а, с. 282–283]. При этом Россия не могла самостоятельно принять никаких мер по решению этой проблемы, поскольку, как уже отмечалось, Гандемианский и Шаарский договоры не предусматривали механизмов вмешательства во внутренние дела Хивы и Бухары, в том числе и в экономическом отношении.
Первые предложения об образовании «таможенного союза из России и среднеазиатских ханств» звучали уже во второй половине 1860-х годов [Глуховский, 1867, с. 36]. В 1880-е годы этот вопрос стали поднимать и представители имперских властных кругов, говоря о расширении «таможенной черты», т. е. выстраивании единой линии таможен, таможенных застав, постов и кордонов на протяжении всех азиатских границ России [Покровский, 1928, с. 48; Ремез, 1922, с. 30]. При этом для того, чтобы сделать эту черту более эффективной и менее протяженной, предлагалось включить в нее также Хивинское ханство и Бухарский эмират. Однако только в 1891 г. министр финансов И. А. Вышнеградский сумел довести эту инициативу до императора Александра III: предлагалось включить Бухару и Хиву в единую таможенную линию на персидской и афганской границах, а затем постепенно сомкнуть эту линию с китайско-туркестанской [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 165–166][76]. Получив предварительное одобрение императора, министр лично отправился в командировку в Среднюю Азию для выяснения ситуации на месте, после чего, вернувшись в Петербург, созвал межведомственное совещание для выработки проекта создания единой таможенной черты — по сути, таможенного союза России, Бухары и Хивы. Участниками совещания стали представители руководства Министерства финансов, Министерства иностранных дел, Военного министерства, администрации Туркестанского края и русский политический агент в Бухаре П. М. Лессар. Неудивительно, что среди представителей столь разных ведомств, каждое из которых по-своему представляло себе цели российской политики в Средней Азии, долгое время шли дискуссии о том, в какой форме должно происходить это объединение, и какие преимущества должна получить от него Россия, а какие — ханства Средней Азии.
Так, например, П. М. Лессар, прекрасно знакомый с политической ситуацией в регионе и уровнем экономического развития среднеазиатских ханств, считал, что при включении Бухары в таможенную черту необходимо установить более жесткий контроль российских властей за сбором налогов чиновниками эмира. Соответственно, часть налоговых поступлений можно будет направлять на нужды бухарских подданных (строительство общественных зданий, поддержание дорог и проч.), что отчасти компенсирует повышение цен на ввозимые иностранные товары за счет введения новых таможенных тарифов [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 167–168]. Естественно, руководство МИДа не могло согласиться с таким предложением, поскольку усматривало в нем превышение условий Шаарского договора и прямое вмешательство в дела Бухарского эмирата (напомним — суверенного государства по условиям упомянутого договора).
Со своей стороны, представители Военного министерства придерживались более решительной позиции и призывали отказаться от соблюдения номинальной независимости Бухары и Хивы. По их мнению, следовало принять закон о создании единой таможенной черты и просто-напросто поставить об этом в известность, соответственно, эмира и хана. Сами монархи при этом ничего не потеряют, поскольку за ними сохранится право взимания зякета (торгового налога) в прежнем размере 2,5 % от стоимости товара. Что же касается компенсации бухарскому и хивинскому населению расходов, связанных с ростом цен на ввозимые товары из-за повышения таможенных пошлин на них, то военные чиновники не считали ее необходимой: недостаток или высокая цена на иностранные товары компенсируется увеличением числа российских товаров, которые будут беспошлинно ввозится в ханства, чему существенно поможет введение в действие Среднеазиатской железной дороги [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 169].
Однако, поскольку общую координацию работы совещания осуществляло руководство Министерства финансов[77], столь радикальная точка зрения не была принята. В результате 7 августа 1892 г. императору были представлены предварительные итоги работы совещания, которые он одобрил. В январе 1893 г. бухарский эмир Абдул-Ахад (прав. 1885–1910) был приглашен в Петербург для переговоров о предстоящем включении Бухары в таможенную черту Российской империи.
Однако переговоры шли весьма сложно. Во-первых, ко времени визита эмира окончательный проект формирования единой таможенной линии так и не был согласован, и представители каждого ведомства, участвовавшего в совещании, в разговорах с эмиром излагали собственную точку зрения. Во-вторых, по настоянию МИДа, переговоры со среднеазиатским монархом следовало проводить в наиболее «деликатной форме», принимая во внимание и его статус суверенного правителя, и положение «личного гостя императора» [Губаревич-Ра-добыльский, 1905, с. 169]. В результате общения с чиновниками у эмира сложилось представление, что никакого проекта таможенного объединения пока не существует, и у него всего лишь спрашивают мнения и совета по этому поводу. Неудивительно, что он, будучи весьма консервативным по складу ума и воспитанию, занял резко негативную позицию в отношении предлагаемых преобразований [Лессар, 2002, с. 114].
Лишь в 1894 г. совещанию удалось прийти к единому мнению, проект устройства «таможенной части в Средней Азии» был представлен на рассмотрение Госсовета, мнение которого было утверждено императором Николаем II 6 июня 1894 г. Согласно п. II этого акта, наряду с таможнями в Туркестанском крае открывались таможни в Асхабаде (центр Закаспийской области) для контроля таможенного дела в Хивинском ханстве и непосредственно в Бухаре — соответственно, для контроля таможенного дела в эмирате (п. VI подчинял эту таможню начальнику Туркестанского таможенного оркуга) и в Келифе, а также ряд других таможенных застав и постов. Пункт III предоставлял министру финансов инициативу по открытию дополнительных таможенных пунктов вдоль пограничных рек — Пянджа и Амударьи [ПСЗРИ, 1898, № 10 774, с. 434–435]. Фактически это был тот самый закон, на принятии которого настаивали на совещании представители Военного министерства. Однако просто объявить его бухарскому эмиру и хивинскому хану российские власти не могли, поскольку это стало бы открытым проявлением того, что Бухара и Хива рассматриваются не просто как вассалы, а как фактические части Российской империи, а это неизбежно вызвало бы обострение отношений с Великобританией, да и другими иностранными державами, имеющими интерес в Центральной Азии. Поэтому начался новый этап переговоров с эмиром Абдул-Ахадом, а также с хивинским ханом Мухаммад-Рахимом II (прав. 1864–1910)[78]. На этот раз результат оказался более эффективным чем во время приезда эмира в Петербург годом раньше.
Убедившись, что включение Бухары в таможенную черту — вопрос решенный, Абдул-Ахад отказался от прежней неуступчивой позиции и выразил намерение «всячески способствовать всеми силами введению в ханстве таможенного объединения» [Жуковский, 1915, с. 195]. В результате между Российской империей и Бухарским эмиратом было заключено соглашение о включении Бухары в русскую таможенную черту. А после принятия Утвержденного мнения Госсовета, 24 июля 1894 г. (5 сафара 1312 г. х.) эмир издал приказ всем региональным правителям-бекам «об оказании всевозможного дружеского содействия русским таможенным властям повсюду, где в пределах бухарских владений будет устроена таможня», о чем сразу же уведомил русского политического агента П. М. Лессара [Там же, с. 195–196]. Аналогичным образом было заключено соглашение и с хивинским ханом Мухаммад-Рахимом II, который тогда же, в июле 1894 г., издал соответствующий манифест для своих подданных, в котором сообщал о включении ханства в таможенную черту Российской империи.
Как видим, несмотря на фактический вассалитет Бухары и Хивы, российские власти весьма скрупулезно придерживались политической линии в отношении среднеазиатских ханств как независимых государств, и поэтому решение о включении их в таможенную систему России было не просто «навязано» местным правителям, а оформлено в виде соглашений с ними. А уже затем, для реализации проекта таможенного объединения, и эмир, и хан издали собственные нормативные акты, которыми вводили в действие на территории своих государств нормы Утвержденного положения Госсовета. Как мы увидим ниже, эти соглашения, и в самом деле, были результатом переговоров и взаимных уступок, а не просто проявлением со стороны России признания номинальной независимости Бухары и Хивы.
После того как нормативная база для таможенного объединения была создана, стороны приступили к его реализации. Несмотря на то что новые таможенные структуры (с одновременным упразднением внутренних таможен между Российской империей, с одной стороны, и Бухарским эмиратом и Хивинском ханством — с другой) официально начали действовать с 1 января 1895 г., работа по их созданию началась заблаговременно.
Еще в 1893–1894 гг. на основании решений вышеупомянутого совещания в Санкт-Петербурге генерал-губернатор Туркестанского края А. В. Вревский совместно с Министерством финансов организовал специальную экспедицию, которая осмотрела границы Бухарского эмирата и Хивинского ханства с целью выбора мест для будущих таможенных пунктов [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 169; Ремез, 1922, с. 35–36].
Летом 1894 г. в российской прессе появились сообщения о переносе таможни из Самарканда в Новую Бухару и устройстве таможен в Асхабаде и Келифе [Нива, 1894]. Соответственно, мероприятия в рамках нового таможенного соглашения начались тогда же. В границах Бухарского эмирата были созданы вышеупомянутые Бухарская и Келифская, а также Керкинская, Патта-Гиссарская таможни и сеть таможенных застав — Бассаргинская, Чушка-Гузарская, Айвадж-ская, Сарайская, Чубекская и Богоракская. Таможенный контроль в Хивинском ханстве обеспечивали Асхабадская и Узун-Адинская таможни, а также Амударьинский таможенный пост [Бенцелевич, 1914, с. 83; Логофет, 1911