В 1886 г. было принято «Положение об управлении Туркестанского края», в котором уже четко и однозначно определялись полномочия финансового ведомства в отношении всех областей, отделов и районов края. Тем не менее Министерство финансов неоднократно обращало внимание на «ненормальные отношения» в финансово-правовой сфере в Туркестанском крае, одним из проявлений которых и было широкое распространение «туземной» монеты, отличающейся «разнообразием содержания чистого серебра, веса и формы». Чтобы исправить эту ситуацию, 30 ноября 1890 г. был издан именной указ «О постепенном изъятии из обращения обращающейся в Туркестанском крае туземной серебряной монеты», в соответствии с которым предписывалось постепенно изъять таньги и коканы по фиксированному курсу: до 1 мая 1892 г. по 20 коп. за монету, до 1 мая 1893 г. по 15 коп., до 1 мая 1894 г. по 12 коп. и до 1 мая 1895 г. по 10 коп., после чего окончательно прекратить прием коканов и таньги во всех кассах Министерства финансов [ПСЗРИ, 1893, № 7237, с. 755].
Более того, в рамках денежной реформы, разрабатываемой министром финансов С. Ю. Витте, уже 16 апреля 1893 г. высочайшим повелением был запрещен ввоз в пределы Российской империи иностранной серебряной монеты. Однако было сделано исключение для некоторых государств, в том числе и для Бухарского эмирата [Материалы, 1922, с. 18]. Эта оговорка представляется очень важной в рамках настоящего исследования: поскольку для эмира было сделано исключение в данном случае, он решил, что и в дальнейшем в финансово-правовых отношениях с Россией ему будут делаться различные исключения и послабления, и потому неоднократно старался добиться их, существенно снижая эффективность финансовых преобразований, реализуемых в Бухаре имперскими властями.
Как бы то ни было, при расчетах российских предпринимателей с бухарскими и хивинскими партнерами до 1892–1893 гг. сохранялась высокая степень стабильности, и даже необходимость постоянного обмена таньги на рубли не причиняла больших неудобств. Ситуация коренным образом изменилась в 1893 г., когда существенно упали мировые цены на серебро: лондонская стандарт-унция понизилась в цене с 28 до 22 пенсов. Как это нередко бывает, среднеазиатский рынок отреагировал на эти новости весьма драматично, в результате чего курс таньги изменился в гораздо большей степени, чем цены на серебро в мире: бухарская таньга потеряла почти треть стоимости — ее курс понизился до 10 коп., хивинская таньга снизилась с 17–18 до 14 коп. [Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 155; Садыков, 1965, с. 128; Becker, 2004, р. 125].
В результате сложилась весьма тяжелая ситуация для деловых кругов в ханствах Средней Азии. Власти и торговцы Бухары и Хивы не желали отказываться от прежнего высокого курса таньги, русские же предприниматели не собирались переплачивать при обмене, исходя из новой реальной рыночной стоимости серебряной монеты. Усугубляло проблему также и сезонное изменение курса таньги: летом, во время внесения податей и уплаты налогов, ее курс падал, а осенью, когда активизировалась торговля (в том числе оптовая) хлопком, шерстью и другим сырьем, таньга требовалась не только местному населению, но и русским торговцам, что, естественно, способствовало повышению курса. Этим пользовались бухарские и хивинские менялы «сарафы», которые зачастую устанавливали совершенно произвольный курс при обмене таньги на русские деньги; иногда из-за их действий курс мог меняться несколько раз даже в течение одного дня! Также была распространена практика выдачи займов в таньге при условии возвращения их в рублях, что также давало ростовщикам дополнительную прибыль на разнице курса [Логофет, 1911б, с. 70; Садыков, 1965, с. 128; Тухтаметов, 1966, с. 58][84].
Предпринимательские круги и администрация Туркестанского края уже в том же 1893 г. обратились к центральным властям с просьбой решения этой проблемы, так что именно с этого года начинается разработка политики «монетного объединения» России с Бухарой и Хивой. При этом поначалу финансовое ведомство России, которому было поручено разработать соответствующие меры, действовало в соответствии со сложившейся практикой, т. е. через пограничную администрацию и дипломатические структуры, которые имели право официальных сношений с Бухарой и Хивой.
В результате в 1893 г. начальник Амударьинского отдела довел до хивинского хана запрет дальнейшей чеканки таньги [Садыков, 1965, с. 127; Ю. О. Я., 1908, с. 126]. В отношении же бухарского эмира, являвшегося куда более могущественным правителем и к тому же имевшего связи среди российской правящей элиты, приходилось действовать более «деликатно». В том же 1893 г. российский политический агент в Бухаре П. М. Лессар «рекомендовал» эмиру Абдул-Ахаду (1885–1910) отказаться от чеканки таньги из серебра частных лиц, которое те передавали на эмирский монетный двор, платя монарху процент от количества монет за саму чеканку; характерно, что лишить эмира права чеканки таньги (в отличие от хивинского хана) имперские власти не решились, предписав ему лишь согласовывать чеканку новых партий с туркестанским генерал-губернатором [Логофет, 1911б, с. 70–71; Ю. О. Я., 1908, с. 125]. В феврале-марте 1894 г. комиссия Минфина под руководством директора Общей канцелярии министерства Д. Ф. Кобеко разработала комплекс решений в продолжение мероприятий 1893 г. Она подтвердила запрет хивинскому хану чеканить таньгу, рекомендовав российским властям сделать то же и в отношении бухарского эмира [Becker, 2004, p. 126]. Однако если хивинского хана заставили принять это решение, то в отношении бухарского эмира оно было сочтено преждевременным. В результате было лишь принято решение о запрете ввоза бухарской и хивинской серебряной монеты в российские владения, в первую очередь в Туркестанский край, что полностью соответствовало вышеупомянутому именному указу об изъятии из обращения туземной монеты в этом регионе.
Годом позже, в 1895 г., Министерство финансов принимает уже совершенно самостоятельное решение, предписав казначействам, а также отделениям и кассам Госбанка на территории Самарканда, Бухарского эмирата и Амударьинского отдела принимать местную таньгу по фиксированному курсу — по 12 коп. за 1 бухарскую или хивинскую таньгу [Логофет, 1911б, с. 71; Садыков, 1965, с. 124]. Так было положено начало фактически самостоятельному участию Министерства финансов Российской империи в отношениях со среднеазиатскими протекторатами: до сих пор их осуществляли только Военное министерство (через туркестанского генерал-губернатора и начальника Амударьинского отдела) и Министерство иностранных дел (через Императорское русское политическое агентство в Бухаре). С формально-юридической точки зрения Минфин действовал строго в пределах своих полномочий, так как указанное решение распространялось на деятельность подведомственных ему учреждений — казначейств и подразделений Госбанка. Однако, поскольку эти учреждения взаимодействовали и с русскими торговцами в Туркестане и протекторатах, и с их туземными партнерами, получалось, что в конечном счете эти предписания изменяли фактические отношения в финансово-правовой сфере, императивным образом устанавливая обменный курс рубля и таньги без согласования с военным и дипломатическим ведомствами империи! Не приходится удивляться, что из попыток реализовать это распоряжение на практике ничего не вышло: никто (в том числе и российские подданные) не желали сдавать серебро, теряя на каждой монете по 3–5 коп.
С. Ю. Витте попытался исправить ситуацию два года спустя: 24 марта 1897 г. он предложил управляющему Госбанком России Э. Д. Плеске разработать правила определения курса таньги для приема российскими банковскими структурами. Однако руководство Госбанка не сумело предложить ничего эффективного, поскольку курс таньги продолжал сильно колебаться, а сам банк, стремясь не упустить свою прибыль, по-прежнему склонялся к занижению курса по сравнению с рыночным [Ю. О. Я., 1908, с. 124].
Отметим, что не только Минфин с 1895 г. стал вмешиваться в сферу деятельности других министерств в отношениях с Бухарой и Хивой: иногда имела место и обратная ситуация. Например, в 1897 г. начальник Амударьинского военного отдела полковник А. С. Галкин предлагал комплекс мероприятий по «монетному объединению» Хивы с Россией, рекомендуя установить постоянный курс таньги от 14,3 до 14,8 коп., учредить новые кассовые отделения в Чимбае и самой Хиве, а также обеспечить учреждения Госбанка в ханстве и Амударьинском отделе необходимым количеством русской серебряной монеты для обмена [Там же, с. 127]. А в 1898 г. туркестанский генерал-губернатор С. М. Духовской предложил свой вариант решения проблемы с курсом бухарской таньги: заменить ее билоном — особой монетой, на одной стороне которой будет чеканка на бухарском (персидском) языке, на другой — на русском с указанием достоинства монеты — 20 коп.; эти монеты должны были приниматься во всех российских кассовых учреждениях как и русские двугривенные. Однако Минфин встретил эти предложения негативно, особенно последнее: во-первых, оно не решало проблему с огромным количеством таньги в ханствах и все еще некоторым на территории Туркестана; во-вторых, чеканка подобной монеты могла подорвать престиж Российской империи в Бухаре — ведь чеканка на одной монете и русских, и бухарских государственных символов означала бы равенство этих государств в глазах пользующихся монетами, тогда как Россия фактически являлась сюзереном Бухары ([Губаревич-Радобыльский, 1905, с. 155–156]; см. также: [Покровский 1928, с. 38–39; Becker, 2004, p. 125–126])!
Тем не менее появление подобных предложений убедило Минфин, что далее оттягивать с решением в отношении таньги невозможно. 21 апреля 1898 г. в Санкт-Петербурге состоялось особое совещание представителей Министерства финансов, Государственного банка, Министерства иностранных дел и Военного министерства, принявшее решение в отношении хивинской таньги. В соответствии с ним банковским структурам Амударьинского отдела было предписано принимать таньгу по 14 коп., а хану предложить объявить своим подданным о том, что таньга будет стоить 14 коп., и русские монеты будут обращаться в ханстве столь же свободно, что и хивинские [Садыков, 1965, с. 128]. Как видим, в данном случае Министерство финансов действовало более опосредованно: с одной стороны, принимало решение с учетом мнения других ведомств, традиционно взаимодействовавших с Хивинским ханством; с другой — намеревалось повысить эффективность предлагаемых мер за счет того, что в Хиве их озвучить (и, следовательно, контролировать исполнение) будет сам хан. Годом позже, с апреля 1899 г., хану вновь было официально запрещено чеканить таньгу, правда — при сохранении за ним права чеканки медных пулов без ограничения. Таким образом, потеряв доход от чеканки серебряных монет (составлявший 14–15 тыс. руб. в год), он все же выиграл: на чеканке монет из каждого пуда меди он получал в качестве сбора сумму равную стоимости этих монет [Там же, с. 131].