счете должно было способствовать со временем полной интеграции Бухары и Хивы в имперское политико-правовое и экономическое пространство.
Глава IVИнструменты российского влияния на правовое развитие среднеазиатских ханств в условиях протектората
Возможность постоянного взаимодействия подданных среднеазиатских монархов с русским населением Туркестанского края и российских поселений на территории Бухарского эмирата и Хивинского ханства, как мы убедились, позволила постепенно распространять имперские правовые ценности на Бухарский эмират и Хивинское ханство. Однако этот процесс осуществлялся не так быстро, как хотелось бы властям Российской империи, поэтому приходилось действовать решительнее, чтобы фронтирная модернизация осуществлялась активнее и в более значительном масштабе, а ханства скорее интегрировались в российское политико-правовое пространство. Предпринимались эти меры формальным соблюдением суверенитета Бухары и Хивы, в результате чего складывалась крайне интересная ситуация: российские власти проводили правовые преобразования в ханстве путем заключения с местными правителями международных соглашений, либо же подобные решения оформлялись как решения самих среднеазиатских монархов — по итогам «консультаций» с представителями имперских властей. Однако по мере укрепления российского влияния в среднеазиатских ханствах средства воздействия на правовое развитие Бухары и Хивы становились все более разнообразными и многочисленными.
§ 1. Регулирование водопользования как инструмент политики Российской империи в ханствах Средней Азии
Вода, всегда являвшаяся важнейшим природным ресурсом в Средней Азии, в течение нескольких веков использовалась как инструмент политической борьбы государств и народов региона. Неудивительно, что когда Российская империя утвердилась в Средней Азии, установив свой протекторат над местными ханствами и прямо включив значительные части их территорий в состав собственных владений, она стала также активно использовать воду в качестве инструмента воздействия на своих среднеазиатских вассалов.
Вопрос об использовании водных ресурсов как средства российской имперской политики в Русском Туркестане и ханствах Средней Азии уже неоднократно рассматривался исследователями [Joffe, 1995; Morrison, 2008, p. 201–243; Peterson, 2011; Seitz, 2013; Shioya, 2013]. Мы же намерены проанализировать специфический аспект проблемы — использование «водного права» Русского Туркестана в выстраивании и регулировании отношений Российской империи со среднеазиатскими ханствами.
Сразу стоит отметить такую особенность «водного права» Русского Туркестана как отсутствие официального писаного законодательства: вплоть до 1917 г. никакого фундаментального нормативно-правового акта так и не было принято. В результате основным источником водного права в Туркестане продолжали оставаться нормы обычного права, действовавшего в этом регионе (равно как и в ханствах Средней Азии, находившихся под русским протекторатом), что было официально санкционировано в имперском законодательстве для Туркестана [ПСЗРИ, 1888, № 3814, ст. 256, с. 338]. При этом все разработчики проектов «Водного закона» постоянно подчеркивали, что не преследуют цель вытеснить обычное право, складывавшееся в регионе в течение веков, «искусственными» нормами писаного законодательства, а лишь намереваются систематизировать обычно-правовые нормы и принципы и сделать их общеобязательными для всего региона [Гинс, 1912, с. 29–30; Дингельштедт, 1893, с. 47; Флексор, 1910, с. 363–364][57].
Попытки решить эту проблему предпринимались неоднократно: разрабатывались «временные правила» в сфере водопользования, предлагался целый ряд проектов «Водного закона»[58]