[65]. Однако при первых же попытках обсудить с ханскими властями проект изменения русла Амударьи (в 1873–1877 гг.) они столкнулись с весьма решительным сопротивлением хивинцев: хан Мухаммад-Рахим II опасался, что изменение русла обеспечит водой районы проживания туркменов-йомудов, которые к этому времени находились в полной зависимости от хана и проводимой им ирригационной политики; если же эта зависимость исчезнет, они вновь восстанут [Аму, 1879, с. 48, 50]. Впрочем, опасения хана (небезосновательные, стоит отметить!) были озвучены лишь частично: как известно, уже с 1830-х годов хивинцы практиковали отвод вод Амударьи и строили плотины также для того, чтобы преградить доступ в свои владения русским кораблям. Естественно, в изменившихся условиях актуальность этой политики оказалась утрачена, однако работы по возобновлению судоходства на Амударье и восстановление ранее разрушенных ирригационных сооружений представлялись хивинским властям слишком дорогостоящими, чтобы немедленно приступить к их реализации[66]. Российские же власти, со своей стороны, в то время еще не имели столь прочных позиций в Хиве, чтобы принудить хана и его сановников реализовывать российские проекты.
Все большее упрочение политических и экономических связей среднеазиатских ханств с Российской империей в 1890-е годы привело к повышению статуса местных правителей в глазах российских властей[67]. Соответственно, даже по тем вопросам, по которым раньше они выступали униженными просителями, теперь они начали предъявлять требования — это касалось и проблемы водоснабжения.
К началу 1890-х годов в связи с возросшими потребностями Самаркандской области в воде ситуация с водоснабжением Бухары из Зеравшана стала критической [Голодная степь, 1981, с. 27]. 27 мая 1894 г. состоялись русско-бухарские переговоры, результатом которых стало соглашение о том, что ежегодно с 15 ноября по 10 марта вся вода, кроме необходимой Самарканду, будет спускаться в бухарские владения, а с 10 июня по 15 августа в Бухару будет спускаться не менее 40 % вод Зеравшана. Однако, поскольку эмир по-прежнему не назначал никаких уполномоченных лиц для контроля[68] распределения воды, это соглашение на практике не соблюдалось: летом 1894 г. бухарским земледельцам вместо оговоренных 40 % общего количества воды предоставили только 18 %, а летом 1895 г. — всего 15–17 % [Тухтаметов, 1966, с. 53–54].
В 1899 г. эмир Абдул-Ахад потребовал вернуться к вопросу о распределении воды из Зеравшана. Была создана специальная комиссия во главе с военным губернатором Самаркандской области генералом В. Ю. Мединским, в которую также вошли инженер Х. В. Гельман, представители Политического агентства в Бухаре и несколько бухарских чиновников. Комиссия пришла к выводу, что требования бухарцев оправданы — в первую очередь потому, что российские власти были заинтересованы в развитии хлопкового хозяйства в Бухаре, а для этого необходимо было обеспечить хлопкоробов достаточным количеством воды [Расулев, 1969, с. 51]. Впрочем, и на этот раз точные пропорции воды для Самарканда и Бухары определены не были. Только в 1902 г. еще одна комиссия под руководством того же В. Ю. Мединского (но сформированная уже по распоряжению нового туркестанского генерал-губернатора Н. А. Иванова), наконец, приняла окончательное решение: 2/3 воды Зеравшана будут поступать в распоряжение Самаркандской области, а 1/3 — в пользу Бухары. Это соотношение сохранялось вплоть до ликвидации российского протектората над Бухарским эмиратом [Becker, 2004, p. 163][69].
Как видим, даже и десятилетия спустя после установления российского протектората над Бухарой и Хивой отношения между ними формально строились на основе соглашений, заключавшихся по итогам переговоров, хотя фактически Россия имела возможности диктовать ханствам свою волю. Примеры решения вопросов ирригационного характера в полной мере это подтверждают, и, как уже отмечалось выше, отсутствие систематизированного «водного права» в самом Русском Туркестане лишь помогало российской администрации вырабатывать наиболее выгодные для себя решения по итогам таких переговоров.
Первым нормативно-правовым актом, регламентировавшим водопользование в Туркестане, стали «Временные правила об ирригации», введенные в действие К. П. фон Кауфманом 19 июня 1877 г. — правда, только для Ташкентского уезда: в них вся вода объявлялась государственной собственностью [Дингельштедт, 1893, с. 70; Флексор, 1910, с. 351]. Вполне вероятно, что «опробовав» их на одной административно-территориальной единице, генерал-губернатор планировал распространить их действие на весь край, однако в 1882 г. он умер, а сменивший его М. Г. Черняев (в силу личной неприязни старавшийся полностью пересмотреть всю политику Кауфмана), сразу же отменил эти правила ([Дингельштедт, 1893, с. 51, 70]; см. также: [Алимджанов, 2015, с. 17]). Вплоть до 1886 г. отношения в сфере водопользования как в Туркестане, так и в ханствах-протекторатах Российской империи по-прежнему регулировались нормами обычного права. Эта практика нашла закрепление в ст. 256 «Положения об управлении Туркестанского края» от 12 июня 1886 г., согласно которой вода предоставлялась населению в пользование «по обычаю».
2 августа 1888 г. была введена в действие «Инструкция о правах и обязанностях ирригационных чиновников, уездных начальников, арык-аксакалов и мирабов», разработанная третьим туркестанским генерал-губернатором Н. О. фон Розенбахом — инженер Н. Петров охарактеризовал ее как «вариацию на тему, определяемую содержанием ст. 256» [Петров, 1894, с. 123]. Не решив по существу вопрос о правовых источниках «водного права» [Дингельштедт, 1893, с. 70], автор инструкции, тем не менее регламентировал структуру управления ирригационным процессом, определив компетенцию чиновников различного уровня. Вероятно, именно эта инструкция обусловила активизацию исследовательской деятельности российских инженеров-гидротехников в Бухаре и Хиве, проведение длительных экспедиций и изыскательских работ, связанных с решением проблем водоснабжения среднеазиатских ханств.
В Бухарском эмирате этот процесс оказался более формализованным. Как известно, с 1886 г. в Бухаре действовало Императорское русское политическое агентство. Вторым его руководителем в 1890 г. стал П. М. Лессар, который еще 1880-е годы осуществил ряд экспедиций в бухарские и хивинские владения, исследуя в том числе и проблемы ирригации. Уже тогда он (подобно Ахмаду Донишу в конце 1860-х годов) выступил с проектом орошения Каршинского бекства водами Амударьи, однако ознакомившись со сметой, составившей 7 млн руб., бухарские власти восприняли проект «недружелюбно» ([Логофет, 1911б, с. 87–88]; см. также: [Воейков, 1915, с. 19]).
Тогда русские решили продемонстрировать бухарским властям своим собственным примером преимущества российских методов ирригации. С конца 1880-х годов в Бухаре стали появляться русские поселения (сначала на границе с Афганистаном, где они должны были не допустить проникновение в Бухару афганцев и англичан). В 1889 г. своими силами и за свой счет туркестанские власти провели орошение 10 тыс. десятин земли вокруг русского военного поселения под Термезом. Реализация проекта обошлась в 300 тыс. руб.[70], и, по данным Д. Н. Логофета, исследовавшего Бухарский эмират около 1910 г., к этому времени термезский проект оставался единственным реализованным масштабным ирригационным проектом в эмирате [Логофет, 1911б, с. 88].
В своей «Записке», подготовленной в 1895 г. (в конце пребывания в Бухаре) Лессар подчеркивал несовершенство бухарской ирригационной системы и отсутствие достаточной компетентности у местных чиновников-мирабов, отмечал необходимость учреждения в эмирате специального чиновника-инженера, который способствовал бы развитию ирригации в Бухаре и надзирал бы за местными мирабами ([Лессар, 2002, с. 116]; см. также: [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 178]). Благодаря ему в 1893 г. этот пост занял талантливый инженер Х. В. Гельман, однако даже энергичности Лессара не хватило для того, чтобы вновь назначенный специалист сумел реализовать какие-либо проекты. Надо отметить, впрочем, что сам П. М. Лессар советовал инженеру не стараться сразу же, используя «административный ресурс», брать на себя контроль над ирригационным делом: официальных прав для этого в формально независимом Бухарском эмирате у него не было, а мирабы вполне могли настроить местное население против русского чиновника. Поэтому политический агент советовал поначалу решать технические вопросы и обеспечивать себе доверие со стороны бухарцев, после чего у него уже могла появиться возможность контролировать ирригационное дело в масштабе всего эмирата [Лессар, 2002, с. 116].
Но в 1895 г. Лессар был переведен в качестве дипломатического представителя в Лондон, а сменивший его В. И. Игнатьев в большей степени представлял интересы российского МИДа, нежели туркестанской администрации. В связи с этим статус Гельмана оказался весьма неопределенным. Прежде всего, камнем преткновения стал вопрос о материальном содержании для него: первоначально предполагалось, что коль скоро он будет действовать в интересах эмира, эмиру и следует финансировать его пребывание в Бухаре; однако туркестанские власти, надеясь видеть в нем проводника своих интересов в эмирате, предлагали включить его в свой штат и, соответственно, подчинить Военному министерству. Однако сами руководители министерства отказались вступать в конфликт с МИДом еще и по поводу инженера-гидротехника и обеспечили его статусом сравнительно мелкого чиновника, практически не имевшего никаких полномочий [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 179; Логофет, 1911б, с. 86].
В результате, несмотря на таланты и знани