Вот доктор наук, руководитель Центра междисциплинарных исследований общественного сознания (ныне Центра исследований идеологических процессов) Института философии РАН А.В. Рубцов, выступая в «Горбачев-фонде» перед лицом бывшего Генерального секретаря ЦК КПСС, говорил такие вещи: «Британский консерватор скорее договорится с африканским людоедом, чем член партии любителей Гайдара – с каким-нибудь приматом из отряда анпиловцев» [179, с. 63].
Вдумаемся: философ, который считает себя демократом, на большом собрании элитарной интеллигенции называет людей из «Трудовой России» приматами. Только потому, что они пытались, чисто символически, защитить именно демократические ценности человеческой солидарности. А посмотреть на список участников этого «круглого стола» – цвет гуманитарной и обществоведческой интеллигенции.
В отношении большинства трудящихся (рабочих и особенно крестьян) в среде элитарных обществоведов стали обычным делом рассуждения в духе тяжелого социал-дарвинизма. Где же наши философы, гуманитарии и юристы? Ведь это обрушение культуры, чреватое цепной реакцией. Достигнет критической массы – «и у поколения будет собачье лицо».
В самых разных выражениях давалась характеристика того большинства («охлоса»), которое в реформе должно было быть отодвинуто от власти и собственности. Г. Померанц пишет: «Добрая половина россиян – вчера из деревни, привыкла жить по-соседски, как люди живут… Найти новые формы полноценной человеческой жизни они не умеют. Их тянет назад… Слаборазвитость личности – часть общей слаборазвитости страны. Несложившаяся личность не держится на собственных ногах, ей непременно нужно чувство локтя» [180].
Согласно А.П. Бутенко, крестьянин, рабочий и люмпен в России «не имели ничего» – ни дисциплины, ни привязанности к частной собственности, ни образования, ни культуры, – ибо все это несет людям только капитализм, который в России не успел развиться. Он пишет: «В ходе исторического развития именно патриархальное крестьянство, глубоко враждебное товарному производству и власти денег, разлагающих его консервативный, застойный мир, отстаивая свои интересы и устои жизни, выступает поборником “сильной власти” (К. Маркс), поскольку деспотическая власть самого такого крестьянина как главы патриархальной семьи есть продукт его натурального, мелкого производства, покоится на его незыблемости»[42] [48, с. 129].
Вот с какой страстью пишет А.Н. Яковлев о крестьянах и их общине столетней давности: «Давно убежден, что многие беды в России идут от нерешенного земельного вопроса. Я всегда считал его роковой проблемой. Только Столыпин решился покончить с паскудством общины. И уже тогда все деревенские горлопаны завопили о незыблемости общинных порядков на земле. Доорались до Ленина со Сталиным, до нового крепостничества» [46, с. 640].
И это – академик, ведущий ученый-экономист! А какова его риторика: «В деревне все еще колхозом воняет. Не дотации колхозам надо давать, а кредиты фермерам. Да еще самогонку пить надо в два раза меньше и в два раза работать больше – и пойдет-поедет. …Деревенская общественность, неизменно голосующая за возвращение к “строительству коммунизма”, редко бывает трезвой, но, протрезвев, люто ненавидит “оккупационный режим” демократов, поскольку нет денег на опохмелку. А еще за то, что в России появились более или менее состоятельные люди. Речь идет не о ворах. Речь идет о трудягах, вкалывателях. О тех, кто держит на своем подворье две-три коровы и кормит полдюжины, а то и дюжину поросят. Купил автомобиль, чаще всего подержанный, перестраивает свой образ жизни, значит – ату его! Кто сначала потный, а потом уже пьяный, но потеет больше, чем пьет, навеки проклят большевиками» [46, с. 628–629].
Вот тебе и демократия ХХI века!
Может показаться странным, но натурализация культуры, особенно производства, сопровождалась во время перестройки вытеснением понятий, которые обозначают природные явления. Они представлялись рукотворными благами и включались в категории, определяемые ценой, а не ценностью. Это сыграло большую роль в реформе, поскольку замена понятий на время деформировала мировоззрение.
Вот пример. Раньше у нас четко разделялись понятия производство и добыча. В производстве человек создает новое, частицу мира культуры. При добыче человек изымает из природы то, что она создала без усилий его рук и ума. Поэтому говорилось «производство стали», но «добыча нефти». Когда старое мышление было отброшено, стали говорить «производство нефти». Важнейшее мировоззренческое различение было стерто. Инновационный и сырьевой типы экономики стали почти неразличимы. Это был важный сдвиг в общественном сознании.
Но добычей, как охотой или собиранием кореньев, большой народ прокормиться не может. Ему требуется свое производство, чтобы с помощью нефти и машин обрабатывать землю, выращивать культурные растения и их зеленым листом улавливать солнечную энергию, превращая ее в пищу и сырье. Российский ученый С. Подолинский в 1880 г. подсчитал, что устойчивым является такое развитие, при котором затраты одной калории энергии (мускулов или топлива в моторе) вовлекают в оборот 20 калорий солнечной энергии («принцип Подолинского»).
Замени лошадь трактором, и нефть окупится сторицей. Растения Земли, поглощая бесплатную энергию Солнца, за год превращают в глюкозу около 100 млрд т углерода из атмосферы. А нефти человечество добывает в сто раз меньше. На первый взгляд, может показаться, что мировоззрение и экономические теории не играют особой роли в нашей судьбе: примет правительство решение – и покатится Россия по пути инновационного развития. Это неверно. Решение такого масштаба должно быть легитимировано культурой. Если мы не видим разницы между получением денег от производства и от добычи, если одобряем «прибыль сегодня» как высший критерий политики, то призыв к восстановлению производства обществом принят не будет. Инерция в мировоззрении укрепляет инерцию «сырьевого пути».
Приравнивание добычи к производству уже вошло в сознание. Экономисты приняли этот язык и спорят о том, в пользу общества или олигархов отдать «природную ренту». Но прибыль от месторождений нефти нельзя считать рентой, ибо рента – это регулярный доход от возобновляемого источника. Земельная рента создается трудом земледельца, который своими усилиями соединяет плодородие земли с солнечной энергией. По человеческим меркам, это источник неисчерпаемый. С натяжкой природной рентой можно считать доход от рыболовства – если от жадности не подрывать воспроизводство популяции рыбы. Но доход от добычи нефти – не рента, ибо это добыча из невозобновляемого запаса.
Английский экономист А. Маршалл в начале ХХ в. писал, что рента – доход от потока, который истекает из возобновляемого источника. А шахта или нефтяная скважина – вход в склад Природы. Доход от них подобен плате, которую берет страж сокровищницы за то, что впускает туда для изъятия накопленных Природой ценностей. И проблема вовсе не в том, как разделить доход. Нефть для народного хозяйства – это жизнь для народа России. Нефть для мирового рынка – это, после некоторого предела, угасание России.
Вот жестокий факт: для внутреннего потребления в 1985 г. в РСФСР осталось по 2,51 т нефти на душу населения, а в 2005 г. – по 0,72 т на душу. Это в 3,5 раза меньше того, чем располагал житель РСФСР в 1985 г. В 2013 г. осталось по 0,91 т нефти (не учитывая трудовых мигрантов). Это скудный паек энергоносителей для новой индустриализации.
Вот наглядный результат «сырьевого» пути: в РФ за годы реформы сократились посевные площади на 42,3 млн га. Более чем на треть! Нет солярки для крестьян, нет для них и удобрений, чтобы дать сырье «перерабатывающим отраслям». Откуда взять электроэнергию для сельского хозяйства – производственное потребление электроэнерги в сельскохозяйственных организациях сократилось за годы реформы в 4,2 раза!
Это катастрофическое сокращение использования двух главных бесплатных ресурсов – земли и солнечной энергии.
Ошибки в представлении систем: векторные и скалярные величины; ограничения
Выше говорилось, что важный методологический изъян кризисного обществоведения выражался в отказе от определения категорий и их места в иерархии. Это приводило к смешению ранга проблем, причем, как правило, это смешение имело не случайный, а направленный характер – оно толкало к принижению ранга проблем, представлению их как простого, очевидного и не сопряженного ни с каким риском улучшения некоторой стороны жизни. Проблемы бытия представлялись как проблемы быта.
Проектирование будущего, определение общего вектора развития требуют осмысления фундаментальных вопросов бытия и актуального состояния реальности. Не определив цели движения, государство вместо определения стратегического курса захлебывается в ситуативных решениях. Между тем и власть, и общество вынуждены периодически делать выбор или коррекцию вектора (проекта будущего), как витязь выбирает путь на «перекрестках судьбы».
Признаком регресса стало равнодушие к различию векторных и скалярных величин. Определить главный вектор значило бы снизить риск тяжелых аварий и срывов политического процесса и, в принципе, уже в среднесрочной перспективе отвечало бы интересам подавляющего большинства населения, в том числе и самих реформаторов. Но эксперты власти предпочитали «набирать очки» обещанием или даже предоставлением «скалярных благ», например: раскрутить спираль потребительского кредита и дать среднему классу какое-то время пожить в «обществе потребления», пожертвовав развитием.
Потеря навыка видеть фундаментальную разницу между векторными и скалярными величинами привела к глубокой деформации понятийного аппарата и нечувствительности к даже очень крупным ошибкам. В 1988 г. академик Т.И. Заславская огласила целевую установку перестройки. Она заявила: «Перестройка – это изменение типа траектории, по которой движется общество».