Саженюк Андрей
Окончил математический факультет Новосибирского университета в 1979 году. Служил в армии на Дальнем Востоке. Работал токарем, разнорабочим в геологической экспедиции, программистом, аккомпаниатором, учителем. Уехал на работу в Канаду в 1999 году. Преподает в колледже языки программирования.
Попытки внести ясность
В конце августа Оля вернулась и неожиданно пришла в гости. Переступив порог, протянула руку. На ней были красная мягкая мохеровая кофта и синяя джинсовая юбка. Она не вспоминала ни мои письма, ни мою срочную телеграмму, как бы была выше этих глупостей. Пошел дождик, раскрыли зонт, прижавшись, шли пешком на Западный поселок. Мы не видели друг друга четыре месяца и соскучились. Она рассказывала про Прибалтику; все-таки Прибалтика – это почти заграница. Я ей объяснил, что взял академический отпуск в университете, что работаю на заводе токарем. Прощаясь у подъезда, пригласил в кино.
На следующий день мы смотрели японский боевик на самом последнем сеансе в кинотеатре Маяковского. Потом я долго провожал ее домой, обратно шел пешком, трамваев уже не было. Ночью у меня начался жар. Я проболел две недели. За это время город изменился. Пожелтели улицы и парки, начались прохладные, пасмурные лиловые дни, пока без дождей. Я купил коричневый плащ и черную кепку. По дороге с работы возле кинотеатра «Металлист», в крохотном продовольственном магазине на улице Римского-Корсакова, стал покупать прокопьевский «Беломорканал». Перед тем как закурить, постукивал папиросным мундштуком по коробке. Но мой новый образ работяги Ольгу не впечатлял. В сентябре она стала другой. Я вспоминал тот вечер в августе, и не мог поверить, что это была она. Кстати, и ту красную кофту я на ней больше никогда не видел. Она закрывалась, уходила в себя. Эта замкнутость, холодность и бесила, и распаляла. Я пытался встречать ее возле института после лекций, внутри меня все клокотало, но я не мог связать двух слов. Как будто срабатывал какой-то предохранитель и от высокой температуры выбивало речь. Она не пыталась мне помочь. Своим видом как бы говорила: «Я тебя не просила, а ты все равно пришел. Ну так рассказывай. Я вся внимание». Мы молча доходили до ближайшей остановки.
– Спасибо. Дальше не надо, мне сегодня нужно заканчивать проект…
Вечерами я ставил пластинку Ивицы Шерфези. Две песни были на русском – «Любите, пока любится» и «Вернись, Марианна», остальные – на хорватском, поэтому детали были неясны, но общий смысл я улавливал по ключевым фразам: «перви снеги», «пусты улици», «моя младости, моя любави», «остались мо сами у снеги ледяной, ничег бише нема, мраке око нас».
Я понимал, что я ее теряю, что надо что-то делать. Но что? Ввиду отсутствия телефона договориться о встрече заранее было сложно, поэтому заявлялся как снег на голову, как правило, с двумя билетами, в театр или в кино. Отказаться было неловко, не выбрасывать же билеты. Она сдавалась, шла, но все это молча, нехотя. Помню фильм Станислава Ростоцкого «Белый Бим Черное ухо». После кино долго стояли на остановке, не могли дождаться своего автобуса, поэтому сели на троллейбус. Это был окольный, мучительно длинный маршрут. Вышли из троллейбуса на улице Станционной, потом шли вдоль заводских корпусов, какой-то одноколейки, гаражей, огородов. Из темноты вдруг с грохотом вылетел пассажирский состав. Оказалось, что это Транссибирская магистраль, под железнодорожным полотном был маленький пешеходный тоннель. За железкой начались двухэтажные блеклые одноподъездные домики, желтый свет в окнах, черные искривленные стволы кленов, сараюшки во дворах. Устав от молчанки, я вдруг ни с того ни с сего обрушился на Ростоцкого и заодно на весь социалистический реализм.
– А мне понравилось, прекрасный фильм. И вообще, что это за привычка – все высмеивать?
Пришла повестка из военкомата, начались медкомиссии, все шло к тому, что наш роман скоро закончится.
Рентгеновские снимки почему-то делали прямо на пересыльном пункте, на Холодильной. Холодильная была легендарным местом, о котором я много слышал, а тут впервые увидел воочию. Нары, бритоголовые пацаны, громкоговоритель выкликает команды призывникам выходить строиться. В последний момент дали отсрочку до весны.
У меня начали сдавать нервы, и я стал совершать странные поступки. Например, однажды утром я остановил станок, подошёл к мастеру и сказал, что мне нужно срочно уйти с работы. «А в чем причина?» – «Семейные обстоятельства…» Я ехал к ней, сначала на 58-м, потом на 20-м автобусах через весь город, для того чтобы внести ясность. Я знал, что она дома, в тот день пары у нее начинались после обеда. Она открыла мне дверь сонная, в домашнем халате, дома никого не было. На разложенном диване-кровати еще лежала постель. Ольга убрала ее, мы сложили диван, сели рядом… и я потребовал вернуть мне все мои письма. Сейчас сложно до конца понять, что происходило тогда в моем воспаленном мозгу. Хорошо, я решил внести ясность. А причем тут письма? То есть письма были доказательством моих чувств, моей слабости, следовательно, они продолжали нас связывать. И я вообразил, что это будет сильный ход, если уничтожить эти улики? Или другое объяснение: когда я их писал, я подразумевал что-то получить в ответ, письма были как аванс, задаток. Но поскольку я ничего не получил, надо забрать задаток? Отдавай мои игрушки? Или я и не собирался забирать, просто надеялся этим шантажом выжать из нее хоть какие-то эмоции, вывести на разговор? Она пожала плечами и спокойно, без объяснений, ответила:
– И не собираюсь.
Я уехал озадаченный и немного обнадеженный – почему не хочет отдавать? Значит, что-то у неё ко мне осталось?
В конце октября прошли дожди, а в ноябре стало солнечно и морозно. Утром на земле, на ворохах еще мокрой, тяжелой, опревшей листвы блестел иней. Но ничего не менялось в наших отношениях. Вымученные встречи, вечные ссылки на занятость в институте… Где-то в конце ноября однажды вечером я понял, что так дальше продолжаться не может. Часов в семь-восемь я приехал к Ольге. У нее в гостях была подруга, ее звали Вера, они увлеченно изучали по журналу мод какие-то выкройки. Мой визит был опять некстати, они мне это давали понять, не обращая на меня особого внимания. Пришлось вызвать Ольгу в подъезд и объявить свое решение:
– Я к тебе больше не приду и тебя очень прошу ко мне тоже больше не приходить.
Я вышел на улицу. «Какие всё-таки это холодные имена – и Ольга, и Вера». Было новое ощущение свободы, гордости за себя, я поставил точку, внес ясность, последнее слово осталось за мной. И было больно, пусто в то же самое время. Я понимал, что это конец. Она больше не придет. Она не тот человек.
«Остались мо сами у снеги ледяной, ничег бише нема, мраке око нас…»
20-й автобус довез до остановки «Сад Кирова». Гастроном у остановки еще работал. Длинный полупустой зал. Прилавки со стеклянными закругленными витринами, мраморные полы с мозаикой, табаки, соки-воды, кондитерский, крупы, мясной, винно-водочный… Купил бутылку приторного яблочного вина, другого ничего не было. Дорога до дома проходила через маленький парк. В середине парка стоял лепной фонтан в виде чаши, который никогда не работал, вокруг фонтана – круглая клумба с пожухшими, подмороженными цветами, несколько дорожек, несколько скамеек, традиционные фигуры матери с ребенком, физкультурницы с веслом, пионера, отдающего салют. Когда я проходил через парк, эти белые фигуры просвечивали в темноте сквозь голые ветки деревьев.
Публицистика
Ливри Анатолий
Доктор наук, эллинист, поэт, философ, автор пятнадцати книг, опубликованных в России и Франции, бывший славист Сорбонны, ныне преподаватель русской литературы Университета Ниццы – Sophia Antipolis. Его философские работы получили признание немецкой «Ассоциации Фридрих Ницше» и неоднократно публиковались Гумбольдтским Университетом, а также берлинским издателем Ницше Walter de Gruyter. Открытия Анатолия Ливри – эллиниста признаны «Ассоциацией эллинистов Франции Guillaume Budé» и с 2003 года издаются её альманахом под редакцией нынешнего декана факультета эллинистики Сорбонны профессора Алена Бийо. В России Анатолий Ливри получил две международные премии: «Серебряная литера» и «Эврика!» за монографию «Набоков-ницшеанец» («Алетейя», Петербург, 2005), в 2010 году опубликованную по-французски парижским издательством Hermann (готовится к публикации в Германии на немецком языке).
Одновременно в Петербурге издано продолжение «Набокова-ницшеанца» – переписанная автором на русский язык собственная докторская диссертация по компаративистике «Физиология Сверхчеловека», защищённая в Университете Ниццы в 2011 году. Анатолий Ливри – корреспондент «Литературной газеты» в Швейцарии.
Его повесть «Глаза», написанная в 1999 году, получила в 2010 году литературную премию имени Марка Алданова, присуждаемую нью-йоркским «Новым Журналом». В 2012 году в московском издательстве «Культурная революция» опубликован роман Анатолия Ливри «Апостат». А в 2014 году в издательстве «Алетейя» вышел в свет сборник стихов «Сын гнева Господня».
В ноябре 2015 года д-р Анатолий Ливри стал лауреатом международной российской премии «Пятая стихия» в номинации «За гражданское мужество». Д-р Анатолий Ливри удостоился этой чести в России за свою борьбу за традиционную семью в Европе, а также против университетской коррупции во Франции.
В Петербурге опубликован новый сборник стихов д-ра Анатолия Ливри «Омофагия» («Алетейя», 2016, 146 с.) https://www.ozon.ru/context/detail/id/35084096/ Одна из статей, открывающих книгу Анатолия Ливри, принадлежит экс-ректору Литинститута им. Горького Сергею Есину.
Троцкист Пьер Паскаль – селектор дегенератов и ничтожеств французской «русистики»
Естественно, нашлись в Сорбонне женщины, избежавшие насилия. В большинстве своём они были невозможными уродинами (например, Любовь Юргенсон-Райхман. N.d.t. теперь профессор «русистики» той же Сорбонны), а потому подверглись иной форме рабства – административной кабале насильника, профессора «русистики» Жака Катто и сожительниц его сотоварищей.
Опубликованное свидетельство французской доцентки «русистики», многократно изнасилованной профессором Жаком Катто (использовавшим для насилия своё служебное положение), ставленником и биографом троцкиста Пьера Паскаля
Издано: Париж, 6 ноября 2017, https://www.balancetonporc.com/un-predateur-sexuel/
Волею судеб в 28 лет я оказался преподавателем «русистики» Сорбонны – в самом террариуме расистов, жаждущих «превратить Россию в пустыню, населённую белыми неграми» (эта полумифическая фраза Троцкого тут к месту!). Однако принят я был в 2001 году сорбоннскими «троцкистами в третьем поколении» – специфическими тварями, воспроизводящими и по сей день человеконенавистнический рефлекс Троцкого на бессознательном уровне, ибо исправно получающими за космополитическую секрецию миску с республиканскими отрубями. «Русистика» Сорбонны полна израильскими проститутками (Букс) и их воспитанницами, унаследовавшими от них профессорский чин (Любовь Юргенсон-Райхман) (знай, за одну-единственную фразу в защиту палестинских детей, расстреливаемых солдатами цахала, ненароком произнесённую перед саяним французской «русистики», этими «храбрыми борцами со сталинизмом» XXI века, ты станешь изгоем, гой!); масонами из Grande Loge nationale française, укравшими все свои «научные умозаключения» и долдонящими их студентам из года в год (Конт); впавшими в детство идиотами (уже мёртвый Окутюрье), наводнившими французский Университет «русистами» – полудурками профессорского звания, не способными связать без ошибок пару слов на преподаваемом ими языке (Гейро)… Естественно, большинство этих дегенератов никогда даже не открывали ни «Сталинскую школу фальсификаций», ни «Историю русской революции», ни «Преданную революцию: Что такое СССР и куда он идёт?» – да и к чему это? Ведь их троцкизм по-звериному бездумен! Первое поколение профессоров «русистов» отобрал в Сорбонну, согласно базовым троцкистским требованиям, Пьер Паскаль – шарлатан, презиравший Науку и начавший свою долгую успешную карьеру предателя с дезертирства из французской армии для сотрудничества с Троцким, вслед за которым (уже женатый на свояченице будущего панегириста Троцкого, также отправившегося в ад из Мексики) Паскаль и последовал прочь из СССР, попутно насаждая во французском Университете переводчиков, а главное – «инстинктивных пропагандистов» троцкистского изуверства по отношению к цивилизациям европеоидной расы (важно! Чтобы «космополитический троцкизм» стал естественной средой обитания «русистов» Франции, они должны быть научными ничтожествами, занятыми исключительно грызнёй за похлёбку. Отсюда – отбор в «русистику» Франции олухов, издавна использующих профессорское место для сведения счётов с миром за своё академическое и человеческое убожество.).
В 1940 году Париж оккупирован армией Третьего рейха, и многие уважающие себя профессора-марксисты Франции покидают преподавательские посты. Но Пьер Паскаль заключает с правительством Виши гнусный союз, продолжая деятельность пропагандиста троцкистских идей и публикуя свои псевдонаучные статейки, где, например, русская деревня – эта матрица гения восточных славян, уничтожаемая по велению Троцкого до и после его изгнания из СССР, – предстаёт идиллическим мирком, а слова «коллективизация» и «продразверстка» даже не упоминаются. Да, даже во время гитлеровской оккупации троцкист Пьер Паскаль, хамски глумясь над Наукой и здравым смыслом в Сорбонне, обеспечивает посмертное алиби массовому расистскому убийце славян, своему гуру Лейбе Бронштейну!
В 1944 году наступает момент освобождения Франции, когда под шумок ликвидируют последних независимых профессоров, способных передать новым поколениям огонь знаний… но троцкист Пьер Паскаль и тут договаривается с властями предержащими. Подонок снова сохраняет своё сорбоннское место без малейших осложнений – хотя любой «правый» коллаборационист десятилетиями потом вынужден был оправдываться за свою академическую деятельность в оккупационные годы. Вопрос к университетским душеведам будущего: чем, кроме психического отклонения, можно объяснить полувековое извращённое остервенение Пьера Паскаля (обязанного своим воспитанием лучшим школам Третьей республики, созданной монархистами – легитимистами и орлеанистами), стремившегося уничтожить Францию, её древний эллино-христианский дух, выжечь остатки независимого мышления во французском Университете «цветной крамолой» 1968 года, заодно подготовив русский мир к «либерализации», а затем к его неизбежному заселению, от Балтийского до Японского морей, африканскими семитами и конгоидами, коих его троцкистские сотоварищи успешно «деколонизировали» (запрограммировав грядущие геноциды Африки, ибо презрев этническую однородность изобретённых ими государств)?!
Приходит время Солженицына печатать на Западе свои ГУЛаговские мемуары. И тут последыши Пьера Паскаля встревают истыми сутенёрами меж долларовой манной, изливавшейся из парижского посольства США, и Солженицыным, который бы никогда не опубликовал, да ещё с нобелевским результатом, «Архипелаг», если бы не подверг своё свидетельство – в YMCA-Press – троцкистской правке профессоров-переводчиков-издателей вроде Микитки Струве, Егорки Нива, Мишки Окутюрье или Яшки Катто, недавно публично обвинённого в многолетних изнасилованиях аспиранток и доценток с использованием своего служебного положения на факультете «русистики» Сорбонны, а также в Совете Славистики Франции (section 13 du conseil national des universités)[1]. Эти научные ничтожества и воспитали уже «третье поколение» сорбоннских троцкистов и троцкисток – озверелых от своей племенной ненависти к славянам, кельтам и германцам – шакалов и гиен, кликушески борющихся со «сталинизмом» да «нацизмом» в своих полных анахронизмов, плагиата и подтасовок университетских фекалиях, наскоро выделяемых мстящими всему миру цаплями-старухами вроде Юргенсон-Райхман (уродинами, от которых, естественно, отказались все мужчины), – испражнениях, принимающих книжную форму в Москве благодаря мультимиллиардерам прохоровым! Дегенератов и научных ничтожеств, отобранных троцкистом Пьером Паскалем в Париже, подчас принимают в России российские тримальхионы, что логично. Ведь идеологическая линия российских миллиардеров полностью соответствует насаждаемой троцкистской доктрине «ускоренного космополитизма» – форсированию перманентной революции (без самого Троцкого, ставшего чрезмерно сложным для его безмозглых праправнуков): настойчивому размыванию рубежей – сексуальных, расовых, государственных – ради одомашнивания «обновлённого», «свободного» от морали и культуры метисированного людского стада с начисто обрубленными расово-религиозными корнями, а значит, напрочь лишённого способности к личному цивилизационному сопротивлению своей метаморфозе в тяглово-толерантный скот.