В ноябре 1905 г. эмир официально дал согласие на подобные изменения статуса Западного Памира. Как ни странно, этот важный шаг остался не зафиксированным ни в каком соглашении между Россией и Бухарой: опять же, из-за боязни негативной реакции Англии. Именно поэтому «негласное» управление Западным Памиром оставалось по-прежнему в руках начальника Памирского отряда, действующего на основании инструкции туркестанского генерал-губернатора. Это также отражало особенности статуса региона на международной арене и в контексте отношений двух империй. Тем не менее само памирское население связывало с переходом под власть России перспективы своего дальнейшего развития (см., например: [Коржинский, 1898, с. 26]), что имело место и в последующее время.
§ 2. Среднеазиатское восстание 1916 г. как основание для упрочения контроля Российской империи над Бухарой и Хивой
В обширной историографии, посвященной восстанию 1916 г. в Средней Азии и Казахстане, насколько нам известно, не уделялось значительного внимания вопросу о том, насколько оно повлияло на отношения Российской империи с Бухарским эмиратом и Хивинским ханством. Более того, исследователи совершенно обоснованно отмечают, что, поскольку Бухара и Хива номинально не входили в состав России и, следовательно, не подчинялись российским законам, соответственно, на их население не распространялся и указ о мобилизации от 25 июня 1916 г., так что повода для восстания не было [Ганин, 2008, с. 186].
В самом деле, ситуация во многом и была именно такова. Если проанализировать информацию о событиях в Бухарском эмирате и Хивинском ханстве в период восстания, то можно убедиться, что никаких антироссийских выступлений в них не было. В Бухаре продолжали развиваться отношения в экономической сфере, и в частности, в разгар восстания в эмирате предпринимались меры для решения продовольственной проблемы — было создано Бухарское продовольственное совещание, каковые существовали и в регионах Российской империи [Генис, 2003, с. 67–68]. Исполняющий должность туркестанского генерал-губернатора генерал М. Р. Ерофеев в телеграмме военному министру от 20 июля 1916 г. писал: «В Бухаре настроение хорошее. Во многих местах совершены молитвы дарования победы русскому оружию» [Восстание, 1960, № 43, с. 64]. По всей видимости, российская администрация, убедившись, что ситуация в Бухаре под контролем, не сочла нужным вводить дополнительные меры в связи с восстанием в Туркестане и как-то ограничивать экономическую деятельность русских в эмирате, а также их взаимодействие с местными партнерами.
Как и в Бухарском эмирате, в Хивинском ханстве во время восстания и после него активно осуществлялось экономическое сотрудничество между российскими и местными предпринимателями. С начала 1916 г. в ханстве, охваченном глубоким экономическим кризисом, происходил передел собственности, в результате чего часть местных предприятий разорились и ушли с рынка, а их активы перешли к более крупным, причем российским, компаниям. Кроме того, в Хиве летом 1916 г. бурными темпами шло строительство ряда зданий в русском стиле, включая новый ханский дворец — вероятно с привлечением специалистов из России [Ниязматов, 441–442, 443–452, 455].
Это дает основание исследователям констатировать, что восстание 1916 г. в Туркестане существенно не повлияло на основу взаимоотношений империи со среднеазиатскими ханствами в экономической и, до некоторой степени, культурной сфере. Однако до сих пор не рассматривался вопрос о том, что спокойствие в Бухаре и Хиве во многом обеспечивалось благодаря деятельности российской администрации Туркестанского края, принявшей ряд мер, чтобы не допустить волнений в среднеазиатских протекторатах Российской империи. Ниже предпринимается попытка проследить, как события в Туркестане повлияли на изменение отношений России с Бухарой и Хивой, и в какой мере эти изменения закреплялись юридически.
Принятие мер диктовалось соображениями безопасности, намерением защититься от угроз, которые, по мнению российских властей, могли исходить от сотрудничества восставших Туркестана с правящей элитой и населением Бухарского эмирата и Хивинского ханства. Имперские власти прекрасно осознавали, что среднеазиатские ханства не могут не быть затронутыми событиями в Русском Туркестане. Более того, как следует из документов (отчетов, телеграмм и рапортов представителей туркестанской администрации), участие различных бухарских и хивинских сил в событиях лета 1916 г. четко фиксировалось. Восставшие старались поддерживать сотрудничество с Бухарой и Хивой сразу по нескольким направлениям. Прежде всего, не следует забывать, что охваченные восстанием районы не так давно являлись частью эмирата и ханства, соответственно, и в них было немало сторонников возвращения под власть прежних правителей. Уже с весны 1916 г. распространялись слухи, что скоро русские потерпят поражение от немцев, и к Бухаре отойдут все ранее отторгнутые у нее владения [Восстание, 1960, № 90, с. 156]; неслучайно среди предводителей восстания фигурировали потомки прежних бухарских беков (в частности, Абдурахман Джевачи Абдуджабаров в Джизаке) ([Там же, № 47, с. 70–71; Шестаков, 1933, с. 74, 85]; см. также: [Ганин, 2008, с. 161]). Кроме того, восставшие апеллировали к бухарским и хивинским властям (в большинстве случаев — правителям бекств, пограничных с регионами, охваченными восстанием) как единоверцам, призывали их помочь в борьбе с «неверными» оружием, продовольствием, военной силой; некоторые эмиссары восставших (причем не только из Туркестана, но и из Казахстана) приезжали в Бухару для закупки оружия ([Восстание, 1960, № 56, с. 109; № 84, с. 141; № 421, с. 624; № 422, с. 627; № 424, с. 630]; см. также: [Ганин, 2008, с. 160, 204]). Большую опасность в глазах туркестанских властей представляло идеологическое сотрудничество восставших с представителями Бухары и Хивы — панисламистами, пантюркистами, джадидами и проч. [Шестаков, 1933, с. 61]. Например, известно, что накануне восстания в работе джадидов Самарканда участвовали некоторые младохивинцы (в частности, Палван-Нияз Юсупов). Немало беспокойства причиняли российским властям также отдельные торговцы из Средней Азии, которые вели дела не только в Туркестане, но также в Поволжье и на Урале, соответственно; имевшие возможность общаться как с исламскими организациями соответствующих регионов, так и с представителями российской администрации [Ниязматов, 2010, с. 462–463]. Еще больше беспокоила российскую администрацию деятельность разведок тех стран, с которыми Россия находилась в состоянии войны — Германской и Османской империй[113]. Ряд современных исследователей вообще полагают, что восстание было инспирировано именно агентами этих разведок, всего лишь эффективно использовавшими социальные, политические и религиозные противоречия между российской администрацией и местным населением. Наконец, после подавления восстания многие его участники предпринимали попытки скрыться именно на территории Бухарского эмирата и Хивинского ханства (впрочем, также как и в Афганистане или Восточном Туркестане) [Восстание, 1960, № 58, с. 111; № 78, с. 134; № 319, с. 501; Шестаков, 1933, с. 63, 65, 68].
Чтобы пресечь все эти направления взаимодействия восставших с бухарскими и хивинскими политическими кругами, российские власти предприняли ряд мер, которые мы и намерены рассмотреть ниже — сначала на примере Бухарского эмирата, а затем — Хивинского ханства. Поскольку туркестанская администрация выявила несколько направлений (истинных или мнимых) сотрудничества восставших Туркестана с бухарцами, то и сотрудничество ее с властями эмирата в целях подавления восстания осуществлялось тоже по нескольким направлениям.
Прежде всего, российские власти предприняли меры, чтобы пресечь слухи о том, что бухарцев также привлекут на тыловые работы — а такие слухи распространялись и в эмирате, и в Самарканде, вызывая беспокойство местного населения и обостряя его отношения с русскими ([Восстание, 1960, № 59, с. 114; 2016, № 19, с. 162; № 23, с. 169]; см. также: [Пирумшоев, 2017, с. 79]). Накануне и во время восстания представители туркестанской администрации неоднократно делали заявления о том, что бухарцы, в отличие от русско-подданных, не попадают под действие указа, и отвергали возможность привлечения их к этим работам даже за плату — чтобы не вызвать волнения в среднеазиатских ханствах [Восстание, 1937, № 1, с. 27; 1960, № 31, с. 53; № 127, с. 212]. Не ограничиваясь этим, временно управляющий политическим агентством в Бухаре Н. А. Шульга в первые же дни после начала волнений в Туркестане «просил» (а фактически приказал) кушбеги, в свою очередь, принять меры по пресечению этих слухов, предлагая помощь полиции русских поселений [Там же, 1960, № 35, с. 59; 2016, № 22, с. 167].
Перемещение потенциальных участников восстания из Бухары в Туркестан, а также бегство восставших после разгрома на территорию эмирата имперская администрация также постаралась контролировать. Так, в июле 1916 г. исполняющий должность туркестанского генерал-губернатора М. Р. Ерофеев писал военному министру Д. С. Шуваеву, что бухарский кушбеги приказал правителям пограничных бегств установить наблюдение за всеми пересекающими границу и не допускать ее массового пересечения самаркандцами. Несомненно, это было сделано по указанию российских властей [Там же, 1960, № 42, с. 64, 721, примеч. 52].
Взаимодействие восставших с иностранными агентами, пантюркистскими и джадидскими кругами Бухары также находилось под контролем имперской администрации. 1 июля 1916 г. начальник Самаркандского уезда полковник А. И. Мартинсон в рапорте самаркандскому военному губернатору Н. С. Лыкошину ссылался на агентурные сведения о переписке восставших с бухарцами и афганцами и на основе этих сообщений просил распоряжения «о перлюстрации туземной корреспонденции», причем не только для Самарканда, но и для российских чиновников «в Бухарских владениях» [Там же, 1960, № 50, с. 103]