научное знание об обществе, которое вырабатывают общественные науки, произошла гибридизация профессий. Возникли сообщества образованных практиков. Их знание можно назвать прикладным. В этих сообществах вместе работают для достижения конкретной практической цели люди разных специальностей. Много таких сообществ имеют как предмет их забот (создания, развития, сохранения и воспроизводства) само общество. В эти коллективы обычно входят и люди, обученные каким-то специальностям обществоведения, но они в ходе «гибридизации профессий» неизбежно отходят от профиля, заданного в университете. Конкретная проблема втягивает их в свою структуру.
Конечно, практики, создавая новое опытное ремесленное знание об обществе, часто делают важные изобретения или даже гениальные открытия. Классические близкие нам примеры – труд В.И. Ленина, маршала Г.К. Жукова, руководителя большой программы С.П. Королева. Замечательным новаторским трудом было создание плановой системы экономики, главные идеи этой конструкции уже были плодами мышления постклассической науки. А.В. Чаянов писал о модели некапиталистического хозяйства (на примере трудового крестьянского двора): «Для нас такая система имела бы немалое аналитическое значение и пpедставляла бы в отношении к тепеpешней теоpетической экономии то же, что геометpия Лобачевского к геометpии Евклида. У Лобачевского выпадала аксиома паpаллельных линий, у нас – категоpия заpаботной платы» [2, с. 397][3].
Труды нескольких миллионов советских исследователей, инженеров и образованных практиков, которые проектировали, строили, совершенствовали и воспроизводили сложное, необычное, многонациональное советское общество и все его большие системы – школу и науку, армию и спорт, советский завод и колхоз и т. д. В ходе этого проектирования, строительства и совершенствования были сделаны великие открытия в сфере обществоведения и изобретены новые и эффективные социальные формы. Качество этих открытий и изобретений показала Великая Отечественная война – это надежный экзамен, единый и государственный. Жаль, не было у этих практиков-обществоведов времени написать для нас ясные учебники, многое осталось в категории неявного знания. Уже в конце 1950-х гг. студенты не знали философской и методологической основы плановой системы – потому академики и профессора в 1980-е гг. искренне поддерживали идею превратить плановую экономику в рыночную.
В то же время мы стоим перед фактом: в конце ХХ в. резко ускорился темп изменений как в нашем обществе, так и во всем мироустройстве. Практики не успевали за изменениями, опытное ремесленное знание было недостаточным, чтобы предвидеть кризисы и угрозы, а сообщество научного обществоведения со своими задачами не справилось.
Вернемся к миссии обществоведения. Оно обязано предупреждать о тех опасностях, которые таятся в самом обществе людей, – указывать, чего нельзя делать, чтобы не рассыпать общности, обесценить ценности. В принципе, перестройка вскрыла несостоятельность советского обществоведения, которая стала нарастать с 1960-х гг. Но сегодня кажется необъяснимым, что тогда это не было зафиксировано ни в общественном сознании, ни в самосознании обществоведов. Все внимание было обращено к рассуждениям, заявлениям и политическим действиям власти – она принимала судьбоносные решения и проводила их в жизнь. Интеллигенция как будто забыла, что любому политическому решению и действию предшествует соответствующее изменение сознания правителей и их окружения. Сознание определяет бытие! Конечно, в свою очередь, испытывая на себе воздействие бытия.
Этот факт был обнаружен и осмыслен в эпоху Возрождения. В то время правители в Италии «без проволочек платили жалованье двум категориям служащих – профессорам университета и солдатам». Как пишет Т.Б. Длугач, в ХVIII в. во Франции «философы создают общественное мнение, под влияние которого постепенно подпадают служащие, ремесленники, торговцы – словом, весь народ, не исключая даже и придворных, многие из которых, не будучи в состоянии покинуть двор, тем не менее получают большое удовольствие от чтения антиправительственных памфлетов и статей, просмотра постановок со злым подтекстом и т. п. …Исследователи отмечали, что многие французы 30—50-х гг. XVIII в. незаметно для себя переходили в стан философов» (см. [1]).
Кратко описание роли обществоведческой и гуманитарной интеллигенции дает П. Бурдье: «Собственно политическое действие возможно, поскольку у агентов, включенных в социальный мир, есть знание (более или менее адекватное) об этом мире и поскольку можно воздействовать на социальный мир, воздействуя на их знание об этом мире. Это действие призвано произвести и навязать представления (ментальные, словесные, графические или театральные) о социальном мире, которые были бы способны воздействовать на этот мир, воздействуя на представление о нем у агентов» [3].
Дж. М. Кейнс, один из крупных мыслителей прошлого века, сказал: «Идеи экономистов и политических философов, правы они или нет, гораздо более могущественны, чем это обычно осознается. На самом деле вряд ли миром правит что-либо еще. Прагматики, которые верят в свою свободу от интеллектуального влияния, являются обычно рабами нескольких усопших экономистов» [318].
В разных вариациях эта мысль встречается и у многих других мыслителей. Те идеи и утверждения, которые мы изучали в школе и вузе, загоняют наш ум в определенные рамки.
Для того состояния умов, в котором советский народ принял перестройку Горбачева, а потом и реформу Ельцина, имелась «наведенная» официальным обществоведением и образованием причина. Она в том, что в головы нескольких поколений внедряли способ, искажавший понимание общества в его развитии.
Таким образом, политическое действие невозможно, если ему не предшествует соответствующее изменение в сознании людей – и элиты, и массы. Вся история показала, что это условие является абсолютным. Как подчеркивал П. Бурдье, «политический бунт предполагает бунт когнитивный, переворот в видении мира». Когнитивный бунт – это перестройка мышления, языка, «повестки дня» и логики объяснения социальной действительности. Само по себе недовольство этой действительностью к «политическому бунту» не ведет.
Как же формировалось сознание советских людей на послевоенном этапе существования СССР? После войны обществоведы (включая гуманитариев) получили доступ к огромной аудитории. Причем доступ непосредственный, с воздействием через личное устное общение – очень важный канал убеждения и внушения, кроме печатного слова, кино, радио и телевидения. Г.С. Батыгин пишет: «Именно в этот период интеллектуалы получили доминирующие позиции в советском обществе. Помимо обычного преподавания, обществоведы обслуживали огромную сеть политического просвещения. В 1947 г. в СССР действовало 60 тыс. политшкол, где обучалось 800 тыс. человек, в 1948 г. – уже 122 тыс. политшкол с 1,5 млн слушателей» [4, с. 56].
Огромная армия научных сотрудников и преподавателей общественных наук представляла собой профессиональное сообщество, которое было воспитано и «наполнено» идеологическими штампами и стереотипами, выработанными элитой этого сообщества – авторитетными философами, экономистами, социологами и пр. В определенном смысле обществоведы, все больше сдвигаясь к идеологии, становились «властью над властью» [4].
Г.С. Батыгин подчеркивает: «Особенность социальных наук в России заключается в их ориентации не столько на интерналистские нормы производства дисциплинарного знания, сколько на легитимацию социальных идентичностей и создание идеологий. В этом отношении российское академическое сообщество является сообществом не профессиональным (автономным), а интеллектуальным, и интегрировано в систему воспроизводства и реформирования власти даже в том случае, когда возникает открытый конфликт с властью» [4, c. 48].
Подспудный конфликт влиятельной части элиты обществоведов с властью ускорил сдвиг этой общности на антисоветский фланг, академическое сообщество превратилось в отряд идеологических бойцов. Старшее поколение в течение последних 30 лет было свидетелем этой катастрофы в сфере знания. Молодежь, может быть, этого так остро не чувствует, потому что основной провал обществоведения произошел раньше, в 1980-е гг. и в первую половину 1990-х гг. ХХ в., – прежде, чем это поколение вошло в активную сознательную жизнь.
Говоря о провале обществоведения, мы имеем в виду его отказ как целостного института, необходимая для общества и государства функция которого – давать достоверное знание о главных процессах, происходящих в обществе, объяснять причины главных противоречий и их вероятные последствия при том или ином ходе событий. Невыполнение этой главной функции не исключает, что при этом отдельные личности или малые коллективы ученых выполняют блестящие частные исследования, расшифровывают берестяные грамоты, пишут интересные монографии. Отказ системы заключается в том, что все эти блестящие частные работы не соединяются в знание и понимание массивных общественных процессов.
Начнем излагать картину состояния постсоветского обществоведения, как оно видится в свете кризиса последних тридцати лет. Сначала коротко скажем об исторических причинах этого провала, отвлекаясь от множества отягчающих обстоятельств, которые часто принимают за причины.
Исторические предпосылки кризиса обществоведения в России
Знания и размышления возникли вместе с человеком. Люди сразу сгруппировались в общности, так что человек не пребывал долгое время в промежуточном состоянии стада, как это представляется в историческом материализме. Сначала у возникших людей складывалось мифологическое знание и сразу же художественное, потом – религиозное. Накопление опыта, который упорядочивался и систематизировался, создавало массив традиционного знания.
Таким образом, мы можем представить знание об обществе как сложную систему, которая включает в себя много разных способов познания и сохранения знаний о человеке и обществе. Эта система развивалась на протяжении всей жизни человечества, и никакой из видов этого знания не был устранен – например, мифологическое знание актуально и сегодня. Система знания надстраивается, появление новых типов познания увеличивает ее разнообразие.