. Наоборот, в Конституции РФ установлено главенство международных договоров над законами России.
Нормы ВТО означают прямое воздействие на научно-техническую деятельность в России. Дело не только в запрете государству поддерживать ту или иную наукоемкую отрасль (например, авиастроение) с помощью субсидий, но и в обязательствах страны-члена ВТО привести свое патентное законодательство в соответствие с соглашением ВТО об интеллектуальной собственности (ТРИПС). Оно позволяет принудительное лицензирование патента, если его держатель в течение трех – пяти лет не начал промышленного производства и экспорта продукта или если он производит его с завышенной, по сравнению с конкурентами, себестоимостью. Нынешние возможности быстрого внедрения результатов нашей отечественной науки сократились, и западные конкуренты смогут выпускать на рынок запатентованные в России продукты раньше наших товаропроизводителей. В этих условиях продолжится свертывание отечественных исследований и разработок.
Говоря попросту, выполнение норм ВТО в условиях кризисов невозможно. Важная сторона глобализации заключается в ослаблении национальных государств большинства стран, подчиняет суверенитет интересам инвесторов. В 1997 г. большая передовая статья в «Нью-Йорк таймс» имела заголовок: «США экспортируют свои рыночные ценности с помощью глобальных торговых соглашений». Речь шла о соглашении ВТО по телекоммуникациям. Как сказано в статье, это соглашение дает США «новый инструмент международной политики» – участники соглашения обязаны предоставить иностранным инвесторам права делать без ограничений капиталовложения в этой сфере [100, с. 105].
Вступление в ВТО – препятствие интеграции стран СНГ и укрепления Евразийского союза, т. к. не допускаются привилегированные отношения в области тарифов, пошлин и цен, особенно на сырье и энергоносители.
Хотя мы не оцениваем баланс выгод и потерь от ВТО, отметим, что через три года пребывания в ВТО директор Департамента содействия инвестициям и инновациям Торгово-промышленной палаты России А. Вялкин сообщил, что заметно усилилось расслоение экономики России на высокодоходные и малорентабельные сектора, не оправдываются надежды на увеличение доступа на международные рынки. Он сказал: «Фактически перекрыт доступ к передовым технологиям, катастрофически упали объемы прямых иностранных инвестиций, чрезвычайно затруднен доступ к дешевым финансовым ресурсам – а ведь это были главные цели нашего вступления в ВТО. Да и для простого российского потребителя членство в ВТО малозаметно: ожидаемого снижения розничных цен на импортные товары так и не произошло… Парадокс в том, что применяемые сегодня в отношении России ограничительные меры находятся в прямом противоречии с принципами ВТО, что позволяет говорить о том, что возможности членства в этой организации в ближайшей перспективе вряд ли обеспечат нам ожидаемые экономические преференции» [101].
Методологические изъяны когнитивной структуры постсоветского обществоведения
Ценностный нигилизм
Это изъян мировоззренческой матрицы, который при рассуждениях и объяснениях становится методологическим дефектом. Йохан Хейзинга говорил, что свобода государства от морали – величайшая опасность, угрожающая западной цивилизации, это «открытая рана на теле нашей культуры, через которую входит разрушение». Эта свобода была легитимирована для власти в период Возрождения нарождавшейся интеллигенцией. В Новое время эту функцию взяли на себя обществоведы и очень немногие ученые в естествознании.
Точнее, эта опасность возникла в ходе Реформации, которая изменила и картину мира (разрушение Космоса и десакрализация мира), и представления об этике и эффективности. Есть выражение: протестантизм «позволил власти эмансипироваться». Имеется в виду, что раньше церковь ограничивала свободу политической практики запретами христианской религии.
Лютер в полемике с католичеством сказал: «Светская власть может лишь ведать дела, постигаемые разумом, …посему люди от мира сего и могут быть в мирских делах гораздо искуснее, нежели люди духа. Язычники, например, оказались гораздо искуснее христиан, мирские дела они начали и окончили более счастливо и в более широких размерах, нежели божьи святые, как указывает и Христос (Луки 16.8): “Сыны века сего догадливее, в своем роде, сынов света”. Они лучше умели управлять мирскими делами, нежели ап. Павел и другие святые; вот почему римляне имели такие превосходные законы и право» (см. [102], с. 156).
Исторический опыт подтвердил вывод Аристотеля: справедливость – ценность высшего уровня. Она, по словам Ролса, так же важна в социальном порядке, как истина в науке или красота в эстетике: «Изящная и экономически выгодная теория должна быть отвергнута или пересмотрена, если она не соответствует истине; точно так же законы и учреждения, независимо от того, насколько они эффективны и хорошо организованы, должны быть изменены или отменены, если они несправедливы».
Невозможность «уловить» ценности научным методом – едва ли не важнейший вывод философии науки. Но поскольку наука завоевала очень высокий авторитет, все политические силы активно привлекают ученых для поддержки именно ценностных суждений. Перестройка в СССР дала для этого красноречивые свидетельства – тогда узурпация авторитета науки идеологами породила острый конфликт в среде интеллигенции, вплоть до распада профессиональных сообществ.
Проблемы политики не являются ценностно нейтpальными и не укладываются в фоpмализуемые модели, предлагаемые теориями. Подход к политическим проблемам без оглядки на нравственные ценности может иметь катастрофические последствия. Обществоведение не должно быть «слишком научным».
А. Бовин, бывший помощником и Брежнева, и Горбачева, в книге-манифесте «Иного не дано» (1988) высказал важную мысль: «Бесспорны некоторые методологические характеристики нового политического мышления, которые с очевидностью выявляют его тождественность с научным мышлением».
Но для мышления государственного деятеля «тождественность с научным мышлением» звучит как страшное обвинение. Научное мышление ориентировано на истину, оно автономно по отношению к этическим ценностям, а мышление политика должно быть неразрывно связано с проблемой выбора между добром и злом. Он исходит из знания о человеческих проблемах. К ним, как говорилось выше, нельзя подходить, отбросив этические ценности. Без них нельзя получить и достоверное знание о предмете.
В своем подслеповатом рационализме современные либералы нашей реформы сильно откатились от уровня диалектики либералов России начала ХХ в. Нынешний рационализм «репрессирует» почти все другие виды сознания, деформируя систему интеллектуального и духовного освоения реальности. Методолог науки П. Фейерабенд пишет: «Либеральные интеллектуалы являются также “рационалистами”, рассматривая рационализм (который для них совпадает с наукой) не как некоторую концепцию среди множества других, а как базис общества… Свобода обеспечена лишь тем, кто принял сторону рационалистской (т. е. научной) идеологии» [103].
Дж. Грей писал, что политические доводы зависят от обстоятельств, они не могут быть доказанными, как теорема: «Политические рассуждения являются формой практического умозаключения, и ни один шаг в них логически не следует из другого; намеки на это можно найти еще у Аристотеля. Политическое мышление обращается к концепции политической жизни как к сфере практических рассуждений, чья цель (telos) – это образ жизни (modus vivendi), а также к освященной авторитетом Гоббса концепции политики, понимаемой как сфера стремления к гражданскому миру, а не к истине» [104, с. 150].
В. Гейзенберг подчеркивает важную мысль: нигилизм может привести не только к рассыпанию общества, ценностный хаос преобразуется «странными» аттракторами в патологический порядок. Он писал: «Характерной чертой любого нигилистического направления является отсутствие твердой общей основы, которая направляла бы деятельность личности. В жизни отдельного человека это проявляется в том, что человек теряет инстинктивное чувство правильного и ложного, иллюзорного и реального. В жизни народов это приводит к странным явлениям, когда огромные силы, собранные для достижения определенной цели, неожиданно изменяют свое направление и в своем разрушительном действии приводят к результатам, совершенно противоположным поставленной цели. При этом люди бывают настолько ослеплены ненавистью, что они с цинизмом наблюдают за всем этим, равнодушно пожимая плечами» [105, с. 31].
Разрушительно этический нигилизм проявился в массивной лжи. Перестройка велась под лозунгом «Больше социализма! Больше социальной справедливости!». А в 2003 г. академик РАН А.Н. Яковлев признался: «Для пользы дела приходилось и отступать, и лукавить. Я сам грешен – лукавил не раз. Говорил про “обновление социализма”, а сам знал, к чему дело идет… Есть документальное свидетельство – моя записка Горбачеву, написанная в декабре 1985 г., т. е. в самом начале перестройки. В ней все расписано: альтернативные выборы, гласность, независимое судопроизводство, права человека, плюрализм форм собственности, интеграция со странами Запада… Михаил Сергеевич прочитал и сказал: рано. Мне кажется, он не думал, что с советским строем пора кончать» [106].
А.Н. Яковлев открыто сказал, что идеологам перестройки приходилось «лгать и лицемерить». Он пишет в своих мемуарах: «Обстановка диктовала лукавство. Приходилось о чем-то умалчивать, изворачиваться, но добиваться при этом целей, которые в “чистой” борьбе, скорее всего, закончились бы тюрьмой, лагерем, смертью, вечной славой или вечным проклятием. Конечно, нравственный конфликт здесь очевиден, но, увы, так было. Надо же кому-то и в огне побывать, и дерьмом умыться. Без этого в России реформы не проходят. … Скажи, например, тогда на высшем политическом уровне о гибельной милитаристской направленности индустриализации, об уродливой коллективизации, о разруши