етского общества (В.А. Ядов). Почему же не верить им? Ведь мы хорошо знали их установки – дело не в сервилизме. Подрывная деятельность против СССР была их служением. Инерция очарования их миссии борьбы с «империей зла» оказалась более сильной, чем можно было предположить. Как не претили этим интеллектуалам грубые приемы Б.Н. Ельцина и криминализация общества и государства, они считали необходимым помогать новому режиму.
Кризис сообщества обществоведов был вызван их внутренними причинами. После краха СССР в социальной структуре обществоведения сложилась компактная господствующая группа, объединяющей силой и ядром идейной основы которой являлся антисоветизм. У нее было развито мессианское представление о своей революционной роли. Даже почтенным иерархам общественных наук (например, академикам Д.С. Львову, Н.Я. Петракову или Ю.В. Яременко) был закрыт доступ к трибуне, так что их рассуждения в узком кругу специалистов превратились в «катакомбное» знание.
Эта господствующая группа создала такую обстановку, что студенты и аспиранты, преподаватели и научные сотрудники, уже не обладающие антисоветской или просоветской пассионарностью, вынуждены стать конформистами и демонстрировать свой сервилизм: многие – прикрываясь маской. Все профессиональные обществоведы были вынуждены гласно принять установки работодателя, а единственным работодателем было государство. Нежелательное вольнодумие дозировалось и контролировалось, публикации были возможны лишь в малотиражных и маргинальных издательствах, а сообщество должно было делать вид, что таких публикаций не существовало, – ни рецензий, ни критики, ни обсуждения не могло быть.
Замечательно подвели итоги своей деятельности в обществоведении сами В.Ж. Келле и М.Я. Ковальзон в большой статье в журнале «Вопросы философии» (1990). Они отказываются от советского строя: «Строй, который преподносился официальной идеологией как воплощение идеалов социализма, на поверку оказался отчужденной от народа и подавляющей личность авторитарно-бюрократической системой… Идейным основанием этой системы был догматизированный марксизм-ленинизм» [71].
Эти два видных деятеля обществоведения и активные производители «догматизированного марксизма» были вынуждены заявить, что «на поверку» советский строй оказался не тем, что они писали. Печальное зрелище. Но еще важнее: это признание значит, что их «наука» не располагала существенными средствами для познания реальных общественных процессов. Ведь если бы они были исследователями, которые, для виду подчиняясь «системе», в то же время изучали нашу действительность эффективными методами, то в 1990 г. они вынули бы из ящика стола и опубликовали свои выстраданные откровения. Но этого нет, статья полна ритуальной ругани в адрес «авторитарно-бюрократической системы» и не содержит ни одной определенной мысли.
Вот эмпирический социологический факт. Социолог А.В. Грехов пишет:
«Все чаще приходится слышать словосочетания “оранжевая опасность”, “оранжевая угроза”, “болотные оранжисты”, предвещающие социально-политические потрясения. …С помощью квантификационного метода мы утверждаем, что подобное “оранжевое” явление наше отечество претерпело на рубеже 1980—1990-х годов. Перестройка всех сторон жизни общества, предпринятая с 1985 г., вылилась в радикальные изменения в советском государстве и завершилась государственными переворотами 8 декабря 1991 г. и 21 сентября – 4 октября 1993 г.
Оранжизм этого периода проявился в целенаправленном формировании посредством коммуникативных возможностей средств массовой информации антисоциалистического общественного сознания с последующим общественным одобрением радикальных изменений общественно-политического строя…
Значительная часть творческой интеллигенции газетных и журнальных коллективов, находясь на стыке мировоззренческих катаклизмов и общественно-политических веяний, вставала на позицию негативного отношения к советской истории, выражала свою приверженность либерально-демократическим ценностям. Негативно-оценочный советско-публицистический бум, в том числе на страницах журналов “Знамя”, “Новый мир”, подготавливал крушение Советского Союза, закрепление основ “суверенно-демократического” государства, родившегося на руинах развенчанного социалистического идеала.
В центре мировоззренческого столкновения… оказалась проблема сущности и содержания Октябрьской социалистической революции как судьбоносного для страны события.
Квантификационный взгляд на исторические публикации того периода на страницах прессы позволил выявить тенденции и технологии целенаправленной деятельности средств массовой информации по “исправлению” общественного/исторического сознания советского населения» [72].
Публикуемые в популярных журналах и газетах авторы в годы перестройки вели интенсивную антисоветскую пропаганду в агрессивном стиле. Не только научные, но и просто рациональные рассуждения исчезли из прессы. Но это значит, что большинство сообщества обществоведов, которое вовсе не примкнуло к активной части антисоветской «цветной революции», было вынуждено замолчать – из осторожности и из-за утраты доступа к изданию публикаций (кроме ничтожного числа гротескных, которых можно было осмеять или назвать паранойей).
А.В. Грехов пишет о двух самых популярных журналах, которые до перестройки привлекали тем, что в них велась корректная дискуссия. Теперь публикуемые авторы «генерировали в общественном сознании негативную оценку октябрьским событиям со страниц журнала “Знамя”. Это были в первую очередь представители филологической науки – писатели (7 публикаций), поэты (4), литературоведы (6), а также философы (4), политологи (2)…
Право формировать общественное сознание населения в перестроечные и постперестроечные годы было монопольно отдано противникам Октябрьской революции, сторонникам крушения созданной ею политической системы. Конъюнктурно-заказные авторы стали определять мировоззренческую направленность знаменской публицистики.
Квантификационный метод вскрывает подобную картину и в отношении журнала “Новый мир”. Уже с 1989 г. в журнале доминировали негативно-оценочные публикации об Октябрьской революции… Отличие новомирской исторической публицистики от знаменской – более активное участие в антиоктябриане представителей философской, исторической, экономической, социологической наук. …Авторами всех негативно-оценочных философских публикаций были российские эмигранты первой волны…Целенаправленные публикации знаменских и новомирских авторов формировали у читателей суггестивное отношение к социалистической революции и ее деятелям. В сознание читателей внедрялась неизбежность “научного” предсказания о крушении советской политической системы. Тем самым население подготавливалось к “оранжевому” варианту ликвидации советской системы власти, произошедшей в 1993 г.» [72].
Как иллюстрацию приведем одну из таблиц в этой статье. Из нее видно, насколько тотальным был сдвиг массива публикаций в журнале «Новый мир» к антисоветским установкам.
Таблица 1. Публикации об Октябрьской революции
Логика ведущих обществоведов мейнстрима была и остается далекой от рациональности. Уже к середине 1990-х гг. стало очевидным и было зафиксировано в ряде работ, что исходные выводы доктрины реформ были ложны. Мнение, что экономическая реформа в России «потерпела провал» и привела к «опустошительному ущербу», стало общепризнанным и среди российских (пусть негласно), и среди западных специалистов. Нобелевский лауреат по экономике Дж. Стиглиц дает такую оценку: «Россия обрела самое худшее из всех возможных состояний общества – колоссальный упадок, сопровождаемый столь же огромным ростом неравенства. И прогноз на будущее мрачен: крайнее неравенство препятствует росту» [73, с. 188].
Вдумаемся: в результате реформ мы получили самое худшее из всех возможных состояний общества. Значит, речь идет не о частных ошибках, вызванных новизной задачи и неопределенностью условий, а о системе ошибок, о возникновении в сознании проектировщиков реформы «странных аттракторов», которые тянули к выбору наихудших вариантов из всех возможных, тянули к катастрофе. Эти ошибки были обусловлены воздействиями идеологией, они делались вопреки хорошо систематизированному историческому опыту России, вопреки предупреждениям множества советских и российских специалистов, вопреки предупреждениям видных зарубежных ученых. Этот факт также требует рефлексии, ибо говорит об очень глубокой деформации всей системы норм научной рациональности в отечественном обществоведении.
Масштаб социального бедствия не имеет прецедента в индустриальном обществе Нового времени. Украина, ставшая после развала СССР большой европейской страной с высоким уровнем научного и промышленного развития, погрузилась в редкостный кризис – в 2000 г. средняя реальная заработная плата здесь составляла 27 % от уровня 1990 г. (в Таджикистане – 7 %). В Армении к концу 1997 г. средний уровень заработной платы составил около 28 долл., в то время как стоимость минимальной потребительской корзины в этот момент достигала 50 долл.
На рис. 4 показан масштаб бедности в странах с переходной экономикой (в основном постсоветских в начале 2000-х гг.) [74, с.188–198]. Обществоведение было просто обязано объяснить, почему совсем недавно благополучные республики погрузились в такое бедствие, а также объяснить, почему Беларусь после 1996 г. смогла быстро вырваться из этой ловушки.
Рис. 4. Население, живущее в условиях абсолютной бедности в странах с переходной экономикой Европы и Средней Азии, %
(Источник: Making Transition Work for Everyone: Poverty and Inequality in Europe and Central Asia, 2002, Тhe World Bank, Washington, DC.)
Поразительно, что программа реформы и не предполагала создать или сохранить механизмы, предотвращающие обеднение населения. Исследователи ВЦИОМ писали: «Процессы формирования рыночных механизмов в сфере труда протекают весьма противоречиво, приобретая подчас уродливые формы. При этом не только не была выдвинута такая стратегическая задача нового этапа развития российского общества, как предупреждение бедности, но и не было сделано никаких шагов в направлении решения текущей задачи – преодоления крайних проявлений бедности» [75].