Филиппова Нина Александровна, 1953 г. р.
Образование
Родилась и окончила школу на Камчатке.
В 1974 г. окончила Казахский политехнический институт по специальности «Промышленное и гражданское строительство».
1975 г. – работа в НИИ «Казмеханобр» (инженер).
До 1977 г. – воспитатель и преподаватель в СПТУ.
1977 г. – курсы организаторов кинопроизводства при Госкино КазССР.
1983–1984 гг. – курсы повышения квалификации по специальности «Кинорежиссура», мастерская И. Квирикадзе, руководитель А. Ибрагимов.
1987–1989 гг. – Высшие курсы сценаристов и режиссёров Госкино СССР. Специальность «Кинодраматургия художественных фильмов», мастерская В. С. Фрида.
Опыт работы
1978 г. – киностудия «Мосфильм» (стажёр).
Художественные фильмы:
«Отец Сергий» (режиссёр И. Таланкин, директор В. И. Цыруль);
• «Поэма о крыльях» (режиссёр Д. Храбровицкий, директор В. И. Цыруль).
С 1979 по 1985 г. – киностудия «Казахфильм» (заместитель директора картины).
Художественные фильмы:
• «Клад чёрных гор» (режиссёры Н. Жантурин, Цой Гук Ин);
• «Дополнительные вопросы» (Л. Сон);
• «Пора звенящего зноя» (А. Тажбаев);
• «Чемпион» (С. Шутов);
• «Месяц на размышление» (С. Шутов);
• «У кромки поля» (Б. Шманов);
• «Дыня» (В. Пусурманов);
• «Тайны мадам Вонг» (С. Пучинян);
• Шесть короткометражных, в том числе «Эхо» Т. Нигматулина.
С 1988 г. – автор сценария.
Художественные фильмы:
• «Сообщница», киностудия «Мосфильм» (режиссёр В. Опенышев);
• «Филин», киностудия им. А. Довженко (режиссёр А. Игнатуша);
• «Жизнь-женщина», коммерческая киностудия «Фортуна», Алма-Ата (режиссёр Ж. Серикбаева);
• «Последний лист», киностудия «Казахфильм», короткий метр (режиссёр Т. Карсакбаев).
Сценарии для телепрограмм «Метеошоу», «Рокировка», «Короткое замыкание» на казахстанском телевидении (90-е годы).
Сценарий фильма «Заблудшая овца» в соавторстве с Ж. Серикбаевой.
С 2004 по 2006 г. – член попечительского совета Продюсерского центра «Номад XXI» (Алма-Ата).
Блок коротких сценариев видеофильмов «12 легенд казахской музыки» по книге профессора А. Мухамбетовой «Традиционная казахская музыка и XX век».
Сотрудничество с журналом «АЙТ», главный редактор М. Ауэзов (статьи для журнала).
Типографией ТОО «АД-Х» был отпечатан пилотный вариант книги «Реальное кино» (15 экземпляров).
Альманах «Киносценарии» (Москва, 1990) – сценарий художественного фильма «Края далёкие».
С 2018 г. – кандидат в члены Интернационального Союза писателей (ИСП), г. Москва.
2019 г. – книга в издательстве ИСП «Источник жажды» («Как бы ни был человек счастлив»), серия «Международный фестиваль Бориса и Глеба».
Юбилейный сборник «ИСП 65», Москва – фрагмент повести «Источник жажды».
Альманах «Новые писатели России» («Российский колокол», выпуск 3, 2019), «Атмосфера» (10 стихов).
Номинант на соискание Международной литературной премии им. М. Ю. Лермонтова.
Валерик
По блестящим рельсам полз длинный тусклый товарный состав. Северный ветер гулял по степи, иногда засыпая снегом высохшую траву, иногда обнажая её надломленные стебли. Поезд тяжело ухнул и остановился возле стоящего на насыпи путевого обходчика, не доехав до станции. Люди с поднятыми воротниками открывали теплушки, и из них прыгали на насыпь другие люди. Откос был высоким, многие падали, катились.
– Шевелись, остановка десять минут – не расходись далеко!
Маленький мальчик со скрипкой в незакрывающемся футляре прыгнул с поезда в числе всех остальных и оглянулся назад:
– Прыгай, деда! Здесь невысоко!
Седой худющий еврей в очках, с длинной бородой отвечал:
– Отойди, Валерик, я тебя раздавлю!
– Не бойся, деда! Прыгай!
Мальчик положил инструмент на землю и протянул руки к деду. Тот, держась худыми руками за край выхода, осмотрелся и, сказав: «Шоб я так жил…» – прыгнул и упал прямо на скрипку.
За ним из товарняка шла лавина людей, Валерика оттеснили, а когда он смог подобраться к деду, тот лежал, задрав бороду к небу, в обнимку с раздавленной скрипкой.
Мальчик хотел помочь старику встать, но один из людей в шинели сказал:
– Не тревожь его, пацан! Твоему деду уже ничего не надо.
Путевой обходчик, потихоньку оттеснив ребёнка от умершего старика, взял Валерика в охапку и увёл за собой. Вскоре разъезд опустел.
Обходчик привёл мальчика в свой станционный домик, усадил на скамью у стены, но Валерик всё порывался выбежать на улицу:
– Надо деду позвать сюда! Там холодно! Он больной, кашляет!..
– Я за ним схожу, – сказал мужчина и подозвал своего сына:
– Талгат, побудь с мальчишкой, сделай кипяток, покорми, поговори с ним… – сын скорчил недовольную рожу, и обходчик заговорил по-казахски: – Помер его дед. Надо! – затем забрал у Валерика сломанную скрипку, расстегнул рваный тулупчик:
– Как тебя зовут, сынок?
– Валерик.
– Хорошо, Валерик, а моего сына зовут Талгат. Он теперь будет тебе старшим братом, пожми ему руку. Вот так…
– Тал-гат? – протяжно переспросил мальчик.
– Валерик! – ухмыльнулся Талгат. – А где он будет спать-то?
– На твоей скамье, – ответил обходчик.
– А я?!
– А ты – на полу.
– Нет уж! Пускай он на полу! – крикнул Талгат и получил от отца увесистый подзатыльник.
– С завтрашнего дня будешь брать его с собой в школу, – добавил отец.
– Да ну его! Вообще в школу не пойду! Позориться только!
– Что ты раскричался? – тихо обратился к нему обходчик. – Видишь, какие глазёнки у него: с перепугу и так не закрываются вообще. Я пошёл, не обижай его.
Ветер усиливался. Обходчик погрузил на дрезину тело деда, обернув его в рваную мешковину, положил лом, кайло, лопату рядом с покойником и покатил в сторону одиноких могилок. Потом ему пришлось долго долбить кайлом мёрзлую землю. Стоя в яме и разбивая её по углам, он увидел в зимней мгле одинокий вагон, который неторопливо катился по излучине железной дороги. Это было похоже на «Летучего голландца», на мираж среди заснеженной плоской степи, и обходчик зажмурил глаза. Однако видение не исчезло, мужчина выскочил из могилы и со скоростью, на которую только была способна дрезина, понёсся по рельсам впереди злополучного вагона, набирающего скорость на почти неуловимом склоне. Обходчик едва успел перевести стрелки с магистрали под откос. Вагон прокатился по насыпи, потом по снегу, накренился и встал. Первым делом обходчик вернул стрелки на место и с опаской приблизился. Это было звено товарного состава, ворота его были раскрыты, по рельсам стелилось алое полотно – в разбитых контейнерах ещё оставались рулоны с разными тканями…
«Ограбление», – решил обходчик, оторвал пару метров алого полотна и, вернувшись к могиле, обернул деда новой материей, положил на дно ямы, закопал и закурил, сидя на корточках у грубо сложенного холмика.
Тем временем в тепле и покое Валерик рассматривал фотографии на стенах станционного домика. Талгат, заметив его любопытство, объяснил:
– Вот это – мой настоящий брат, – он показал на фото молоденького солдата в походной форме. – Погиб в бою под Киевом. Вот мама… Вот отец, когда был молодой…
– А мама на работе? – звонко спросил Валерик.
Талгат посмотрел на него как на идиота:
– Мама умерла, когда похоронку получила, не смогла жить. Тогда отец белым стал. За один тот день белым стал…
– Белым?! – выпучил глаза Валерик.
– Ты чё? – не понял возгласа Талгат.
– Да у меня же папа – красный! – прошептал Валерик. – И деда тоже красный!
– Белый – это в смысле седой! – Талгат покрутил пальцем у виска. – Седым как лунь стал. Понятно? Это от горя бывает. Человек седеет весь.
– А, от горя! – облегчённо хихикнул Валерик.
Талгат лёг на скамью, Валерик хотел примоститься рядышком, но тот строго приказал:
– На пол!
Путевой обходчик, вернувшись в дом и увидев, кто под лавкой, кто на лавке, взял Талгата за шкирку и за штаны и переложил на пол. Валерика посадил на скамью и объяснил снова:
– Он будет спать здесь. Это твой младший брат.
– Я вообще из дома уйду! – Талгат вскочил, схватил полушубок и выбежал на улицу.
Валерик натянул одеяло до самых глаз. Полежав так и представив, как замерзает на ветру Талгат, как его заносит снегом, он осторожно выглянул из-под одеяла и, увидев ссутулившуюся спину обходчика, сидящего у буржуйки, сказал:
– Я могу и на полу поспать. Там холодно. Он замёрзнет.
– Ничего. Пятки отморозит и прибежит, – успокоил его тот.
И точно – с клубами пара скоро ворвался Талгат и стоял какое-то время, распахнув полушубок над печкой. Обходчик улыбнулся, потрепал сына за волосы:
– Пойду встречу поезд.
Он ушёл, а когда вернулся, дети видели уже десятый сон. Прижавшись друг к другу, они оба спали на полу. Обходчик накрыл их тулупом, взял домбру и заиграл, тихонько подпевая.
На улице хозяйничал буран. Музыка была необычная, ни на какую из тех, которые раньше слышал Валерик, не похожая. Она была как ветер, летящий по степи, который гнал их поезд в эти края, как ветер, который заметал снегом могилку его деда. Мальчик открыл глаза и слушал. Он хотел придумать слова к этой музыке, но уснул…
Утром ни свет ни заря его разбудил какой-то стук и грохот. Он зажмурился крепче, не желая просыпаться, но любопытство вскоре взяло верх, и Валерик решительно сбросил одеяло. Прямо перед ним сидел человек в портупее и с наганом, в холодной шинели вместо армейского полушубка. Это он так громко зашёл, так громко говорил и скрипел табуреткой. Лицо его было осунувшееся и злое.
– Четыре года, как война кончилась! Смертную казнь отменили – гуляй не хочу. Вагонами воруют! Бардак всеобщий, на твоём участке – беспредел!..
– Убили кого-нибудь? – спросил обходчик.
– Всё впереди, – ещё больше разозлился человек с наганом. – Раз жадные такие, то скоро начнут и убивать. Что это? Что это у тебя тут?! – Человек с наганом собирал отовсюду красные нити с того самого полотна, которым обходчик обернул тело деда. – Господи! И тулуп, и валенки – всё в этих нитках! Живые улики! Это же живые улики!
– Я же сообщил, – стал оправдываться обходчик, – что, пока копал, увидел тот вагон! Едва успел стрелки перевести. Красную тряпку оторвал, чтобы покойника в землю по-людски положить.
Человек с наганом, оказавшийся следователем, быстро что-то записывал и пропускал слова обходчика мимо ушей:
– Кстати, со связью у тебя тоже никаких проблем, – говорил он сам себе. – Придётся эксгумировать…
– Что? – спросил обходчик.
– Выкапывать твоего покойника придётся. Может, у тебя в той яме тайник с краденым барахлом? А служебную связь ты используешь для наводки.
Валерик не очень вникал в разговор и, протерев глаза, спросил:
– А где Талгат?
– В школу ушёл, – ответил обходчик.
– А ещё, – следователь усмехнулся, приглядываясь к ребёнку, – ещё я проверю, откуда этот жидёнок у тебя…
– Я никогда не жидюсь! – возмутился Валерик.
– Дядя шутит так, – обнял его обходчик.
– Дядя шутит! – следователь с силой толкнул дверь…
Скоро наступила весна, и однажды Валерик увидел, что к станционному домику идёт какой-то офицер. Мальчишка в первый момент испугался и спрятался. Офицер этот тоже был худой, но с большими весёлыми глазами, он спрашивал у путевого обходчика про мальчика по фамилии Яхман.
Обходчик угрюмо взглянул на него и ответил:
– Не знаю.
Валерик заметил, что обходчик старался увести этого офицера подальше от дома, но тот, похоже, никуда не спешил, сел на корточки и закурил.
– Помер, наверно, – вздохнул офицер. – Где-то в этих краях. – Осмотрелся. – Маленький был совсем, тяжело болел в дороге. Говорят, его какой-то чабан забрал полумёртвого. Уже шесть лет прошло, тогда был сорок третий. Шансов-то у него было ноль, что выживет. Мальчишку Ванькой звали… Теперь не догонишь, помер, наверно.
– Сорок третий? – оживился обходчик.
– Да, шесть лет тому…
– Ванька, говоришь? – совсем повеселел обходчик.
– Да, Иван Яхман. Что? Неужто слышали?
– Слышали, слышали. Немчура, что ли? Немец?
– Да, немец. Знаете?
– Как не знать! – воскликнул обходчик. – Он у Ярика там и живёт, жив-здоров. А ты ему кто? Отец?
– Нет. Я товарищ отца. Он просил разыскать. Он здесь на важном объекте работает. У него нет никакой возможности. А вы не ошиблись? Иван? Яхман?
– Яхман – не Яхман, я не знаю, но что Ванька-немчура – это точно. Пойдём в дом.
Перекусили, выпили чайку, покурили…
И вскоре к юрте Ярика офицер шёл в сопровождении Талгата и Валерика, и к ним галопом наперерез летел маленький всадник.
– Ванька! – крикнул ему Талгат.
– Салам! – Всадник загарцевал вокруг пришельцев.
– Человек тебя ищет! – Талгат показал на офицера.
Офицер протянул мальчишке письмо. Ванька спрыгнул с коня и взял конверт так осторожно, как будто это была бабочка, которой он боялся повредить крылья.
– Можно я пока Валерика прокачу? – спросил у него Талгат.
– Валяй, – мимоходом ответил Ванька.
Сидеть на коне было очень неудобно. Через минуту езды у Валерика болели руки, ноги, живот и задница. Но он терпел, а когда конь поскакал по-настоящему, вообще конец света настал!
В башке у Валерика всё подпрыгивало, он не соображал, вперёд, на месте или назад он скачет. Главное, он никак не мог ни за что хорошенько ухватиться и в конце концов кубарем скатился под копыта. Конь аккуратно обошёл его, фыркнул в лицо, и над Валериком склонился Талгат:
– Живой? – Он поставил мальчишку на ноги. – Пойдём спросим у Ваньки, что ему там в письме написали?
Ванька сидел на откосе пологого холма спиной ко всем. У него были красные от слёз глаза, он всхлипывал и всхлипывал, не в силах остановиться.
– Эй, Вань! Ты чё? – испугался Талгат.
– Я думал, меня немцем просто так зовут! Я думал, Ярик – мой отец! Вот, смотри, это родной отец написал. Я там половину не понял. Столько всего понаписал! Что учиться надо, какие книжки читать… Он инженер. Ракеты строит.
– Ойбай! «Катюши»? – воскликнул Талгат.
– Не ори! Вроде бы не совсем. Секрет, говорят.
– Да, я знаю! – прошептал Талгат. – Нам классная рассказывала, когда ты болел. Их Циолковский придумал…
– Циклоповский? – переспросил Ванька.
– Да, был один такой, глухой как тетерев. Это он напридумывал, а все считали, что он дурак…
– Тихо ты! – вытирал слёзы Ванька. – Это мне по секрету офицер рассказал. Он сам тут на испытаниях. Наш ответ империализму. Смотреть можно только издали. Опасно, как в Хиросиме и Нагасаки…
– Да ну! Враки всё! Чтобы ты лучше учился и сильно не плакал, – отмахнулся Талгат.
– Может, и враки.
– Нам надо тоже что-нибудь изобрести. Или взорвать. Давай сухого горючего у химички, пороху натырим. А? Давай! Вот ты расхлюздился тут! – Талгат зевнул и тоскливо огляделся по сторонам.
Ванька прерывисто вздохнул, сглотнув всхлип и улыбнулся. Они лежали в густой весенней траве, цвела степь, пели птицы, таяли облака.
Банда между тем угоняла и грабила вагоны, демонстрируя хорошее знание местности, тупиков, разъездов, извилин и расписания всех проходящих составов, времени следования, задержек в пути. Подозрение в организации всё больше падало на обходчика.
У чабана Ярика первая жена умерла, оставила ему четверых детей, пятым был теперь Ванька. Ярик женился на молоденькой Гульжайнар. Ванька-немец так давно был в неё влюблён, что думал, это случилось во время его рождения. Иногда, когда она, отдыхая, лежала на солнышке, он вплетал длинные стебли в её косы или надевал ей на шею венок из диких цветов. Она научила его владеть арканом. Теперь у неё был большой живот, она ждала ребёнка, но Ваньку это не смущало. Она всем нравилась: и Валерику, и Талгату. Она была единственной женщиной в их жизни, очень нежной, очень красивой.
В школе Талгат с Ванькой сидели за одной партой, как заговорщики, учителей слушали плохо. После школы пробовали взорвать свой самодел, но неудачно – поранились сами… Энтузиазма, однако, меньше не стало.
В конце лета обходчика арестовали и увезли. Все стали жить у Ярика. Пацаны уже знали, кто на самом деле грабит вагоны, однажды попытались их преследовать… и стали свидетелями кровавой драмы, разыгравшейся у угнанного состава. Один из грабителей был убит своими тремя подельниками, за одним из трёх оставшихся разбойников, самым хилым, смогли увязаться все трое мальчишек. Они преследовали бандита, забыв о времени, бросив доверенную им отару на произвол судьбы…
Слабым звеном в этой погоне, конечно, был Валерик, ещё слишком маленький и хилый. Он мгновенно засыпал, как только Талгат объявлял привал, даже глаза не успевал закрыть.
Ему снилось чёрт знает что, сумбур какой-то, но вдруг Валерик разглядел большой аэродром, с которого самолёты улетали прямо к тёмному небу и светлыми точками двигались среди звёзд. Валерик сидел за штурвалом одного из таких самолётов, был в шлеме и должен был тоже вот-вот взлететь! Невозможно было в это поверить! Ревели моторы, всё тряслось и дрожало, но он никак не взлетал и… проснулся.
Под ним действительно дрожала земля…
«Наверно, трактор проехал», – не очнувшись ото сна, подумал Валерик и увидел, что небо озарено необычным свечением. Он протёр глаза – свечение не исчезло, подул сильный ветер. Мальчику стало жутко, он скатился в лощину и лежал там, закрыв голову руками, как при бомбёжке, пока ветер не утих.
Талгат с Ванькой в запале погони давно потеряли из виду преступника. Непонятно было, куда он делся. Степь хоть и плоская, но много незаметных на расстоянии, пологих низин. Мальчишки оказались в радиусе ударной волны необычно мощного взрыва. Талгата сбило с ног не то ветром, не то этой ударной волной, и он больше не встал. Ваньке удалось встать, он захватил Талгата под мышки и потянул по земле, подальше от проклятого места. Открывать глаза почему-то было больно, он почти всё время шёл с закрытыми глазами… Потом дорогу ему показывал Валерик, а Ярик нёс Талгата на руках.
Ярик не ругал Ваньку за брошенную отару, он уложил его в юрте, вышел к Гульжайнар, хотел ей что-то сказать и не смог.
Талгата увезли в районную больницу, Валерик остался с ним в палате.
Освободили путевого обходчика. Талгат угасал на его глазах.
– Ты знаешь, – рассказывал он сухими губами Валерику, – Ванькин отец сейчас тут в степи строит аэродром. Для самолётов, которые полетят… на Солнце…
– Ух ты! Сгорят же, – удивился Валерик. – Но я вот сон видел!.. – Он хотел рассказать сон, но тяжёлое дыхание и ввалившиеся, почерневшие глазницы Талгата заставили его не перебивать.
– Вот бы туда добраться! Эти самолёты без крыльев. Они как стрела с опереньем на хвосте, стрела, которой из лука стреляют…
– Да ну! – не выдержал Валерик. – Я во сне обыкновенные самолёты видел. Обыкновенные! А никакие не стрелы…
– Не-ет, – голос Талгата стал совсем неслышным.
К утру он умер. Могилку вырыли рядом с дедом Валерика. Пришёл Ярик со своей женой Гульжайнар, которая всё время плакала. Она сказала, что Ванька сильно болеет, лежит у них в юрте, бредит.
До больницы Ваньку довезти не успели.
Так по правую руку от старого еврея остался лежать Талгат, а по левую – Ванька-немец.
Валерик за эти дни сильно повзрослел, стал помогать обходчику на железной дороге и давно уже звал его отцом.
Однажды с поезда спрыгнула беловолосая женщина и направилась прямо к путевому обходчику.
– Здравствуйте! – Она передала обходчику чемоданчик. – Это от Серёги. Помните такого офицера?
– Конечно, помню.
– Он сказал, что вы можете проводить меня к Ярику. Я за Ваней приехала. Ему учиться надо. Здесь… какая учёба!
Обходчик пригласил её в дом и предложил:
– Ну вот, кипяток, сахар, баурсаки. Как там Ванькин отец? – спросил он и закашлялся.
– Он просил увезти Ваню в Ленинград, – монотонно ответила женщина.
– Сам-то он как? – снова спросил обходчик.
– А его нет, – улыбнулась женщина и развела руками.
– Как это? А кто же Ваньке письма пишет?
– Он писал. Но теперь его нет. «Изделие» взорвалось на земле. Понимаете?.. Ваня – мальчик мужественный. Он поймёт. Прошу вас! Не говорите ему ничего, а то он со мной не поедет! Я знаю, он писал, у него здесь второй отец… – Женщина перестала улыбаться. – Мы же развелись уже года два назад с его отцом. Знаете, я устала: нищета, коммуналки, он всё время был где угодно, но не со мной. Мы чуть Ваню из-за него не потеряли… Теперь я его заберу, но прошу вас, прошу, не говорите, что. отец погиб! Я потом, когда переедем, сама всё ему расскажу.
Обходчик слушал её, опустив голову.
– Пойдёмте! – позвал он и помог женщине встать из-за стола.
Женщина не знала, куда ведёт её путевой обходчик, и всё время повторяла:
– Очень прошу, ничего Ване не рассказывайте! Он не захочет поехать со мной! Обещаете?
Путевой обходчик обещал, и женщина посмотрела на Валерика:
– А он? Он не расскажет?
– Нет, не расскажет.
И Валерик помотал головой в подтверждение слов отца.
Спустя годы, в шестнадцать лет, Валерик выглядел старше своих сверстников. Он окончил школу и на республиканском вокальном конкурсе занял первое место. Его показали в кинохронике. Путевой обходчик был им горд и счастлив.
Этот киножурнал увидели родственники в Москве, узнали в Израиле, начались звонки и переписка. Родственники матери Валерика жили в Иерусалиме и настаивали на том, чтобы он поехал к ним в гости. Валерик и сам хотел туда съездить, но ему было очень жаль расставаться с отцом.
– Ты уже большой, – сказал путевой обходчик. – Как решишь, так и будет. Я пойму.
– Я обязательно вернусь, папа, – обнял его Валерик.
Потом были Израиль, вечное лето, пальмы, храмы, кофе… Казалось, что Валерик попал в рай земной. Родственники носили его на руках, очень жалели, ни о чём не спрашивали. То, что он отныне останется на Земле обетованной, решено было само собой. Ему с гордостью показывали все достопримечательности и просто красивые места, его знакомили с умными людьми. И вот, стоя у того места в храме, где якобы распяли Христа, Валерик спросил:
– А мне деда говорил, что настоящая Голгофа храмом не закрыта?
Его вопрос услышал чужой человек:
– Пойдёмте! – позвал он. – Я покажу вам ту дорогу, по которой Он в действительности нёс свой крест. Пойдёмте, молодой человек.
И Валерик пошёл за ним, и взошёл на эту гору, и оглянулся на дорогу, по которой они только что поднялись и начало которой терялось в туманной дымке, и увидел вдруг, что он, маленький Валерик, шлёпает по ней босыми ножками, поднимая фонтанчики пыли, в обнимку с раздавленной скрипкой…
Вернувшись к тёте, он стал собираться домой.
– Куда домой?! – воскликнула она. – Здесь твой дом!
– Я буду приезжать.
– Господи Боже! Тебе же учиться надо!
– Я буду учиться.
– Где? На перегоне в степи? Перед тобой открыт любой университет любой цивилизованной страны! – Она сильно разволновалась и ухнулась в кресло.
Валерик включил транзистор, покрутил настройку, поймал «Маяк».
– От Советского информбюро, – послышался голос Левитана, – работают все радиостанции Советского Союза…
Это был 1961 год. Это был полёт Гагарина. Валерик сделал мощность больше и рассмеялся:
– Вот она, стрела! Тётя!
– Ты с ума сошёл! За Белкой и Стрелкой полетел ещё какой-то засранец! Что из этого историю делать?! И что, что так… Тебе эта убогая страна дороже всех родных?! – Она швырнула в него фотокарточки, которые он привёз с собой.
Валерик подбирал с блестящего пола тусклые снимки, где были отец, брат Талгат, Ванька с барашком, Гульжайнар с цветами, и думал, как бы это объяснить тёте, и он было попытался объяснить, и вдруг понял, что это бездна, которую не выразить никакими словами и которую может вместить, наверное, только душа.
Валерик обнял тётю и сказал ей:
– Может быть, когда-нибудь…
– Никогда! – вытирая слёзы, хлюпнула тётя.
Под колёсами снова блестели рельсы, и в небе сияло солнце. Был бесконечно далёк горизонт. Валерик летел домой и, увидев отца вдалеке, шептал горячими губами:
– Папа! Я еду!
P. S. Эта история посвящена моему мастеру по сценарному делу Валерию Семёновичу Фриду. Тогда он приехал из Израиля, где оказался впервые и где гостил у своих знакомых, с которыми когда-то сидел в лагере под Воркутой по 58-й статье УК РСФСР. Сам Фрид никуда эмигрировать не собирался и говорил, что уехать навсегда для него – это умереть. Но посмотреть на Иерусалим хотел.
– Я ходил по узким улицам, смотрел на старые храмы и дома. Рассматривал исторические достопримечательности, – рассказывал Валерий Семёнович, – но ни у Стены Плача, ни на месте казни Христа ничего не чувствовал, никакого трепета… Город и город. Но какой-то человек, посторонний вообще, вдруг спросил, не хочу ли я посмотреть, где в реальности Христос был распят? Я согласился, хотя совсем не религиозен и вообще атеист. Я пошёл. Что потом случилось, я не пойму до сих пор, сердце заколотилось, из воздуха, что ли, как волна сошла. Это была Его дорога. Теперь мне кажется, что так и было: Он по ней и шёл. Там, на этой дороге, ничего не было, кроме пыли, никаких «знаков». Ничего! Ты понимаешь, на неё никто не обращал внимания, никто не замечал, пыльная, неширокая дорога… Но с того дня я уверен, что это была именно она.
Потери и обретения
В. Лапина
Рассказ Нины Филипповой «Валерик» – о нелёгких послевоенных временах, о жизни и смерти, о медленной жизни, то и дело вспыхивающей впечатлениями.
История главного героя – мальчика Валерика – начинается с печальной и страшной ноты: ребёнок остаётся сиротой. Родной дед мальчика умирает буквально у него на глазах, в пути – не от чьей-то жестокости и не от болезни, а от бессилия и усталости. Эта смерть настолько внезапна, настолько непостижима детскому уму, что семилетний Валерик никак не может её вместить и осознать и то и дело твердит: «Надо деду позвать сюда! Там холодно! Он больной, кашляет!..».
Но старику уже не помочь, как не починить сломанную в давке скрипку – грустный символ судьбы еврейского народа, к которому принадлежит Валерик.
Принадлежит, но, кажется, сам об этом не думает и до конца не понимает, что это значит. Когда недоброжелательный следователь спрашивает, «откуда этот жидёнок», мальчик возмущённо отвечает: «Я никогда не жидюсь».
На маленькой станции, затерявшейся в глухой степи, в стране, измученной войной, становится почти неважно, кто к какой нации принадлежит. Имеет значение только то, найдутся ли добрые люди, которые помогут сиротам.
Валерику повезло – его есть кому приютить и защитить. Есть кому похоронить его деда и даже присматривать за могилой. Хотя далеко не сразу мальчик обретает новую семью. Обходчик готов взять его к себе, но его сын Талгат сначала принимает в штыки: «Я вообще из дома уйду!». Он подчёркивает, что Валерик ему чужой, пытается его даже «строить». Его поведение передано со знанием детского характера, воспитанного военным временем, – тревожного ко всем переменам и немного ревнивого.
Но проходит время, и дети становятся дружны. Играют вместе, трудятся и даже затевают свои особенные авантюры. С ними их приятель и товарищ Ваня, тоже сирота, принятый в большую семью и уже к ней привыкший, в том числе и к тому, что его «немцем зовут».
Однако открывается, почему: Ваня – действительно этнический немец, оставленный отцом на этой станции шесть лет назад в надежде, что мальчик уцелеет хотя бы вдали от него. Обретение родной семьи, казалось бы, должно стать радостью, но автор не приукрашивает действительность: как бы ни были добры и сердечны люди, память войны болезненна и страшна.
«Ванька сидел на откосе пологого холма спиной ко всем. У него были красные от слёз глаза, он всхлипывал и всхлипывал, не в силах остановиться». Такая правда о себе для мальчика не радость, а беда. Быть немцем – почти проклятие в это нелёгкое время. И только чуткость и мудрость друзей помогают ему прийти в себя.
Но жизнь на станции тяжела и сурова. Ваня и Талгат умирают один за другим. А потом приезжает мать Вани. «Я за Ваней приехала. Ему учиться надо. Здесь… какая учёба!» – с такими словами она обращается к людям.
Сцена ожидания тяжела для читателя. Женщина не знает, что скоро её приведут к могиле сына, говорит о нём с теплом, любовно и… в настоящем времени. Ожидаешь сцены, когда она узнает правду, глубокого трагизма, красноречивого и правдивого описания горя.
Но на горе матери «так никто взглянуть и не посмел». Деликатный автор оставляет его за пределами повествования – и потому читатель ещё полнее переживает происходящее.
Отца Вани тоже нет на свете. Он погиб во время испытания «изделия» – какого-то секретного военного изобретения. В произведении есть намёки, что это ракеты. Такие, какие грезились умирающему Талгату.
«Эти самолёты без крыльев. Они как стрела с опереньем на хвосте, стрела, которой из лука стреляют…» – рассказывает он и удивительно точно и поэтично описывает ракеты, которым ещё только предстоит полететь в космос. И с ними словно рвётся в небо его детская душа.
Валерик между тем взрослеет и словно живёт за всех умерших друзей, столько в его жизни ярких событий и впечатлений: «Он окончил школу и на республиканском вокальном конкурсе занял первое место. Его показали в кинохронике. Путевой обходчик был им горд и счастлив».
Благодаря этому киножурналу Валерик получает возможность встретиться со своими иерусалимскими родственниками, увидеть Землю обетованную и кое-что понять, когда таинственный, незнакомый человек говорит ему: «Я покажу вам ту дорогу, по которой Он в действительности нёс Свой крест. Пойдёмте, молодой человек».
Так приходит прозрение. Валерик словно бы тоже проходит крестным путём, пыля по дороге и сберегая сломанную скрипку. А в Советском Союзе тем временем взлетает «Восток» и поднимает в небо Гагарина. Поэтому, как бы ни был прекрасен рай Израиля, как бы ни были добры родные, Валерик не в силах остаться здесь.
Просто у каждого человека есть свой крест, и нельзя его бросать. У каждого человека есть заветная мечта, и невозможно забыть её. Каждый врастает плотью и духом в родную землю, тысячью нитей соединяется с самыми близкими людьми, и немыслимо разорвать эту связь.
Творчество как открытие
Интервью с Ниной Филипповой
Яркие люди, наделённые живым талантом. Необычные, часто трагические события, которые в человеческом сердце отзываются эхом. Особая, ни с чем не сравнимая атмосфера жизненной и творческой свободы.
Именно таким предстаёт кинематограф в описании Нины Филипповой. Подводя своеобразный итог своей сценарной работе, анализируя свой писательский труд, она делится с читателями своими размышлениями и памятью о самых важных встречах в её жизни.
– Вы много работали в сфере кинематографа. Как вы пришли к этой профессии?
– Многое инстинктивно происходило – просто «несло»… Куда? Зачем? Ошибка это была фатальная или единственно правильный ход – невозможно узнать.
После того как мы переехали на материк с Камчатки, мне вообще показалось, что жизнь кончилась. Мне было пятнадцать лет. Я рвалась поступать то в институт, то в универ, то в театральный, то работала, то шарахалась от Москвы до Тихого океана в надежде найти выход. Но не знала, какой. Помощь пришла, откуда совсем не ждала – от моих детских «мечт» и подростковых миражей. А я решила было, что всё это навсегда стёрто с лица земли! Одним из таких миражей было кино. Киношная атмосфера: то любим, то не любим, то едем, то не едем, то ждём годами, то посылаем всех – мне казалась лёгкой и прекрасной…
– Ваша фильмография довольно обширна. Расскажите, пожалуйста, о самых важных и интересных для вас фильмах, о людях, с которыми вам довелось работать.
– Первое, самое важное, что касается кино, – это стажировка на «Мосфильме». Руководителем моим был Виктор Исаакович Цыруль. Фамилия его отца была Берзинь, расстрелянный адъютант Тухачевского. Виктора Исааковича усыновила семья Цыруль. Он вёл несколько фильмов. На двух из них, «Отец Сергий» И. Таланкина и «Поэма о крыльях» Д. Храбровицкого, я проходила стажировку. Сергей Бондарчук, который играл отца Сергия, завораживал (я не преувеличиваю) редкой своей внутренней тишиной и скромностью. Он как будто стеснялся куривших в перерыве рабочих. Это при его-то роскошной внешности и статусе! И рабочие тоже робели! Удивительное зрелище!
Оператором был Георгий Рерберг, на площадке работала Алла Демидова – после моих «беспредельщиков» воспитанников это впечатляло! Ни о каком высокомерии не было и речи ни по отношению ко мне, например, ни к любому другому, от корифеев до простых смертных… Можно было говорить, что думаешь, не оглядываясь ни на заслуги, ни на разницу в возрасте, ни на политику.
Довелось работать с Евгением Салтыковым, Эмилем Лотяну, Евгением Догой… Именитых и умных людей было – только успевай соображать: актёры, художники, композиторы, писатели. С дирижёром Юрием Серебряковым и Эдуардом Николаевичем Артемьевым вообще вели философские дискуссии, будто знали друг друга сто лет.
Кино было для меня воздухом, даже когда я только мечтала о нём.
Потом, на «земле», я поняла, из каких костей и жил, из какого мяса состоит кино. Но какая отмычка открывает главную тайну, которая есть дух, я долго не чувствовала. И шаг в этом направлении я смогла сделать, работая с Талгатом Нигматулиным.
Познакомились мы на казахфильмовской картине Булата Шманова «У кромки поля» и проводили много времени в обсуждениях, спорах о суфизме, литературе, боевых искусствах, музыке. Талгат уже был известным актёром, звездой, но мечтал попробовать себя в режиссуре.
Через пару лет он начал снимать короткий фильм по своему рассказу. Госкино Казахстана утвердило этот сюжет, выбрало для него двух главных героев как «весомых носителей сакральной культуры Востока». На них была сделана ставка. «Актёришка» Нигматулин (я случайно услышала в Госкино, что так называли Талгата) должен был это просто зафиксировать как режиссёр. Но всё пошло не так. Я была директором этого фильма и увидела тогда неожиданно для себя схватку «носителей сакральных ценностей Востока» и Талгата. Даже не просто схватку, а столкновение не на жизнь, а на смерть – в этом фильме Нигматулин снял волею Госкино двух из двенадцати своих будущих убийц. На съёмках он не смог их переломить и добиться того, чего хотел. Он работал тихо, без скандалов и разборок, надеясь на волю и разум тех, кого снимал, хотя мог согнуть любого из «героев» три раза в колёсико. Но он уважал всех, с кем общался по жизни, и если и прибегал к грубой силе, то в уличной драке, защищая других…
Фильм не получился. Он назвал его «Эхо». Именно со времени работы над «Эхом» у меня начал пробиваться «Источник жажды». Там описаны во многом факты, но в моей интерпретации.
– Как началась ваша деятельность в области литературы?
– Вскоре после убийства Талгата в Вильнюсе я ушла с киностудии и получила повестку КГБ по делу Нигматулина. Следователем был полковник КГБ Литвы И. Русецкий. Его интересовало всё, что я знала о «школе сущности» Абая Борубаева и людях в его окружении. Скрывать мне было нечего. После беседы дали протокол ознакомиться. Я хотела просто подписать, не читая, но следователь настоял, и я стала смотреть свои показания. Все мои вибрации, туманности, лишние слова, эмоции исчезли из этого протокола совсем – осталась суть, и мой собственный текст удивил внятностью и чёткостью формулировок. Я посмотрела на протоколиста – он был мастер своего дела.
Благодаря этому протоколу я услышала себя. Смерть всегда вносит в жизнь большую ясность.
Я вернулась к своим дневникам времён работы в ПТУ. И решила изложить это своим новым языком, но смогла описать лишь первый месяц работы в училище, а дальше. не хватило сил, ни моральных, ни духовных! Я убрала подальше эти 50 страниц.
Со школы я записывала небольшие рассказы, описания природы, впечатления, рифмовала какую-то свою лирику и не знала, зачем мне это нужно. Потребность была просто. На режиссёрских курсах Ираклий Квирикадзе посмотрел мои «попытки», сказал, что неплохо, но сильно отдаёт «шукшинианством», и заметил, что ему кажется, на самом деле у меня другой стиль и язык.
И только после всех судов и событий я поняла, что оценка его была безупречно точной.
Спустя три года я подала документы на Высшие курсы сценаристов и режиссёров Госкино СССР. Мне сообщили коллеги на студии, что шансов на поступление у меня нет и я должна это понимать. Про свои шансы я только это и понимала, поэтому меня это заявление не тронуло. Но вдруг мне прислали вызов на конкурс. Я поехала и после отбора попала в мастерскую Валерия Фрида. Я тогда не знала ни его, ни его работ в кино, но, когда узнала, поняла, что это лучший для меня расклад. Фрид был мудрым человеком и абсолютным реалистом. Никаких розовых очков. Отзывы его и характеристики не содержали преувеличений и излишеств. Всё аскетично. На тот момент я пребывала в таком же состоянии. Кажется, мы понимали друг друга.
Моё жизнеописание во время работы в ПТУ прочитал Володя Опенышев, он учился режиссуре у Ролана Быкова и загорелся сделать свой полный дипломный метр по этому материалу. Все члены коллегии в объединении у Ролана были против моего сценария. Один Быков был «за». Но он категорически убедил членов художественного совета, что это кино должно быть именно у него. В это время на алма-атинской студии «Катарсис» мне предложили оплату в два раза больше за этот материал. Но я отказалась.
Как только началась работа над режиссёрским сценарием, стали исчезать целые эпизоды, появляться новые, но из другой жизни. Был нарушен и ритм, и смысл, сместились акценты. И я постепенно перестала ввязываться в процесс написания, поскольку течение уносило и Ролана, и Володю в другую сторону, дальше и дальше от меня. Обидно, досадно, но ладно! Фрид сразу говорил, что такое случается и ничего страшного. Он говорил, что, если я дорожу материалом, надо писать сценарий как литературное произведение «и спокойно смотреть на все метаморфозы, происходящие с ним». Я усвоила урок.
– Как возник замысел повести «Источник жажды»?
– Замысел повести «Источник жажды» возник после съёмок короткометражки «Эхо» Талгата Нигматулина. То, что потом произошло, осмыслить было трудно (Талгат был зверски убит в Вильнюсе). Я тогда попыталась что-то зафиксировать (эмоции надо было куда-то девать), но не хватало ни слов, ни понимания, ничего не хватало и элементарно не умещалось в сознании. Но я пыталась снова и снова. Записывать попробовала чисто функционально – пришёл, увидел, наследил. Но это никуда не годилось. От бессилия срывалась на эмоции, этим всё портила окончательно. Но понимала, что пренебречь тем, что случилось, не могу. После судебного процесса по этому делу решила двигаться по ключевым эпизодам, в каждом из которых, конечно, были внутренняя логика и смысл. И потихоньку оттолкнулась от берега.
– Насколько тесную связь с реальностью имеют описанные вами события?
– Почти все события реальны. Имена действующих лиц изменены. Тогда поднимался ислам, особенно после смерти Брежнева. Во что это выльется, никто не знал. Каждый надеялся на своё видение. Цитировали Зия-уль-Хака о том, что ислам распространится от Пакистана до Урала и т. д. Одновременно с этим популяризировалось учение об абсолютной свободе, которая поможет открыть сверхспособности у каждого человека. Как ислам и абсолютная свобода одновременно помещались в головах – тайна для меня до сих пор.
– Что вы почувствовали, когда стали печататься в качестве автора художественной литературы? Какие мысли возникли, какие эмоции?
– В то, что эта книжка будет издана, я не верила, пока по почте не получила свои экземпляры. Это чудо для меня.
Относительно сути творчества. Для меня это откровение, открытие – когда скромное событие или человек открывают совсем по-другому жизнь, смысл, цель, будущее.
– Над чем вам больше нравится работать: литературным произведением или сценарием? Как бы вы определили, чем различаются эти виды творчества?
– Над сценарием хорошо работать с человеком, который сам будет снимать. Ведь только кажется, что замысел, идея, сценарий – это почти всё. На самом деле какое получится из этого кино, большой вопрос и зависит от режиссёра, его видения, вкуса, силы и чувства меры, я уже не говорю о его воле, а также от актёров… Кино – это искусство режиссёра.
– Кроме прозы вы пишете и стихи? Что вам легче даётся, что – труднее? По-разному ли работается над поэтическим и прозаическим текстом?
– Относительно стихов могу сказать, что они не сочиняются и не пишутся, а «приходят», как кайф к наркоману. Бродишь никому не нужный, чувствуешь мутно что-то, и вдруг – выплеск музыки, ритма внутреннего, эмоции… Потом оказывается, что это имело вполне конкретный смысл и логику. Проза – более последовательное занятие, более системное и естественное, она любит одиночество.
Что сложнее писать? Трудно, легко ли, но если поднялось до горла – скажешь. В рифму или так…
– Чем кроме литературного творчества и кино вы занимались и занимаетесь в жизни?
– Чем занимаюсь? Планов много, пишу мало, живописью занимаюсь мало. Больше долблю на фортепиано, чтобы голову и руки с утра призвать к порядку.
– Поддерживаете ли вы общение с теми, с кем вас связал кинематограф? Знают ли они о вашем литературном творчестве?
– Относительно того, знают ли обо мне сейчас? Бог знает! Ведь «иных уж нет, а те далече». Потому, в курсе ли кто-то из моих прежних визави о моём творческом бытии или нет, есть тайна для меня. Но мне нравится хоть по строчке в год, хоть по одной линии на холсте шлёпать по своему пути. Так сложилось, и это всегда было светом в конце тоннеля для меня.
– Каковы ваши дальнейшие творческие планы?
– Планы – потихоньку публиковаться благодаря ИСП. Это для меня сейчас главное.
Беседу вела Вероника Лапина