, причем каждый из этапов развития «водного права» Туркестана оказал существенное влияние и на развитие отношений Российской империи с Бухарским эмиратом и Хивинским ханством.
Первое десятилетие существования Туркестанского края и взаимоотношений его администрации с правителями Бухары и Хивы (1867–1877) характеризуется полным отсутствием каких-либо писаных норм касательно водопользования [Черданцев, 1911, с. 22]. В Туркестане были сохранены (вернее, восстановлены) должности «водных чиновников» — арык-аксакалов и мирабов, — действовавших в среднеазиатских ханствах на основе обычного права ([Кауфман, 1885, с. 66]; см. также: [Тухтаметов, 1999, с. 34; Morrison, 2008, p. 212–213]). В отношениях же с властями Бухары и Хивы взаимодействие в водной сфере строилось исключительно на основе переговоров, во время которых представители российских властей неоднократно подчеркивали факт своего господства в регионе и зависимости от нее среднеазиатских правителей[59]. При этом даже отсутствие четкого правового регулирования в сфере водопользования российские власти обращали в свою пользу.
Наиболее проблематично складывались отношения с Бухарским эмиратом, поскольку в результате присоединения Самарканда к Туркестанскому краю в 1868 г. российские власти сосредоточили в своих руках контроль над р. Зеравшан и имели возможность полностью регулировать количество воды, которое могло быть предоставлено в ирригационных целях Бухаре. Отсутствие каких бы то ни было правовых норм регламентировавших этот вопрос (в том числе и в договоре 1868 г., согласно которому Бухара фактически признавала российский протекторат) заставляло эмира и правящие круги эмирата занимать позицию просителей в каждом случае нехватки воды для столицы и ее округи. Например, в 1870 г. эмир передал с посольством послание для туркестанского генерал-губернатора К. П. фон Кауфмана, можно сказать, жалостливое послание о проблеме с водоснабжением с просьбой о ее решении [Morrison, 2008, p. 206–207].
Опасения бухарской правящей элиты и населения относительно возможностей и намерений российских властей в отношении вод Зеравшана ярко выразил известный бухарский просветитель и государственный деятель Ахмад Дониш в своей «Истории мангитской династии». Автор весьма эмоционально описывает отчаяние бухарцев, понявших, что вода оказалась в руках русских, беспомощность эмира в поиске путей решения проблемы, длительные переговоры с представителями российских властей — от самаркандских до петербургских (куда он сам прибыл в качестве участника бухарского посольства 1869–1870 гг.) [Дониш, 1967, с. 87]. Весьма характерно он отразил позицию эмира Музаффара, который на предложение обеспечить водные потребности столицы за счет отвода воды из Амударьи, заявил, что ранее такого не практиковалось, и выказал опасение, что русские будут недовольны, что бухарцы получают воду не от них [Там же, с. 96–97]. Кроме того, он также боялся, что если некоторые районы получат достаточное количество воды, они не захотят подчиняться центральным бухарским властям[60]. Даже обещания русских властей со временем компенсировать Бухаре нехватку воды Зеравшана путем проведения канала из Сырдарьи Ахмад Дониш воспринимает критически: по его мнению, русские собирались приступить к этим работам лишь после окончательного захвата всего Бухарского эмирата [Там же, с. 97].
Можно было бы усомниться в объективности сведений Ахмада Дониша, поскольку он сам был свидетелем и участником событий, приведших к фактической утрате Бухарой самостоятельности и глубоко переживал по этому поводу, утрируя степень зависимости эмирата от туркестанских властей (в том числе и в сфере водоснабжения). Однако многие его сведения подтверждаются и записками русского современника — Л. Ф. Костенко, туркестанского военного чиновника, участника дипломатической миссии в Бухару в 1870 г.[61] В частности, он отмечает, что в отношении воды Бухара находится в полной зависимости от Самарканда и вынуждена постоянно обращаться к российским властям с просьбами о временном закрытии арыков для жителей русских районов и давать воду Бухаре. Резюмирует он свои наблюдения следующим образом: «Снабжение Бухары хлебом зависит от доброй воли русского правительства» [Костенко, 1871, с. 43–44, 100–102; Носович, 1898, с. 274, 630]. Сам начальник миссии полковник С. А. Носович в своем журнале отметил слова эмира, который «рад приезду своих друзей-русских, и что вода пришла в Бухару вместе с нами» [Носович, 1898, с. 636][62].
Как бы то ни было, бухарским дипломатам по итогам миссии 1869–1870 гг. в Петербург удалось добиться, чтобы К. П. фон Кауфман дал распоряжение начальнику Зеравшанского военного округа генералу А. К. Абрамову решить вопрос с водоснабжением для Бухары. Зимой 1871/1872 гг. специальная комиссия в составе трех российских и трех бухарских представителей во главе с Абрамовым начала обсуждение вопроса о распределении воды Зеравшана между Самаркандом и Бухарой. Русским представителям было весьма сложно понять логику бухарцев, оперировавших понятиями «много воды», «мало воды» и т. д. — без каких-либо конкретных цифр [Morrison, 2008, р. 208]. Наконец, были согласованы некие предварительные условия: самаркандские власти согласились с 15 апреля по 15 мая запирать арыки наполовину и пропускать оставшуюся воду в Бухару, а с 15 августа по 15 сентября запирать арыки полностью ([Соболев, 1874, с. 268–269]; см. также: [Becker, p. 53; Morrison, 2008, p. 206–207]). Однако когда русская администрация подняла вопрос о необходимости назначить представителя эмира, который осуществлял бы надзор за распределением воды, такой представитель так и не был назначен, и распределение между Самаркандом и Бухарой продолжало осуществляться стихийно[63]. Ахмад Дониш заявил, что уже на следующий год эмиру пришлось ввести чрезвычайный налог с населения и собранную сумму в 100 тыс. таньга передать в качестве взятки российской администрации, чтобы получить воду [Дониш, 1967, с. 110]. По сообщениям бухарцев, зафиксированных российскими исследователями на рубеже XIX–XX вв., бывали периоды, когда вода вообще не предоставлялась бухарцам, и они массово погибали от засухи [Ситняковский, 1899, с. 127–128]. Неудивительно, что бухарцы с признательностью воспринимали действия отдельных российских администраторов, принимавших во внимание их проблемы — так, например, эмир Абдул-Ахад наградил высшим орденом Бухары военного губернатора Самаркандской области Н. Я. Ростовцова за активную помощь в снабжении населения водой в условиях жесточайшей засухи [Назарьян, 2010, с. 93–94].
Таким образом, отсутствие какого-либо нормативного регулирования водопользования в Туркестане позволило российской администрации при формальном соблюдении принципа равенства в переговорах диктовать свою волю бухарским властям. А учитывая, что переговоры с российской стороны возглавлял А. К. Абрамов, имевший значительный опыт ведения боевых действий против Бухарского эмирата и, следовательно, знавший о слабости его войск, не приходится удивляться, что условия, выработанные в ходе переговоров, оказались достаточно жесткими для Бухары — особенно в силу их неопределенности и отсутствия (как со стороны России, так и со стороны эмирата) органов или должностных лиц, которые контролировали бы исполнение соглашения.
Впоследствии и сам К. П. фон Кауфман писал в своем «Всеподданнейшем отчете», что жители среднеазиатских ханств в большом количестве переселялись в русские владения, видя, что в Туркестане собирается гораздо меньше налогов и создаются условия для эффективного ведения хозяйства [Кауфман, 1885, с. 133–134]. Сопоставив это сообщение со сведениями Ахмада Дониша (также писавшего о переселении бухарских земледельцев в русские пределы [Дониш, 1967, с. 87]) можно предположить, что не последнюю роль в этих действиях сыграла и водная политика: переселенцы могли вести хозяйство и получать воду на основании тех же обычаев, что в Бухаре и Хиве, но при этом получали ее гарантированно за счет контроля российскими властями ее распределения[64].
Довольно противоречивая ситуация складывалась в это же время и в отношении водоснабжения в Хивинском ханстве, с 1873 г. также признавшем протекторат Российской империи. Испытывая нехватку воды, его власти сами инициировали процесс привлечения российских специалистов к решению вопросов ирригационного характера. Дело в том, что хивинцы еще с XVII–XVIII вв. использовали плотины, отвод воды, осушение каналов и т. п. как средство борьбы с внешними врагами (прежде всего, Бухарой) и собственными восставшими туркменами [Аму, 1879, с. 20; Бартольд, 1965, с. 182–183]. Поначалу российские власти не выказывали интереса к решению ирригационных проблем в ханстве, рассматривая реки, протекающие по хивинской территории (прежде всего, Амударью) исключительно как транспортные артерии для своих судов. Соответственно, первые проекты по повороту русла Амударьи в Каспийское море (с отводом его от Аральского моря) преследовали цель налаживания судоходных коммуникаций по территории Хивы и Бухары [Аму, 1879, с. 35–36; Бенцелевич, 1914, с. 65; Глуховский, 1893; Черданцев, 1911, с. 12]. Вероятно, именно поэтому в Гандемианском и Шаарском договорах ничего не говорилось о водопользовании, но зато предусматривались возможности для русских строить пристани и склады на берегах Амударьи [Сборник, 1952, № 19, с. 131; № 20, с. 136]. Цель этих проектов — усиление контроля со стороны российской администрации за вассальными ханствами — даже и не скрывалась туркестанскими властями [Аму, 1879, с. 40–41].
Как и в случае с Бухарой в 1870–1880-е годы российская администрация формально придерживалась принципа номинальной независимости Хивинского ханства и все вопросы, связанные с судьбой рек, решала путем переговоров с ханом и его сановниками