София Алтер
«Не пух палить – сжигать мосты…»
Не пух палить – сжигать мосты
В опереженье темноты,
Над алой бездной Петербурга
Упасть фарфоровой фигуркой
В зияние двух половин
Моста. Исход всегда один —
Разбить лицо о глубину,
В свисток высвистывать «тону».
И, глаз своих заклеив течь,
Спасаться, чтобы снова жечь
Мосты – не пух палить весной,
Где сверху пепла новый слой.
Воспоминание: вокзал
В виски мне залпом задышал
Названий, запахов, путей,
Цветной динамикой людей.
И недожжённое опять
Слоями рук придёт толкать
В зияние двух половин
Моста – исход всегда один…
«Лампы нависли гирями…»
Лампы нависли гирями,
Тучею – потолок.
Что в этот час ни выбери —
Позже сошлёшь на рок.
Сцена – окошко с лицами,
Лишнее – пролистай.
Что никуда не годится,
Канет в дождливый май.
Жёлтые цветы пива
Растут из земли столов.
Нужно быть терпеливым,
Когда говоришь «готов».
Прожектор цвета меняет,
Как женщин, сто за минуту,
Сжигая лицо. Но в лае
Певцов догорать не буду.
Достаточно глаз горящих,
Что бусами смотрят на сцену.
И бар – это просто ящик
Для кукол обыкновенный,
Где лампы нависли гирями
И тучею – потолок…
И что в этот час ни выбери,
Чуть позже сошлёшь на рок.
«Рисую на лице кистями рук…»
Рисую на лице кистями рук
Картины мыслей. На вокзалах осень.
Зрачки-планеты вспыхнут и замрут,
Лишь хвойная задержится в них просинь.
Краснея с каждым часом, листья-щёки
Румянцем до зари не опадут.
Берёзы в окнах гениев – пророки.
Крошится небо градом. Солнце-пруд,
Погрязнув в тине туч, дождей кувшинок,
Цветёт с листвой. Болото солнца жжёт.
И Гелиос уже меняет шины
На золотом искрящемся «пежо»,
И свитер тьмы он шьёт к похолоданью.
Сорочка – ночь из кружевных светил.
Ещё немного – мир сгорит под тканью,
Что бог другой ещё не докурил.
«Заляг на дно…»
Заляг на дно,
Сожми в кулак
Песок любви.
И жабры духа
Пусть выпьют реку
Как вино,
Русалок плач —
Как медовуху.
Молчи, когда
Толпа Емель
Ворует золотую щуку.
Пускай тебя
Дурманит хмель
Русалочьего ультразвука.
Когда с небес
Часам к восьми
Луна-гондола
Спрыгнет в воду,
Песка ещё
Себе возьми,
Как нескончаемую одурь.
Люби на дне.
Под толщей лун,
Отпетый смехом алконостов.
Кощей сошьёт
Тебе иглу
Бессмертия
И спрячет в гнёздах.
«Сидеть на вокзале затычкой стены…»
Сидеть на вокзале затычкой стены,
Потом раствориться в вагоне.
Писать отпечаток прижатой спины
И рельс не увидеть агоний.
Смотреть на расписанный неба чертёж,
В поездке мечтать о полёте.
Когда долго едешь, то что-то поёшь,
Застряв на проверенной ноте.
И, ритм набивая на лёд из стекла
Окна непривычно глухого,
Ты смотришь на то, как раздет догола
Октябрь. И что тут такого?
Ботинок разбитые брови опять
Закрашены вязкою жижей.
Какие-то птицы в полёте вопят,
Взлетая всё выше. Всё выше…
«Небо – серая бумага…»
Небо – серая бумага,
Рвётся, сыпется, как тлен.
И Арбат – немая сага,
Полупьян и раскален.
Здесь надежда, там расплата,
Пластилин машин в движенье…
Мир сплошного концентрата
Да притоны манекеньи.
Там впечатайся в дольмены
Лавок, баров и домов.
Небо льётся на колено
Чёрным чаем. И коров
Неподвижны манекены.
Окуджава – это сцена,
Где стихи наверх орут.
Привидение-фастфуд
Дышит через раз в затылок.
День аморфный скуп и пылок.
Небо – серая бумага,
Рвётся, сыпется, как тлен.
А Арбат – немая сага,
Полупьян и раскален.
«Окно, фонарь сквозь жалюзи…»
Окно, фонарь сквозь жалюзи
И смятый локоть абажура.
Стекло – застывшее УЗИ.
На потолке крыло Амура,
Не долетевшего – туда,
Недострелившего – кого-то.
Он врезался в окно. Удар.
И сотрясение. И рвота.
Кусок разбитого крыла
Из сувенирной лавки. Бусы
В шкатулке. Я в ломбард взяла
Их вместе с брошью из Тарусы.
Несу. Разбитое окно
Мне светом тусклой лампы машет
Рукою-трещиной. Пятно
Свечения, чем дальше – краше.
Фонарь сливается с окном
И вместе с ним одним сукном,
Как платье улицы – всё в пятнах.
Их нищета благоприятна.
Нет выхода. Ступай вокруг —
Везде окно. Внутри, снаружи…
Окно. Скрипит нависший лук:
По потолку, как муха, кружит —
Амур. Он загнан под формат,
Как абажур. Как ламинат.
«Красной сердечной мышцей…»
Красной сердечной мышцей
Бьётся кирпич о кирпич,
И новое сердце крыши
Горит, как свеча, москвич.
Запутаны переулки,
Как жребии в тонкой вазе.
Кирпичное сердце гулко
И быстро в последней фазе.
Куда ни свернёшь – краны,
Только из них не помыться —
Засыпят тебя туманом
Отходов сердечных. Птица
Коричнево-серой стройки
Взлетит над городом пьяным,
Холодным. Неслышно ойкнут
Сухих недостроек раны.
Засыпься песком. Осанна.
А пальмами будут свечи
Алеющих крыш и кранов
И серых вагонов плечи.
«День прожигает в солнце молодость…»
День прожигает в солнце молодость.
В пиале – морем рыжим чай.
Характер осени – не золото,
Рассветов нет – и не встречай.
Ну, вылей с чаем разноцветное,
Как занавеску натяни
На город вечер, дождь, огни
И настроение сонетное.
Опять бульварные лучи
Дороги светом чертят ложные,
И люди – смерть в футлярах кожаных —
Идут по тротуарам. Мчит
Сороконожкою нелепою
Неуспевающий трамвай.
И птиц аморфных кормит хлебом
Бродяг и псов насущный лай.
Рассветы прогорают с лунами:
Надёжности в их деле нет.
Романтику и семиструнную
Бросают в мусорный пакет.
Температура дней зашкалила.
Туристам наливайте чай,
Что морем обожжёт по талию.
Рассветов нет – и не встречай.
Характер осени – не золото:
Характер продан, честь взята.
Лишь позвонки серпа и молота
Торчат с метровского хребта.
«Ты без адреса, я без имени…»
Ты без адреса, я без имени
В этой осени из стекла.
Я – за память, а ты бы выменял
Эту пыльность за пол-угла.
Асфальтируют город заново,
Масло льют на волдырь дорог.
В коммуналке ютясь экрановой,
Ты под лампами лавр продрог.
Нам обоим привычно ездить
И в вокзальной мертветь толкотне.
Кто-то в хлябь уронил «Известия»,
Где не будут писать обо мне.
И, идя по мазуту дорог,
Громкой стройки терпя паралич,
Я втопчу в свежий слой сапог,
Ты возьмёшь в новый дом кирпич.
Мы проходим наш город вброд.
Стёкла осени моют ливни и
Никаких не даётся льгот
Нам – без адреса и без имени.
«Женщин выдают чувства…»
Женщин выдают чувства:
Из посуды стиха
Трагизм рассыпая сахаром,
Они прослывут поэтическими неряхами.
А лучше сидели бы и читали Пруста.
Начиная кусать яблоки, словно локти,
В поисках утраченного времени замирая.
Нет, эти яблоки не искушенье рая,
И не спасёт переслащённое ложка дёгтя.
Лучше оставь лист чистым, пока строки
Не лягут нотами лёгкого а капелла.
И не спеши сказать, пока не пропела.
Неуловим, как стайки бабочек, перифраз.
И не ищи потаённого в поволоке
Глаз.
«И последнее солнце опало с листвой…»
И последнее солнце опало с листвой,
Закатилось за небо осеннее.
В этот час, в этот день всё сменилось зимой,
И зима обещала спасение.
Заморожу тебя, говорит, и поди
Поцелуй затвердевшие лужи
Сапогом. Для тебя их ковали дожди,
Пока ветры горланили в уши.
А потом закружи, упади, поднимись,
Только лёд – это та же крапива —
Обожжёт, устремляясь в бездонную высь,
Где вечернее небо сонливо.
И в букете огней, в аромате духов
Бесконечной толпы и счастливой
Затеряйся среди куртко-шуб-пиджаков
Под холодной зарёй чернослива.
И созвездия все словно нити сгорят,
И судьба на ладони растает.
Вот и звёзды вдали все становятся в ряд,
С ними солнце – медаль золотая.
Как бенгальский огонь догорел выходной,
И снежинки всех судеб опали.
И последнее солнце опало с листвой,
Укатилось в осенние дали.