Проект, альтернативный советскому проекту (грубо говоря, антисоветский), который раньше был подавлен и почти искоренен, вновь оживился в советском обществе с 1960-х гг. Постепенно он осваивался, укреплялся, накапливал силы. В 1980-е гг. выкладывались уже готовые доктрины, и в этих условиях люди бросились к обществоведам: объясните, что происходит?
Здесь и обнаружилась несостоятельность советского обществоведения, которое не смогло ни объяснить причин социального недомогания, ни предупредить о грядущем кризисе. Эта беспомощность была такой неожиданной, что многие видели в ней злой умысел, даже обман и предательство.
Конечно, был и умысел – против СССР велась холодная война, геополитический противник ставил целью уничтожение СССР и всеми средствами способствовал нашему кризису. Но наш предмет – то общее непонимание происходящих процессов, которое парализовало защитные силы советского государственного и общественного организма. Это непонимание есть прежде всего следствие методологической слабости нашего обществоведения и, соответственно, образования и СМИ. Причина в том, что обществоведение пользовалось негодными инструментами.
Антисоветское обществоведение до краха СССР
После Великой Отечественной войны и после программы восстановления исчезли главные факторы, которые обеспечили «морально-политическое единство» советского общества в 1930—1940-е гг. Антисоветские проекты начала ХХ в., подавленные или «отложенные» в начале 1930-х гг., стали реанимироваться. В авангарде были молодые гуманитарии и обществоведы.
В 1950-е гг. на философском факультете МГУ вместе учились М.К. Мамардашвили, А.А. Зиновьев, Б.А. Грушин, Г.П. Щедровицкий, Ю.А. Левада. Теперь об этой когорте пишут: «Общим для талантливых молодых философов была смелая цель – вернуться к подлинному Марксу». Что же могла эта талантливая верхушка советских философов обнаружить у «подлинного Маркса» полезного для понимания России? Обнаружили много полезного, но увидели прежде всего жесткий евроцентризм, крайнюю русофобию и антикрестьянские представления, отрицание «грубого уравнительного коммунизма» советского типа как реакционного выкидыша цивилизации, тупиковой ветви исторического развития.
В результате эти блестящие молодые марксисты-философы перешли на антисоветские позиции (Зиновьев, посмотрев на реформу, в 1990-е гг. вновь стал патриотом СССР). Нельзя понять нашего нынешнего кризиса, если проходить мимо такого важного явления, как антисоветский марксизм 60—80-х гг. ХХ в. на Западе и в СССР. Он был главным идейным оружием антисоветской элиты во время перестройки и парализовал советских людей, которые с колыбели росли под портретом Маркса (см. [5]).
В сфере идей именно эта интеллектуальная конструкция сыграла роль провокатора, который, как Гапон, повел политизированную часть интеллигенции на митинги перестройки. Те, кто учились, чтобы понять советское общество и помочь ему, стали идеологами его ликвидации (см. [5]).
Как известно, во время перестройки верхушка КПСС с помощью ее идеологической машины и используя «недоброжелательное инакомыслие» большой части интеллигенции, сумела разрушить ту «мировоззренческую матрицу», которая служила основой легитимности советского общественного строя и его политической системы (СССР). Для этого не требовалось, чтобы большинство населения заняло антисоветскую позицию, было достаточно, чтобы в массовом сознании иссякло активное благожелательное согласие на существование СССР. Если население поддерживает политическую систему пассивно, то организованные заинтересованные силы способны сменить социальный строй и политическую систему. А такие силы имелись и в стране, и за рубежом.
В принципе, более чем за полвека до перестройки Антонио Грамши весьма точно предсказал, какими средствами воздействия на сознание интеллигенция укрепляет или разрушает легитимность общественного строя. В наше время примерно о том же пишут современные культурологи и социологи, очевидцы и участники разрушения СССР.
Г.С. Батыгин дает такое общее определение: «Интеллектуалы и публицисты артикулируют и обеспечивают трансмиссию “социального мифа”: идеологий, норм морали и права, картин прошлого и будущего. Они устанавливают критерии селекции справедливого и несправедливого, достойного и недостойного, определяют представления о жизненном успехе и благосостоянии, сакральном и профанном. Любая тирания уверенно смотрит в будущее, если пользуется поддержкой интеллектуалов, использующих для этого образование, массовую информацию, религию и науку. Но если альянс власти и интеллектуалов нарушен, происходит кризис легитимности и реформирование системы» [4, с. 45].
Примерно так же видит главную суть столкновения перестройки П. Бурдье. Он пишет: «Всё заставляет предположить, что в действительности в основе изменений, случившихся недавно в России и других социалистических странах, лежит противостояние между держателями политического капитала в первом, а особенно во втором поколении, и держателями образовательного капитала – технократами и, главным образом, научными работниками или интеллектуалами, которые отчасти сами вышли из семей политической номенклатуры» (см. [42]).
Здесь помимо того, что указывается на роль интеллектуалов в выполнении основного объема работы по делегитимации советского строя, предполагается особое значение элиты гуманитарной интеллигенции, которая стала уже сама частью власти. Речь идет не о чиновниках, а о руководителях СМИ, учреждений культуры и общественных наук, о влиятельных советниках высшего эшелона партийной и государственной власти.
Упомянутый выше М.К. Мамардашвили, который в кругах либеральной интеллигенции считается крупнейшим советским философом, работал в 1961–1966 гг. в редакции журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге. Редакцию этого журнала называли особым отделом ЦК КПСС. Мамардашвили говорит в интервью в 1988 г.: «Вскоре после 1956 года можно было наблюдать сразу на многих идеологических постах появление совершенно новой, так сказать, плеяды людей, в то время сравнительно молодых, которые отличались прогрессивным умонастроением и определенными интеллигентными качествами. Ну, скажем, там были такие люди, как Вадим Загладин, Георгий Арбатов – это мои бывшие коллеги по Праге начала 60-х годов. Борис Грушин, Юрий Карякин, Геннадий Герасимов… Иван Фролов, Георгий Шахназаров, Евгений Амбарцумов. И всю эту плеяду людей собрал в свое время Румянцев Алексей Матвеевич. В последующем редактор “Правды”, а потом вице-президент Академии наук.
Многие из них – после Праги – пошли на важные идеологические посты. Возвращаясь, они практически все… пополняли и расширяли так называемую интеллектуальную команду в политике и идеологии… Очевидно, все они участвуют сегодня в написании политических и других текстов в аппарате ЦК… Большинство из них ко времени Горбачева оставалось на своих постах. Они служили» [43].
Обществоведы, которых приближали к власти, были людьми в некоторых отношениях отборными. Они были «идеологическим спецназом», а не учеными, ищущими истину.
Г.С. Батыгин указывает на этот важный факт: «Ни “крестьянские войны” и голод в деревне, ни массовые репрессии, ни низкий уровень жизни не поставили под вопрос существование коммунистического режима. Его крах стал следствием разрушения “социальной теории” и конфликта в дискурсивном сообществе в относительно стабильных политических и экономических обстоятельствах. Он был предуготовлен движением “шестидесятников” и вступил в критическую фазу в период “плюрализма мнений”, обозначенного атакой “докторальной публицистики”, которая стала играть роль альтернативного мозгового центра страны. Атака исходила от идеологических изданий, в числе которых был и теоретический орган ЦК КПСС – журнал “Коммунист”. Реформирование “социальной теории” осуществлялось публицистами перестройки путем форсирования моральных требований правды, справедливости, подлинной демократии и свободы» [4, с. 58].
Здесь – важная и четкая формулировка того факта, на который в разных формах указывали многие авторы: крах СССР «предуготовлен движением “шестидесятников”». Но «шестидесятники» – это особая общность элитарных обществоведов. Элитарность их определялась не социальным происхождением, а уровнем образования. Они осознали себя «благородным сословием», ответственным за судьбы России. Г. Павловский писал так: «Небольшая прослойка оппозиционно настроенной интеллигенции, условно именуемая “шестидесятниками”». Какое же знание они несли обществу?
Вот, например, «методологическое сообщество», или «игропрактики». Этот кружок работал с 1952 г. под руководством Г.П. Щедровицкого. Среди его основателей – А.А. Зиновьев, М.К. Мамардашвили и Б.А. Грушин. Все обсуждения записывались на магнитофон и затем распечатывались на пишущих машинках (за 40 лет скопились сотни томов машинописных материалов семинаров и игр). Как пишет историк, это движение «проводило подспудную кропотливую работу, готовя перемены. Не случайно его представители оказались в первых рядах, когда эти перемены начались» [44].
Антисоветский проект «шестидесятников» не собран в каком-то одном большом труде, хотя и есть отдельные сборники с его более или менее связным изложением – например, книга-манифест «Иного не дано» (1988). Его сущность изложена в огромном количестве сообщений по частным вопросам, в «молекулярном» потоке идей, символов и метафор. Крупные фигуры были лишь своего рода опорами, устоями всего этого движения, задавали его траекторию и мифологию. Близкие им духовно партийные деятели и члены научно-гуманитарной верхушки сотрудничали эффективно, но не явно.
М.К. Мамардашвили объясняет: «Нормальный опыт людей моего поколения, связанного с идеологией, …такой жизненный путь, точкой отсчета которого были марксизм или социализм и вера в идеалы марксизма и социализма… И все они проходили этот путь, следуя той системе представлений и образов, что были завещаны революцией…
Значит, тот, кто проходил этот путь, осознавал себя, в отличие от консерваторов и догматиков, в терминах … порядочности и интеллигентской совести. И когда наступила хрущевская “оттепель”, то это было, конечно, их время. Для них это была эпоха интенсивной внутренней работы, размышлений над основами социализма, попыткой изобретения новых концепций, которые исправили бы его искажения и т. д. Например, они активно включились в разработку известной хрущевской программы о приближении коммунизма. Были буквально вдохновлены ею… Многие этим занимались. Появились такого рода люди в ЦК, в виде советников и референтов, в издательствах, газетах и т. д. Причем часто на ключевых позициях… И вот уже явно, не подпольно тогда сложилась определенная политическая среда» [43].