Внимание исследователей уже привлекали положения о том, что главы региональной администрации, беки, должны были соотносить свои действия с выборными местными советами — «шуракомами» (ст. 43–45) [Садыков, 1972, с. 186]. На наш взгляд, это — своеобразный «реверанс» Туркестанского комитета в сторону советов народных и солдатских депутатов, демонстрация желания сотрудничать с ними. Однако текст статей показывает, что авторы проекта не имели четкого представления о статусе советов, которые в их интерпретации как бы совмещают функции и местного самоуправления, и регионального органа законодательной власти, и совещательного органа при главе местной администрации.
Ряд статей «Основных законов» отражает намерение российской администрации сохранить контроль над вассальным государством. Ст. 3, 10 подчеркивают, что хан вправе осуществлять, если он признан российским правительством. Согласно ст. 9, положения конституции «не могут быть изменены ни по требованию хана, ни по требованию меджлиса, если на это не последует согласия российского правительства». По ст. 32 решение хана о роспуске меджлиса должно быть одобрено комиссаром российского правительства. Согласно ст. 48, суд над высшими сановниками ханства (министрами, председателем меджлиса, беками) должен был осуществляться «под председательством лица, назначенного российским правительством, и имеющему в своем составе не менее половины членов нетуземцев». Еще раз напомним, что вместе с проектом «Основных законов» было разработано «Положение о комиссаре Временного Правительства Российской державы в Хиве» [Галузо, 1928, с. 72–74], который должен был обеспечивать проведение реформ в ханстве.
Впрочем, если «Положение о комиссаре» еще за несколько месяцев до официального утверждения Туркестанским комитетом фактически реализовалось, то «Основные законы» так и остались проектом. Приходится только гадать, какую реакцию хивинских властей и населения вызвали бы эти законы в случае вступления в силу, и в какой степени они стали бы применяться на практике. Поступив в военное министерство, они затем были переданы в Юридическое совещание при Временном правительстве, где оставались еще до 25 октября 1917 г., так что вступить в силу им не было суждено [Becker, 2004, p. 201].
Нельзя утверждать, что Временное правительство не осознавало, что его правовая политика в Средней Азии зашла в тупик. Напротив, его члены прекрасно отдавали себе отчет в том, что информации о регионе у них немного и, как следствие, отсутствует четкое представление о том, в каком направлении следует вести дальнейшую политику в правовой сфере. Неудивительно, что уже в августе 1917 г. в Петрограде появились среднеазиатские делегации, прямо ставившие вопрос о выходе из подчинения Временному правительству, которое все более и более упускало контроль над окраинами [Ренгартен, 1929, с. 9].
Вполне обоснованно видя причины неудач в отсутствии квалифицированных кадров, Временное правительство старалось решить эту проблему. Например, в течение всего лета оно предпринимало попытки уговорить видного российского востоковеда В. Ф. Минорского (являвшегося, к тому же, опытным дипломатом и юристом) возглавить Российское резидентство в Бухаре [Генис, 2003, с. 370–371]. Аналогичным образом, в июле 1917 г. новым главой Туркестанского комитета Временного правительства был назначен еще один крупный востоковед и военный чиновник, В. П. Наливкин, при котором произошло некоторое упорядочение отношений между властями Русского Туркестана и Хивинским ханством (см., например: [Котюкова, 2010, с. 79]). Наконец, осенью того же года предполагалось отправить в Бухару в качестве советника эмира по вопросам реформ еще одного видного востоковеда, А. А. Семенова, имевшего к этому времени значительный опыт работы на административных постах в Туркестане [Россия, 2011б, с. 44]. Однако эти действия Временного правительства не привели к решению проблемы. В. Ф. Минорский отказался покинуть свой дипломатический пост в Персии. Деятельность же В. П. Наливкина и А. А. Семенова не успела оказать существенного влияния на политику России в среднеазиатских ханствах, поскольку в октябре 1917 г. в Петрограде пришли к власти большевики, которые предоставили всем национальным окраинам и протекторатам Российской империи полную независимость, предпочтя строить отношения с ними «с нуля» [Центральная Азия, 2008, с. 311]. Это привело к полной замене принципов правового регулирования отношений с ханствами средней Азии, которые были сформированы в период Российской империи и в той или иной степени сохранялись Временным правительством.
Подводя итог вышесказанному, можно охарактеризовать правовую политику Временного правительства в ханствах Средней Азии следующим образом. Несмотря на реформы на территории самой Российской империи, оно старалось сохранить то же правовое положение Бухары и Хивы, которое существовало в эпоху империи. Однако поняв, что местные политические круги и население в целом ожидают перемен, оно было вынуждено санкционировать преобразования в среднеазиатских ханствах. Тем не менее Временное правительство старалось крайне осторожно балансировать между необходимостью осуществить изменения и сохранением традиционных ценностей, диктуемых шариатом. Естественно, методы подобной политики выбирались путем «проб и ошибок», поскольку Временному правительству приходилось действовать в условиях длящейся революционной ситуации. Весьма показательна в этом отношении фраза, сказанная первым главой правительства, князем Г. Е. Львовым, А. Н. Куропаткину в передаче последнего: «…кн. Львов мне сказал, что они не думали заходить так далеко, как унесли их события. Мы теперь, сказал он, „как щепки, носимся на волнах“» [Куропаткин, 1927, с. 66]. В полной мере такая характеристика может быть отнесена и к обстановке в Средней Азии в этот период времени. Слишком краткое пребывание Временного правительства у власти не позволило увидеть, насколько эффективными в конечном счете оказались выбранные им, в конце концов, методы правового регулирования в отношении среднеазиатских ханств.
Вместо заключения. Российский протекторат в оценках бухарских современников
Ценные сведения о правовой политике Российской империи в Бухарском эмирате, находившемся с 1868 по 1917 г. под российским протекторатом, содержатся не только в официальной документации русского и бухарского происхождения (нормативных правовых актах, переписке властей различных уровней), но и в свидетельствах современников — российских сановников и чиновников, иностранных путешественников, а также, безусловно, — в записках самих жителей Бухары. Отдельные исследователи обращались к свидетельствам среднеазиатских современников, отражающим реалии колониального периода, однако в большей степени рассматривали их именно как источник политической истории Средней Азии под властью Российской империи [Сангирова, 2000; Babadzhanov, 2004]. Ниже предпринимается попытка проанализировать представления местной элиты о том, как менялись правовые реалии Бухары в период российского протектората, выявить их отношение к реализуемым Россией преобразованиям в эмирате, их оценки проводимых мероприятий.
Объектом анализа стали сочинения шести бухарских авторов, которых объединяет то, что они принадлежали к элите Бухарского эмирата, отличались широким кругозором и хорошим слогом, что делает их труды не только ценными, но и легко читаемыми источниками. Вместе с тем они принадлежали к разным социальным и политическим кругам и, соответственно, по-разному оценивали деятельность российских властей в Бухарском эмирате.
Ахмад Дониш (1827–1897) был высокопоставленным сановником бухарских эмиров, но вместе с тем и мыслителем, придерживавшимся просветительских взглядов. В связи с этим он нередко открыто критиковал действия бухарских властей, сравнивая их с политикой Российской империи. Будучи патриотом своей страны, Дониш поначалу воспринял установление протектората над Бухарой как трагедию, однако со временем увидел немало положительного во влиянии России на эмират. Этот подход нашел отражение в произведении «История мангитской династии», представляющем собой часть его незавершенного «Исторического трактата». Сочинение представляет большую ценность для анализа, поскольку Дониш был свидетелем описываемых им событий, принимал участие и в выработке политических решений эмирата, непосредственно взаимодействовал с высокопоставленными российскими представителями властей — как региональных (туркестанских), так и центральных, поскольку трижды побывал в Санкт-Петербурге в качестве секретаря бухарского посольства.
Мирза Абдал’Азим Сами (ок. 1838 — ок. 1914), подобно Ахмаду Донишу, был бухарским сановником, занимая пост мунши (секретаря) эмира. Соответственно, он также имел возможность лично участвовать в важных политических событиях, в том числе и в сфере русско-бухарских отношений. Однако в начале XX в. он по какой-то причине был удален от двора и, вероятно, именно это повлекло критическую оценку деятельности бухарских властей в составленной им «Истории мангытских государей». Правда, в отличие от Дониша, Сами не склонен превозносить российскую политику в Бухаре — напротив, на страницах своего произведения он неоднократно выражал надежду на восстановление независимости эмирата.
Мирза Салимбек (1848–1930), потомственный бухарский сановник, последовательно занимал ряд высоких постов: секретаря при эмире Музаффаре, бека Чарджуя при его сыне и преемнике Абдул-Ахаде и, наконец, верховного зякетчи (фактически министра финансов) при последнем эмире Алим-хане. Его воспоминания под названием «Тарих-и Салими» (т. е. «История Салима») были написаны уже под конец карьеры в 1917–1920 гг. и, в отличие от записок Дониша и Сами, отражают крайне консервативные взгляды автора и его безусловную лояльность бухарским правителям — тем большую, что писал он свои мемуары без намерения опубликовать их и тем самым добиться от правителя каких-то дополнительных благ. Он крайне негативно относится к деятельности «неверных» российских властей в Бухарском эмирате и, соответственно, резко осуждает любые попытки преобразований, предпринимавшиеся местными реформаторами под влиянием России. Тем не менее, как мы покажем ниже, он сам сумел приноровить