[9], однако сам в большей степени сосредоточивался на текущих проблемах в подведомственных ему Поволжье, Уральском регионе и Казахстане. Фактически торговля с Индией и после И. И. Неплюева продолжала оставаться на уровне привлекательных проектов — так, в 1763 г. (т. е. уже в правление Екатерины II) видный оренбургский администратор и первый историк края П. И. Рычков с огорчением отмечал, что даже создание специальной комиссии о коммерции не привело к изменению этой ситуации [Витевский, 1895, с. 834–835].
Ярким выразителем представлений о роли Центральной Азии в развитии русско-индийской торговли стал Д. В. Волков — бывший личный секретарь Петра III, фактически «сосланный» в Оренбургский край в качестве очередного губернатора. В своей записке, адресованной Екатерине II (1763), он выказывает весьма туманное представление о значении для России и ее экономики среднеазиатских ханств («Хивы и Бухарии»), при этом ссылаясь на проекты Петра I и И. К. Кирилова по развитию отношений с Индией. Казахи же («киргизы») в его интерпретации выступают не более чем досадной помехой для русских миссий и караванов на далекий южный субконтинент [Ламанский, 1859, с. 50, 52, 53–54].
На рубеже XVIII–XIX вв. очередной проект по развитию торговли с Индией был представлен в Правительствующий сенат еще одним оренбургским военным губернатором Н. Я. Бахметевым, который указывал на то, что российские купцы вынуждены торговать с индийцами в бухарских владениях, что уменьшает их выгоду и не приносит доходов императорской казне [РИО, 1965, № 214, с. 406–409]. На основе его предложений генерал-прокурор Сената П. Х. Обольянинов предложил Коммерц-коллегии разработать устав для новой компании для торговли с Индией и новые тарифы для российских таможен, в том числе и оренбургской [Там же, № 216, с. 414–419]. Характерно, что в отношении Казахстана к этому времени до сих пор не было выработано единой политики: все губернаторы следовали либо жесткой политике И. И. Неплюева, либо более мягкому варианту «косвенного управления» О. А. Игельстрома, стремившегося контролировать казахов через их собственных правителей, которые интегрировались в имперскую административную систему [Васильев, 2014, с. 278–283]. Как бы то ни было, ни один из подходов не мог в полной мере обеспечить безопасность торговых путей через Казахстан и содействие казахов развитию торговли с Индией.
К концу XVIII в. в Индии происходят серьезные политические изменения: если ранее английские владения на полуострове управлялись частной Ост-Индской компанией, то с 1770–1780-х годов власть над ними постепенно переходит к британской королевской администрации, которая все больше и больше укрепляет контроль и над клонившейся к закату империей Великих Моголов, и над отдельными индийскими княжествами, свергая и назначая их правителей, вводя институт резидентов, создавая собственные судебные структуры и проч. (см.: [Рувинский, 2011, с. 115–116; Фурсов, 2006, с. 193]). В результате Индия стала восприниматься как британское владение, и российские власти уже не видели возможности установления прямых контактов с индийскими торговцами, не исключая, впрочем, «обходных путей». Так, например, в начале XIX в. представители Сибирского генерал-губернаторства изучали вариант организации торговли с индийцами через «нейтральный» Восточный Туркестан (китайский Синьцзян), в частности — через Кульджу [Путинцев, 2012, с. 114–115].
Однако в целом конец XVIII и три четверти XIX в. характеризуются тем, что явно выраженный прежде интерес российских властей к торговле с Индией существенно снижается [Халфин, 1974, с. 45–46] и заменяется совершенно другой идеей — «индийским походом». Первый такой проект замышлялся еще при Павле I в сотрудничестве с французским первым консулом Н. Бонапартом, который после смерти императора попытался заинтересовать этой идеей и его преемника — Александра I (см. подробнее: [Баторский, 1886]). Продолжателями этой идеи выступили в 1855 г. генерал-лейтенант Е. Егоров [Егоров, 1886], в начале 1860-х годов — генерал С. А. Хрулев (герой недавно закончившейся Крымской войны) и, наконец, уже в конце 1870-х годов — туркестанский генерал-губернатор К. П. фон Кауфман после установления российского протектората над Хивинским ханством и попыток заключения союзного договора с Афганистаном ([РИО, 1997, № 2–15, с. 27–37; № 44, с. 128–136; Большая игра, 2014]; см. также: [Кубанов, 2007; Edwards, 1885]).
Нельзя не отметить, что авторы проектов «индийского похода» никогда не ставили его целью захват Индии: речь шла лишь о вытеснении оттуда англичан и ликвидации угрозы с их стороны азиатским владениям России. Соответственно, в случае успеха предполагалось установить и развивать дипломатические, союзные и торговые отношения (в том числе и используя среднеазиатские владения для транзитной торговли европейских стран) с освободившимися государствами Индостана [Материалы, 1869, с. 47]. Кроме того, даже в связи с идеей «индийского похода» мотивы развития торговли с Индией продолжали звучать и в XIX в., причем российские региональные власти старались обратить их себе на пользу и расширить полномочия, а также и территории, которые находились бы в их ведении. Так, в рамках проектов отмечалась необходимость «подчинения своему влиянию» Хивинского ханства, которое со времен Петра I рассматривалось как один из важнейших пунктов торгового маршрута в Индию (см., например: [Винский, 1878, с. 403]).
Под предлогом исследования торговых путей губернаторы Оренбуржья и наместники Кавказа в 1850–1860-е годы организовывали экспедиции на восточный берег Каспийского моря, населенный казахами, каракалпаками, туркменами, стараясь добиться признания ими российского подданства. Во вновь присоединяемых областях возводились укрепления, которые, по замыслу руководителей пограничных администраций, могли также служить и перевалочными пунктами и даже центрами торговли в регионе, в том числе и с индийскими купцами. При этом нельзя не отметить своеобразную, но порой и весьма жесткую, конкуренцию властей Оренбургского края и Кавказа за управление новыми приобретениями империи (см., например: [РТО, 1963, № 333, с. 458–461; № 343, с. 469–470]). В целом же следует констатировать, что пограничные власти продолжали придерживаться политике И. И. Неплюева: прежде чем налаживать торговлю с Индией, они старались укрепить влияние России в Центрально-Азиатском регионе. Установление протектората над Бухарой в 1868 и Хивой в 1873 г. было логичным продолжением этой политики.
В результате в начале XX в. российский интерес к Индии из экономической плоскости переходит уже в чисто политическую и даже геополитическую. В работах военных исследователей того времени продвижению в находившиеся под британским контролем Северную Индию, Персию, Афганистан отводится решающая роль в укреплении позиции России в Средней Азии — Несмотря на то что в 1907 г. было подписано русско-английское соглашение юридически зафиксировавшее окончание «Большой игры». При этом владения Российской империи в Центральной Азии воспринимаются уже не более чем плацдарм для организации этого продвижения: тем самым авторы констатируют, что необходимые политические, экономические и правовые преобразования в этом регионе уже были проведены и, соответственно, можно использовать его именно для той цели, которую преследовала Россия, укрепляясь здесь ([Грулев, 1909; Снесарев, 1906]; см. также: [Басханов, 2015, с. 154–171; Чуллиев, 1994]).
Таким образом, можно выделить три основных этапа российской политики в Средней Азии в связи с «индийским фактором». Первый датируется XVIII в. и характеризуется тем, что торговля с Индией являлась приоритетным направлением российской политики в Азии, тогда как укрепление имперских позиций в регионе рассматривалось лишь как инструмент для ее развития. Второй этап длился с начала XIX в. до 1870-х годов, когда российские власти старались всячески укреплять свою базу в Средней Азии, параллельно рассматривая возможность «индийского похода» с целью вытеснения британцев из Индии и, соответственно, развития политических и экономических отношений с индийскими государствами после их освобождения. Наконец, третий этап — это 1880–1890-е годы, когда Российская империя, установив протекторат над ханствами Средней Азии, утратила интерес к торговле с Индией и, напротив, старалась закрыть среднеазиатский рынок для англо-индийской торговли[10]. Таким образом, интерес российских властей к торговле с Индией сыграл значительную роль в развитии российской правовой политики в Центральной Азии — начиная с казахских жузов в первой половине XVIII в. и до российских протекторатов в Средней Азии уже в конце XIX в.
§ 3. Бухарцы перед российским законом и судом
Как одно из средств по укреплению своего влияния в Средней Азии российские власти рассматривали взаимодействие с выходцами из этого региона, приезжавшими или постоянно пребывавшими в Российской империи, надеясь сделать их посредниками в отношениях со среднеазиатскими ханствами, а со временем — и агентами своего влияния.
Выходцы из Средней Азии (традиционно именовавшиеся в российской правовой традиции «бухарцами») обосновались в Сибири и Приуралье еще в эпоху Сибирского ханства в XVI в. Но после вхождения этого государства в состав России они не были вытеснены из этих регионов. Поскольку они выступали посредниками в отношениях России с государствами Средней Азии, Восточным Туркестаном (Кашгарией) и даже Китаем, власти Московского царства поначалу всячески им покровительствовали. Любопытно, что особое положение их сохранялось даже в имперский период, хотя к этому времени монополия бухарцев на торговлю России со странами Центральной и Восточной Азии постепенно стала ослабевать.
Целесообразно отметить, что понятие «бухарцы» в XVII–XVIII вв. было не столько этнонимом, сколько политонимом: так назывались выходцы не только из Бухарского ханства (эмирата)