ельность осуществляли (собирали информацию для Германии и Турции, поставляли оружие Джунаид-хану и проч.), однако генерал не принял никаких мер. С. В. Чиркин объясняет его пассивность тем, что Галкин, к этому времени являвшийся уже пожилым человеком, «был алкоголик и в состоянии запоя часто манкировал делами» [Чиркин, 2006, с. 247]. Советские же исследователи судили генерала более строго, обвиняя его в том, что он сам был тайным агентом Германии и Турции и именно поэтому не принимал никаких мер по борьбе с их резидентами в Хиве [Якунин, Кулиев, 1953, с. 46]. Однако аналогичным образом повел себя и сам генерал-губернатор Мартсон, которому Колосовский также направлял рапорты и списки иностранных агентов [Ниязматов, 2010, с. 433–434], хотя его никто и никогда не обвинял в сотрудничестве с иностранными разведками: по всей видимости, проблемы, начавшиеся непосредственно в Туркестане, заставили руководство имперской администрации до некоторой степени пренебречь вопросами безопасности на территории Хивинского ханства.
В августе 1916 г. В. П. Колосовский был снят со своего поста — причем не за действия в Хиве, а по обвинению во взяточничестве (в том числе и вымогательстве денег у самого хивинского хана, в чем он сам откровенно признавался на следствии) ([Погорельский, 1968, с. 84–95, 89]; см. также: [Котюкова, 2009а, с. 5, 11]). Тем не менее, вероятно, именно из-за его пребывания в Хиве во время восстания в Туркестане и небезуспешной борьбы с иностранными агентами ханство в этот период времени оставалось достаточно спокойным.
Весьма примечательно, что Колосовский постарался не допустить повода для восстания — применения указа о мобилизации. Хотя Хива, как и Бухара, официально не подпадала под его действие, туркестанским властям было известно, что на территории ханства кочует ряд казахских родов из Уральской области, общим числом около 3 тыс. человек, 426 из которых полагалось призвать на тыловые работы. Начальник Амударьинского отдела в ответ на такое распоряжение туркестанских властей написал, что возникнут трудности с его выполнением, поскольку весьма проблематично отследить в пределах ханства кочевников и доподлинно установить их подданство [Садыков, 1972, с. 178]. Благодаря этому повод для восстания не появился. Зато практически сразу после того, как Колосовский покинул ханство, в августе 1916 г., там начались новые волнения в Хиве; кроме того, хивинские йомуды приняли участие вместе со своими русско-подданными сородичами в восстании туркмен Закаспийской области ([Ниязматов, 2010, с. 459; Шестаков, 1926, с. 109–110]; см. также: [Восстание, 1960, № 49, с. 96]). Вероятно, во многом это было связано с тем, что сменивший Колосовского на посту начальника Амударьинского отдела полковник Завитневич объявил амнистию и освободил ряд предводителей прежнего хивинского восстания [Погорельский, 1968, с. 114], что в глазах населения ханства могло свидетельствовать о его излишней мягкости или неуверенности в своих силах.
Однако сам факт постоянного пребывания в Хиве российского военного представителя во главе отряда войск, по-видимому, был сочтен туркестанскими властями удачным решением постоянной проблемы междоусобиц в Хивинском ханстве и вражды с русско-подданными. 8 декабря 1916 г. в Петрограде произошло совещание, в котором приняли участие туркестанский генерал-губернатор А. Н. Куропаткин, а также руководство Военного министерства и Министерства иностранных дел. На этом совещании было признано целесообразным его предложение о введении института военного комиссара в Хиве, в компетенцию которого должно было входить даже принятие решения о преемнике хана! В начале нового, 1917 г., использовав в качестве повода очередной всплеск антиханских восстаний в Хиве, Куропаткин пригласил хана Исфендиара в Ташкент, где 29 января 1917 г. они подписали соглашение о военном комиссаре и размещении в Хиве русского гарнизона в количестве двух рот солдат, двух сотен казаков и двух артиллерийских орудий. Примечательно, что расходы на военного комиссара, его штат и гарнизон (около 200 тыс. руб. в год) должен был нести хивинский хан [Садыков, 1972, с. 179–180; Чиркин, 2006, с. 258–259].
Проект соглашения с Хивой был направлен Куропаткиным тогда же, в конце января 1917 г., в Военное министерство, а 15 февраля он отправил рапорт Николаю II о его подписании [Восстание, 1938, с. 224], однако в результате Февральской революции проект не был официально одобрен. Впрочем, как показали последующие события, и Временное правительство прислушалось к мнению Куропаткина: пребывание в Хиве с марта по октябрь 1917 г. сначала генерала Х. Мирбадалова, затем подполковника Б. П. Тризны и, наконец, полковника И. М. Зайцева во главе гарнизона, по сути, и стало реализацией проекта о военном комиссаре в Хивинском ханстве — правда, называлась эта должность просто «комиссар Временного правительства Российской державы в Хиве» (впрочем, положение, которое должно было юридически закрепить статус этого чиновника, было представлено на рассмотрение Военному министру лишь в сентябре 1917 г. и, подобно вышеупомянутому проекту А. Н. Куропаткина, также не было утверждено — уже из-за Октябрьской революции). Тем не менее нельзя не отметить стремление туркестанских властей (и лично А. Н. Куропаткина) упорядочить отношения с Хивинским ханством, усовершенствовав их хотя бы до уровня русско-бухарских отношений: институт военного комиссара, на наш взгляд, имеет большие сходства с институтом политического агента в Бухарском эмирате — с той только разницей, что комиссар должен был подчиняться не МИДу (как агент), а Военному министерству. Учитывая напряженную обстановку в ханстве, это отличие представляется вполне логичным.
Некоторые проблемы взаимоотношений с Бухарским эмиратом и в особенности с Хивинским ханством, с которыми столкнулись российские власти во время восстания 1916 г., на наш взгляд, могут быть объяснены, во-первых, неопределенным статусом среднеазиатских ханств по отношению к империи (фактические протектораты при формальном признании их независимости); а во-вторых, отсутствием четкой правовой базы, которая бы регулировала эти отношения. Как мы могли убедиться, взаимоотношения России с Бухарой и Хивой в этот сложный период строились на основе распоряжений туркестанской администрации — самого генерал-губернатора, начальника Амударьинского отдела (в отношениях с Хивой) и «рекомендаций» Российского политического агентства (в отношениях с Бухарой), нередко реализовывавшихся без одобрения вышестоящих имперских органов власти — Военного министерства и МИДа или до получения такого одобрения. Все эти правозначимые решения и действия предпринимались ad hoc, т. е. для решения конкретной задачи, возникшей здесь и сейчас. Только последний генерал-губернатор А. Н. Куропаткин попытался предложить вариант институционализации отношений с Хивинским ханством — фактически доведя формат правоотношений России с ним до формата отношений с Бухарским эмиратом, — однако, как уже было сказано, события февраля 1917 г. не позволили реализовать проект в полной мере.
На основании вышесказанного можно сделать вывод, что, с одной стороны, восстание 1916 г. в Туркестане не повлекло радикальных перемен в правовом регулировании отношений Российской империи с ханствами Средней Азии, издания новых правовых актов, которые бы изменили формат этих взаимоотношений. С другой стороны, действия российской администрации в Бухарском эмирате и Хивинском ханстве во время восстания (и под предлогом борьбы с ним) еще раз отчетливо продемонстрировали, что Россия фактически считает среднеазиатские ханства зависимыми территориями и находит возможным в условиях чрезвычайной ситуации распространять на них отдельные имперские правовые акты и правовые режимы, включая контроль перемещений через границу, охрану значимых объектов на территории ханств русскими войсками, проведение сыскной работы для выявления иностранных агентов и т. п.
Полагаем, что дополнительные исследования, в том числе изучение архивных документов из канцелярий Бухарского эмирата, Хивинского ханства, Туркестанского генерал-губернаторства (в том числе Амударьинского отдела), Российского политического агентства в Бухаре позволят лучше понять механизм реализации российских правовых предписаний — в частности, выяснить, вводились ли они в действие непосредственно на основе распоряжений туркестанских властей или же опосредованно, путем принятия соответствующих актов эмира Бухары и хана Хивы. Это позволит лучше понять и официальное юридическое положение среднеазиатских ханств по отношению к Российской империи накануне ее падения.
§ 3. Вопрос о правовом статусе ханств Средней Азии в политике Временного правительства
Политика Временного правительства по отношению к среднеазиатским протекторатам Российской империи, насколько нам известно, до сих пор не становилась предметом специального исследования. Это вполне объяснимо, поскольку Средняя Азия отнюдь не входила в число приоритетных направлений новых российских властей. Тем не менее, на наш взгляд, этот вопрос заслуживает внимания, поскольку его изучение позволяет проанализировать исторический опыт взаимодействия России с государствами и народами Средней Азии в эпоху перемен, что актуально и в наше время в условиях интеграции на евразийском пространстве.
В самом начале марта 1917 г. вести о Февральской революции в России дошли до Бухарского эмирата и Хивинского ханства и сразу вызвали воодушевление различных слоев населения, связанное с ожиданиями перемен в политической, экономической, общественной жизни. Складывающаяся социально-политическая обстановка поставила в довольно затруднительное положение Временное правительство, которому пришлось быстро поменять свои планы относительно правового регулирования отношений в российских протекторатах в Средней Азии.
Дело в том, что поначалу новые власти России совершенно не планировали никаких изменений на ее национальных окраинах — Несмотря на то что провозгласили их в своих первых же декларативных правовых актах. В связи с этим весьма характерным представляется «разъяснение» последнего туркестанского генерал-губернатора А. Н. Куропаткина о том, что заявление Временного правительства «о даровании гражданского равноправия» не имеет отношения к местному мусульманскому населению Туркестана, поскольку оно не несет воинской повинности и, следовательно, отличается по статусу от населения других регионов Российской империи (см.: [Кастельская, 1980, с. 96]). Не распространялись на население Туркестана, Бухары и Хивы и протекторатов также декларации Временного правительства об амнистии и другие права и свободы, провозглашенные, казалось бы, в отношении всего населения Российской империи [Архив, 2001, с. 148].