Софья Самокиш
Отпускная эклога(Море и горы)
Вечером на востоке над самым морем,
Там, где солнечный луч уже не достанет,
Небо – сиренево, точно гора в тумане.
А дальше глядишь и думаешь: то ли морок,
То ли и впрямь из лиловой небесной ткани
Ткутся горы, чем выше – ясней их норов
И чётче рельеф: как если б нарисовали
Линию острым карандашом, проткнувшим
Небо, – иначе откуда, как не снаружи,
Вылилась сиренева?.. Обнажённо-палев
Закат позади: он с каждой минутой у́же,
Он здесь мимолётен, бесправен, точно в опале.
Теснят его, притесняют – и вот стемнело.
Ночь заварилась быстро. День канул в бездну.
Чаинки звёзд осели на дне небесной
Чашки, обозначая её размеры.
Я, вместо того чтоб, в ней растворясь, исчезнуть,
Себя ощущаю на редкость сильной и смелой.
Четвёртый раз, чтоб вновь ощутить свободу,
Сбегаю в горы – и горы освобождают
От всякой низинной мысли – она чужда им,
Высоким, заоблако́вым, полянноло́бым.
Спускаюсь, как Моисей, получив скрижали, —
На них написано, как протянуть полгода
До пятой поездки. Зябко. Чуть солнце село
За дальний пик, осталось лишь два оттенка:
Один – у неба, цвет нежной кофейной пенки,
Другой – у гор, забывших, что значит зелень,
И ставших разом поклонниками маренго,
А проще сказать – окрашенных в тёмно-серый.
Я чувствую взгляд, не требующий ответа.
Там лунный глаз открылся туманно-дымный,
Довёл до города тропкою нелюдимой
И снова скрылся под горным лесистым веком,
Как будто был наказ ему: проводи их…
И лишь деревья-ресницы качает ветром.
А завтра снова – завтрак, рюкзак и шлёпки,
И высота два двести и даже выше.
Альпийский луг едва ли не воском дышит,
Разреженный воздух, дорога кажется лёгкой,
И каждому возгласу – эхо далёкой вспышкой,
И голос такой красивый, такой полётный.
Чуть ниже лес. Вчера дождевое скерцо
Давали в нём, теперь здесь сырая свежесть,
Иначе – «сыржесть». Просвет недалёко брезжит,
Пришли к едальням: шашлык и хинкали с перцем!..
Домой вернусь я, теша себя надеждой,
Что там, где горы, горы, – там моё сердце.
Девочка с персиками(по картине Серова)
Сквозь окно светлый полдень ложится косыми лучами
На белёную скатерть, и стул, и скрипучий паркет.
Ты на миг забежала и персик схватила случайно,
И сидишь за столом больше сотни непрожитых лет.
Как вживую я чувствую запах старинного дома:
Это дерево пахнет, наполнившись летней жарой.
Здесь лелеяли сад, чтоб спустя и полвека потомок
Наслаждался плодами с ворсистой сухой кожурой.
Как мне жаль, что теперь не живут в знаменитых усадьбах.
Почему я до боли люблю их помещичий быт?
О семнадцатом годе я вовсе хотела не знать бы,
Но незнанием этим последствий судьбы не избыть.
А тебе всё неведомо. Есть лишь родные аллеи,
По которым бы бегать и бегать и в солнце, и в дождь.
Потому ли, что в детстве все фрукты казались спелее,
Только вырастешь – сладость такую уже не найдёшь.
Ты вбежала – был август, вот осень взошла незаметно,
И кленовые листья легли на обеденный стол.
Знаешь, время несётся быстрей, чем любая комета.
Хорошо, что художник сказать ему сможет: «Постой!»
И мгновение детства доверив холсту на мольберте,
Он отложит палитру, и все вдохновенно решат,
Что картина его – безусловное светлое «Верьте!» —
Восхитительной жизни, как чистая эта душа.
Признание
В сладком клевере, в тонком ландыше – точно искрами! —
Рассыпается эхо слов твоих нежно-искренних.
Как легко теперь зною звонкому разомлеть меня.
Улыбаюсь я в небо во́н кому – солнцу летнему.
И до одури пахнет слабостью хмель нечёсаный.
Соловей молчит – говорить не стал ни о чём со мной.
Не нарушить чтоб эхо нежное, невесомое,
От которого разгорается всё лицо моё:
Слаще клевера, тоньше ландыша, ярче лютика
Это чистое «Я люблю тебя!» – «Я люблю тебя!».
Конец октября
И, оплакав своё безголосье —
Без листвы ни вздохнуть, ни шепнуть, —
Лес обнимет озябшую осень,
Разольётся туманная ртуть
И начнёт растворять монотонно
Сентября потемневшую медь.
В молчаливом тумане утонут
Торопливость и страх не успеть.
Ни земли не увидеть, ни выси,
Даже ветер крылом не взмахнёт,
И поднимутся тихие мысли
Выше самых пронзительных нот.
А когда этот морок истает,
Станет в мире прозрачно-светло —
Так слетится снежинная стая
Октябрю на прощальный поклон.
Воспоминание о Родосе
За окном – московский дождливый полдень.
Я открою банку с оливковым маслом,
И – восстанет Греция, какой её помнит
Девятнадцатый год, безмятежный и ясный.
Непривычный мне запах южного лета,
Неподвижно-плотный над пляжем воздух.
На прилавках – ракушковые браслеты
И морских мягких губок развешаны гроздья.
В шуме ветра звучит эхо древнего мифа,
След хранит скалистое побережье:
Здесь гуляла Рóдос – прелестная нимфа,
И любил её Гелиос, юный и нежный.
С той поры тихий остров теплом обласкан,
И под здешним солнцем неугасимым
Из оливок делают жёлтое масло,
В котором чудесная скрыта сила,
Что галечный пляж обнажённо-пылкий,
И воздух морской, и весёлость улиц
С собой запирает, как джинна в бутылку:
Откроешь – я словно туда вернулась!
И пока закрыт въезд в жаркие страны,
Воспоминанием буду греться.
Банку с оливковым маслом достану,
И – восстанет
Греция.
Поймать мгновение
«Твить!» —
Под окном сказала птица.
И я в ответ ей улыбнусь…
К стеклу внезапно прислониться,
Забыв про шум, забыв про грусть,
Впуская в сердце шорох листьев —
Такая роскошь в наши дни!
Не всё порой от нас зависит.
А значит, мы здесь не одни.
Над тем, чьи мысли – в настоящем,
Не властны время и тоска.
Кто ищет, тот всегда обрящет.
Начать бы вовремя искать.
Так я стою, поймав мгновенье
И через сердце пропустив
Осенний, необыкновенный,
Скупой, бессолнечный мотив.
Тебя ли, осень, я искала?..
Ценить реальность – высший дар.
А за спиной бегут устало
Минуты, месяцы, года.
Три дня до зимы
Всего три дня осталось – много ли? —
Закончить начатое в осень:
Пройти бесснежными дорогами
И дочитать Гюго и Остин.
Уже декабрь готов неистово
Кружить, кутить и куролесить.
Я не спеша хочу долистывать
Осенний самый тихий месяц.
К зиме успеется приластиться.
А осень – год до новой встречи.
Покой ноябрьского всевластия
Всех больше прост и человечен.
Что грусть, что радость – цены равные,
Не стоит ничего бесстрастность…
Какими тайными отравами,
Ты, осень, растворяешь краски,
Что я хожу в тебе, безмолвная,
И восстанавливаю силы?
Чтоб в декабре блеснуть, как молния,
И снова стать неугасимой.
Всё крепнет зимняя восторженность,
В ней места нет осенней тайне.
А я шепчу впервые: что же ты?
Не улетай, не улетай, не…
Зимний фонарь
Светает. Устало мерцает фонарь.
В декабрьские долгие смены
Особенно трудно сквозь сизую хмарь
Светить и светить неизменно.
Задремлет и вздрогнет – угаснуть нельзя —
Единственный света глашатай.
Смешно наползает ему на глаза
Пушистая снежная шапка.
Задвинет обратно озябшей рукой
И – снова подсчитывать звёзды.
Давно уже ветер ушёл на покой
И пледом укутался пёстрым…
Заря неохотно разбавила тьму.
Свобода! Фонарь засыпает.
И будет до вечера сниться ему
Шум ёлок и полночь слепая.
В полусне
Я люблю тебя, даже когда засыпаю.
И особенно даже – когда засыпаю!
Тихо снег за окошком наш двор засыпает
И стучит еле слышно в стекло.
А в кровати лежать хорошо и уютно,
Перед сном в полудрёме друг друга баюкать.
Как на озере тихом качается шлюпка —
Так струится над нами тепло.
Незаметно в луну тонкий серп вырастает.
Явь и грёза почти поменялись местами:
Вон летит сновидений прозрачная стая,
Что готова нести за собой.
Засыпая, руки твоей нежно касаться.
И во сне полнокрылом мне будет казаться,
Что держусь я за ветку душистой акации
И шумит черноморский прибой.