ько применять оружие в отношении контрабандистов, но и преследовать их, переходя пограничную черту ([ПСЗРИ, 1899, № 11 981, с. 527]; см. также: [Жаров, 2013, с. 7; Жаров, Парсуков, 2014, с. 19–20]).
Во многом рост контрабанды был связан и с еще одной проблемой — враждебным отношением к российским таможенным учреждениям со стороны бухарской и хивинской местной администрации и населения. Если в 1895 г. П. М. Лессар, сразу после таможенного объединения, был полон радужных ожиданий, ссылаясь на позицию эмира и его указания подданным о содействии русским таможенникам, то уже его преемник на посту политического агента в Бухаре, В. И. Игнатьев, прямо писал в своих отчетах, что немногочисленные русские таможенники не могут рассчитывать на содействие бухарцев, которые видят в таможнях «стеснение для себя». В 1899 г. министр финансов С. Ю. Витте, один из ревностных поборников таможенного объединения, весьма резко отреагировал на эти отчеты, назвав утверждения Игнатьева голословными [Лессар, 2002, с. 124–125]. Однако примерно в тот же период времени аналогичную информацию предоставил и туркестанский военный чиновник, полковник Н. Н. Юденич [Ремез, 1922, с. 54]. Неудивительно, что осенью 1917 г., когда Российская империя пала, а новые власти Туркестана стали проводить враждебную политику в отношении Бухары и Хивы, все таможенные здания и сооружения в ханствах были разрушены местным населением [Там же, с. 36].
Остается рассмотреть вопрос, насколько выгодным оказалось включение среднеазиатских протекторатов Российской империи в ее таможенную черту. Несомненно, для самой России таможенное объединение оказалось выгодным, несмотря на вышеперечисленные проблемы. Во-первых, был подтвержден привилегированный статус российских предпринимателей в Бухаре и Хиве, что позволило им существенно активизировать свою деятельность в ханствах [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 175–176]. Высокие пошлины на одни иностранные товары и запрет на ввоз других позволили насытить среднеазиатские рынки российскими аналогами — чаем (преимущественно черным[81], тогда как зеленый продолжали поставлять торговцы из Индии и Китая), текстилем и проч. По некоторым сведениям, российские промышленные товары в начале XX в. стали составлять более 95 % от общего количества на среднеазиатских рынках [Перевезенцева, 1997, с. 71]. Таможенные сборы от товаров, ввозившихся в пределы империи через одни только бухарские таможни, составляли в начале XX в. от 1 до 1,2 млн руб. в год [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 173].
Последствия для среднеазиатских ханств по-разному оценивались исследователями. Так, в первые годы после распада СССР, когда основной тенденцией в исторической науке стали обвинения России во всех бедах остальных бывших республик, отдельные узбекистанские исследователи вообще трактовали включение Бухары и Хивы в таможенную черту как полный запрет местным торговцам вести самостоятельные отношения с иностранными партнерами [Перевезенцева, 1997, с. 71]. Однако когда антироссийские настроения в науке несколько спали, подобные утверждения стали опровергать сами же узбекистанские историки: напротив, появились сведения, что бухарские торговцы на рубеже XIX–XX вв. имели весьма широкие связи с партнерами, причем не только в Центральной Азии, но и в Европе (вплоть до Франции и Италии) и даже в США! Включение Бухары в таможенную черту не только не ухудшило их положение, но и позволило в дополнение к основной функции торговцев освоить роль посредников в отношениях между российскими предпринимателями и их партнерами из государств Центральной Азии [Еров, 2005, с. 19–22].
Позиции Великобритании и Британской Индии, в частности, на рынках среднеазиатских ханств, несомненно, оказались подорванными [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 105–106; Graham, 1916, р. 32], однако говорить о полном вытеснении их товаров с рынков Туркестана, Бухары и Хивы не приходится. Во-первых, даже несмотря на высокие пошлины, торговля английскими чаем, индиго и кисеей в регионе оставалась выгодной. Во-вторых, после открытия Среднеазиатской железной дороги англо-индийские торговцы получили возможность доставлять товары в Среднюю Азию морским путем из Батума и затем — железнодорожным транспортом в Бухару. Такой путь занимал всего 40–45 дней, а не 6–8 месяцев, как сухопутный через Афганистан или Персию [Дмитриев, 2007, с. 283].
Афганистан поначалу отреагировал на расширение российской таможенной черты весьма жестко: эмир Абдуррахман немедленно ввел «ответные» высокие пошлины на российские товары. Но уже в начале XX в., убедившись, что русские даже после введения нового таможенного тарифа (1901) сохранили для центральноазиатских государств уровень таможенных пошлин в десять и более раз ниже, чем для европейских, афганские правители сами проявили инициативу в восстановлении торговых отношений. Во многом им удалось добиться этого за счет посредничества бухарских торговцев [Логофет, 1911а, с. 288–289; Ремез, 1922, с. 31].
В заключение следует заметить, что целью включения Бухары и Хивы в таможенную черту Российской империи являлась не только защита интересов российских торговцев и производителей на среднеазиатском рынке, хотя она и стала основным поводом для разработки проекта таможенного объединения трех государств. Уже современники отмечали, что данное включение представляет собой часть комплекса мер по интеграции среднеазиатских государств в имперское политико-правовое пространство, модернизацию политической и экономической сферы Бухары и Хивы. Так, например, П. М. Лессар, русский политический агент в Бухаре, еще во время совещания 1891–1893 гг. рассматривал создание единой таможенной черты как часть общей российской политики в Средней Азии. Туркестанский чиновник А. Ф. Губаревич-Радобыльский подчеркивал, что с помощью таможенной черты российским властям удалось уточнить «рыхлые границы» Русского Туркестана [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 166–167, 172]. Таможенное объединение рассматривали как первый шаг на пути дальнейшего включения Бухары и Хивы в состав России — в частности, введения на их территории российской валюты, вхождения вооруженных сил эмирата и ханства в состав российской армии и т. д. [Скальковский, 1901, с. 476].
Несомненно, включение Бухары и Хивы в российскую таможенную черту стало новым этапом в развитии отношений империи со среднеазиатскими ханствами, обеспечив большее влияние России на их внутреннее развитие — при сохранении, отметим, юридической независимости обоих ханств и учете их интересов. Именно эта черта, на наш взгляд, позволяет рассматривать таможенное объединение в конце XIX в. как результат межгосударственного соглашения, а не просто навязывания Россией своей воли собственным вассалам и, как своего рода, прообраз современного Таможенного союза.
§ 3. Фиксация курса таньги как инструмент финансово-правовой политики России в Бухаре и Хиве на рубеже XIX–XX вв
Одним из эффективных инструментов формирования единого экономического пространства является введение общей валюты для стран — участников такого объединения. Однако процесс создания единой денежной зоны нередко затягивается на долгие годы по различным причинам. Так произошло и при попытке «монетного объединения» Российской империи с Бухарским эмиратом и Хивинским ханством в конце XIX — начале XX в.
Как уже отмечалось, установление российского протектората над Бухарой и Хивой не повлекло фактического вхождения этих государств в состав России, распространения на их территорию имперской системы управления, действия российского законодательства и проч. Бухара и Хива также сохранили собственную денежную систему, которая отличалась сложностью и неорганизованностью. В эмирате и ханстве находились в обращении золотые монеты (тилля), серебряные (таньга) и медные (пул), кроме того, имели хождение персидские краны и афганские рупии, а в 1880-х годах в Бухаре и Хиве стали появляться также российские золотые, серебряные и медные монеты и банковские билеты [Логофет, 1911б, с. 68; Ю. О. Я., 1908, с. 122]. Однако основной денежной единицей оставалась именно серебряная монета — таньга, курс которой к российской валюте составлял в начале 1890-х годов в Бухаре 14,5 коп. за 1 таньгу, в Хиве — 17,28 коп. за 1 таньгу[82].
При этом в Бухарском эмирате с его огромными торговыми оборотами чеканилось примерно по 1 млн таньги в год [Тухтаметов, 1966, с. 58]. В Хивинском же ханстве, масштабы экономической деятельности которого многократно уступали Бухарскому эмирату, количество серебряной монеты поначалу было невелико. Однако к середине 1880-х годов по мере укрепления сотрудничества российских предпринимателей с хивинскими производителями и продавцами хлопка возникла потребность в большом количестве наличной монеты. В результате сами же русские торговцы стали ввозить в Хиву серебро, чтобы из него чеканить таньгу на ханском дворе. Поскольку в пользу ханской казны взимался специальный сбор с чеканенной монеты, хан Мухаммад-Рахим II (1864–1910) с 1887 г. начал активно чеканить таньгу, вскоре насытив и даже перенасытив рынок. Соответственно, стоимость монеты сильно упала, и российским торговцам стало невыгодно вести в ней расчеты, поскольку при обмене таньги на рубли они несли большие убытки из-за разницы в официальном и реальном курсах. Впрочем, поскольку довольно значительное количество начеканенных монет стало уходить в Персию в качестве платы за контрабандный чай, вскоре количество монет на рынке уменьшилось, и курс выровнялся [Ю. О. Я., 1908, с. 126][83].
В результате вплоть до 1892 г. курс и бухарской, и хивинской таньги был достаточно стабильным и в целом устраивал и российские власти, и предпринимательские круги. Единственная проблема состояла в том, что бухарские и хивинские деньги продолжали находиться в обращении на территориях, которые по договорам 1868 и 1873 гг. были отторгнуты от среднеазиатских ханств Российской империей и вошли в состав Туркестанского края. В результате местные жители, даже внося подати и налоги, нередко расплачивались бухарскими, хивинскими и даже кокандскими монетами. Причиной тому была достаточно широкая финансовая автономия Туркестанского края, руководство которого подчинялось Военному министерству и в течение 1860–1880-х годов стойко противилось попыткам других центральных властных структур распространить свой контроль на регион, ссылаясь при этом на букву закона. Например, согласно проекту «Положения об управлении Семиреченской и Сырдарьинской областей» от 11 июля 1867 г., на упомянутые области распространялись принципы централизованной финансовой политики Российской империи. Однако в течение 1868–1876 гг. в составе Туркестанского края дополнительно появились Зеравшанский военный отдел (вскоре преобразованный в Самаркандскую область), Амударьинский военный отдел, Кульджинский район, Ферганская область, которые формально не упоминались в данном проекте. Исходя из этого, первый туркестанский генерал-губернатор К. П. фон Кауфман стал полностью распоряжаться всеми доходами указанных административно-территориальных единиц, заявляя, что полномочия Министерства финансов на них по закону не распространяются [Правилова, 2006, с. 127–129].