[74].
Как можно увидеть, российские власти вновь воспользовались неопределенностью положений Гандемианского и Шаарского договоров 1873 г. (а ведь это были единственные нормативные акты, определявшие характер отношений ханств с Российской империей!) и неразработанностью отношений в ирригационной сфере и смогли навязать Бухаре и Хиве те условия, которые отражали фактическое их подчинение России, но не были подкреплены никакими дополнительными соглашениями. Показательно, что оформлены новые правила были решением Совета министров, а не по итогам хотя бы формальных переговоров со среднеазиатскими монархами.
Неудивительно, что власти Туркестана отказались официально передавать эти правила бухарскому эмиру и хивинскому хану, опасаясь, что те резко выступят против их положений. Тем не менее и.о. туркестанского генерал-губернатора Ф. В. фон Мартсон в ноябре 1914 г. ознакомил с правилами хивинского хана Исфендиара, а когда об этом узнал начальник Амударьинского отдела полковник Колосовский, он выказал опасения, что хан примет решение запретить продажу земель в ханстве русским.
Несмотря на то что вновь принятые правила в первую очередь защищали интересы именно властей, а права и интересы русских предпринимателей (и уж тем более среднеазиатских правителей) ограничивали, они не заставили представителей частного капитала отказаться от возможности приобретения концессии: последние концессионные соглашения датированы уже 1916–1917 г. [Расулев, 1969, с. 52; Тухтаметов, 1966, с. 120–121]. Одним из крупнейших таких соглашений стал заключенный в ноябре 1916 г. договор между торгово-промышленным товариществом «И. Стахеев и K°» и бухарским эмиром, согласно которому стороны на паритетных началах вкладывали 5 млн руб. в строительство и «насаждение полезных отраслей промышленности», т. е. возведение фабрик, заводов, иных строительных объектов, приобретение недвижимости в эмирате и т. п. Несмотря на возражения Министерства иностранных дел, считавшего столь активное участие эмира в этом проекте политически рискованным, в начале 1917 г. товарищество приступило к строительству оросительных каналов, планируя использовать земли, которые Бухара должна была предоставить ему по новым правилам, для расширения хлопковых посевов. В 1918 г. фирма планировала оросить 20 тыс. десятин земли [Очерки, 2007, с. 293–295].
Таким образом, можно сделать вывод, что «водное право» Русского Туркестана стало одним из инструментов воздействия на ханства Средней Азии, позволяющих реализовывать в них российскую имперскую политику в интересах властей и частного капитала в условиях отсутствия юридической зависимости Бухарского эмирата и Хивинского ханства от Российской империи. «Водное право» в Туркестане прошло ряд этапов в своем развитии, и каждый этап нашел отражение в отношениях имперской администрации с властями ханств Средней Азии — от реального переговорного процесса по вопросам водопользования и распределения водных ресурсов рубежа 1860–1870-х годов до фактического навязывания Бухаре и Хиве тех форм правоотношений с имперскими властями и частными предпринимательскими кругами в 1910-е годы, которые были наиболее выгодны России. Естественно, эти изменения отражали и общие тенденции в развитии отношений империи с ханствами.
Тот факт, что «водное право» в Туркестане так и не было в достаточной степени формализовано вплоть до падения Российской империи, нисколько не препятствовал его активному использованию в качестве инструмента влияния. Напротив, российская администрация ссылалась на то, что все взаимоотношения между властями и населением ханств, с одной стороны, и российской администрацией и частными лицами — с другой, строятся на основе правовых обычаев в сфере водопользования и, соответственно, в полной мере учитывают интересы бухарских и хивинских землевладельцев. Формально российские власти сохраняли формат диалога с правящими кругами Бухары и Хивы, не давая повода упрекать их в явном вмешательстве во внутренние дела в ханствах. Фактически же империя последовательно реализовывала процесс фронтирной модернизации, активно интегрируя и власти, и население обоих среднеазиатских ханств в политико-правовое и экономическое пространство Российской империи, внедряя в них новые правовые институты и формы экономических отношений.
§ 2. Включение Бухарского эмирата и Хивинского ханства в таможенную черту Российской империи
Как уже отмечалось выше, спецификой договоров России с ханствами Средней Азии было то, что большинство их статей всего лишь предоставляло Российской империи и ее подданным определенные экономические льготы на территории обоих ханств[75]. Фактический же протекторат России над Бухарой и Хивой в силу специфики международной ситуации (в особенности из-за сложных отношений с Британской империей) не был закреплен никакими юридическими актами. В результате Россия не могла официально вмешиваться во внутреннюю политику Бухарского эмирата и Хивинского ханства — даже для защиты прав и интересов своих торговцев, которые были предоставлены им Гандемианским и Шаарским договорами.
Причины нарушения экономических прав и интересов России в среднеазиатском регионе возникли задолго до установления российского протектората над Бухарой и Хивой — в самом начале XIX в. Изучая внешнеэкономическую политику Российской империи, исследователи разделяют ее на два периода: первый, длившийся до середины 1870-х годов, они характеризуют как «фритредерский»; а второй, начиная с 1876 г. — уже как «протекционистский» [Соболев, 1911]. Соответственно, установление российского протектората и заключение вышеупомянутых договоров с Бухарой и Хивой приходится на период весьма либерального отношения к иностранным торговцам и производителям, стремившимся осваивать российский рынок (пусть даже и на его завершающем этапе). Более того, «фритредерская» политика российских властей, проявлявшаяся в ее отношении к внешнеторговым связям в целом, усугублялась также и особым отношением к развитию торговли со странами Центральной Азии. Реализация принципа «всемерного поощрения азиатской торговли всеми способами», озвученного российскими властями в начале XIX в., привела к тому, что азиатские торговцы нередко имели преимущества не только перед другими иностранцами, но и даже перед русскими. Так, например, после подписания в 1813 г. Гюлистанского мирного договора с Персией (после войны, кстати, завершившейся победой России) персидские товары стали облагаться 5 %-ным налогом — тогда как в отношении товаров из Европы таможенные сборы доходили до 25 % [Ремез, 1922, с. 30]!
Этот либерализм практиковался и в отношении торговцев из Центральной Азии, поскольку еще Петр I объявил установление и развитие торговых контактов с Бухарой, Хивой, Ташкентом, Восточным Туркестаном и Индией приоритетным направлением восточной политики России, и для торговцев из этих стран и регионов был установлен режим набольшего благоприятствования. Это прямо отразилось на уровне развития таможенного дела на азиатских границах России: состояние таможен и таможенных застав на протяжении XVIII и практически всего XIX в. было таким, что товары из Азии попадали в Россию едва ли не полностью беспошлинно. Во многом это объяснялось тем, что таможенные посты располагались по южным границам Оренбургского и Западно-Сибирского генерал-губернаторств, а южнее находились «внешние округа» казахов, которые, будучи русскими подданными еще с 1730-х годов, естественно, не облагались пошлинами при ввозе товаров в русские пределы — за исключением акциза на соль [Скальковский, 1901, с. 475]. Естественно, они широко пользовались своими льготами для ввоза в Россию товаров из Средней Азии и даже Британской Индии, на что даже и во второй половине XIX в. обращали внимание властей представители российских предпринимательских кругов (см., например: [Хрулев, 1863, с. 25]).
Любопытно, что, несмотря даже на такие либеральные таможенно-тарифные условия, в азиатских областях Российской империи процветала контрабанда, причинами которой служили высокие (зачастую — по мнению самих азиатских торговцев) пошлины, запрет ввоза в Россию определенного вида товаров и т. д. Неудивительно, что вопреки жестким мерам, применяемым к контрабандистам (изъятие и продажа незаконно ввозившихся товаров и наложение на хозяев штрафов в половину их стоимости), она продолжала процветать (см. подробнее: [Солонченко, 2007, с. 208–213]).
В 1867 г., после создания Туркестанского края, таможенная граница между русскими областями и казахскими округами была упразднена и передвинута на границы России с Бухарским эмиратом. Однако состояние таможенного дела при этом не улучшилось, и проблемы, ранее имевшие место из-за незаконного ввоза в Россию иностранных товаров казахами, продолжали существовать — только теперь подобный ввоз осуществляли бухарцы и хивинцы. В начале 1870-х годов генерал-губернатор Туркестана К. П. фон Кауфман сформировал специальную комиссию по вопросам организации таможни и сбора торговых налогов с ввозимых товаров, однако ее работа не дала результатов (см. подробнее: [Козинцев, Почекаев, 2018]).
Договоры 1873 г., заключенные с Бухарским эмиратом и Хивинским ханством и обеспечившие привилегированное положение русских торговцев в этих государствах, поначалу вызвали крайне резкую реакцию со стороны иностранных держав и, в частности, Англии [Curzon, 1889, p. 189–190]. Но уже в конце 1880-х годов английские же современники констатировали, что переход Бухары и Хивы под российских протекторат и даже постройка Среднеазиатской железной дороги (тоже сыгравшей значительную роль в усилении российского контроля над двумя среднеазиатскими ханствами) вовсе не привели к полному вытеснению английских товаров из региона [Добсон, 2013, с. 200–201]. Напротив, они продолжали успешно конкурировать с русскими товарами — благодаря бухарцам и хивинцам, которые практически беспошлинно провозили их в русские области, выдавая за товары местного происхождения [Лессар, 2002, с. 113–114; Логофет, 1911