Вспомним вещи простые, бытовые. Видные социологи и экономисты требовали либерализации цен на продукты питания, а подавляющее большинство граждан было против. Опросы фиксировали: «Население не верит в быстрое улучшение потребительского рынка и выступает за регулируемое государством нормированное распределение благ как средство гарантированного снабжения. Более половины жителей столицы [56,3 %] против такого решения [введения талонов на мясо]. А большинство жителей областных и районных центров, малых городов, сельской местности поддерживает введение талонов на мясо. Респонденты вполне отдают себе отчет в том, что эта мера не является панацеей от всех бед. Однако они предпочитают талоны, нежели повышение цен. Большинство опрошенных жителей разных регионов (около 80 % в городах и 65 % в сельской местности) выступает против повышения цен на мясопродукты, не считает его эффективным средством борьбы с дефицитом» [280].
Сторонники реформы в основном попали в те 20 %, которые выступали за рынок со свободными ценами. Они поддержали Гайдара и Ельцина, когда их властная бригада «отпустила» цены. Но если твоя позиция противоречит мнению большинства, так исключи постулат демократии из своей программы и рассуждений – и они у тебя вновь обретут связность, с тобой можно будет договариваться, вести дебаты. Но нет, всякое сомнение в благотворности рынка отметалось без комментариев, как нечто абсурдное и порочное, – и все это при искренней убежденности в собственной демократичности.
Вот Ю.В. Волков, доктор философских наук, завкафедрой социологии и социального управления Академии труда и социальных отношений, пишет о позиции рабочих: «Демократическое движение, начавшее развиваться в стране в последние годы и охватывающее главным образом прогрессивную интеллигенцию, вряд ли сможет само по себе преодолеть сопротивление консервативных сил и обеспечить утверждение нормальной, эффективной рыночной экономики… Присутствует и противоположная позиция – полная неприятия не только частной собственности и частного предпринимательства, но даже той «полурыночной» экономики, которая проектируется некоторыми в рамках незыблемости «социалистических принципов»… Это движение, выражающее люмпенизированную психологию наиболее отсталых – в массе своей – слоев рабочих и служащих, имеет не так уж мало сторонников… а в условиях резкой пауперизации масс с весны 1991 г. люмпенская психология может пойти вширь» [281].
Приняв и поддерживая подобную идеологию и в то же время считая ее выражением «демократического движения прогрессивной интеллигенции», эта самая интеллигенция впала в состояние искусственной шизофрении, – и ее рассуждения стали внутренне противоречивыми, некогерентными.
Сдвиг элиты обществоведов к идее трансформации социального строя и перехода к частному предпринимательству происходил быстро и вопреки установкам основной массы населения. Это было всем видно и отражено в большом докладе ВЦИОМ под ред. Ю. Левады «Есть мнение» (1990 г.). В общем, вывод социологов, авторов книги, таков: «Носителями радикально-перестроечных идей, ведущих к установлению рыночных отношений, являются по преимуществу представители молодой технической и инженерно-экономической интеллигенции, студенчество, молодые работники аппарата и работники науки и культуры» [193, с. 83].
Таким образом, сами идеологи перестройки отдавали себе отчет, что они под маской демократии предлагали обществу господство меньшинства. В большом докладе Горбачев-фонда по поводу юбилея перестройки в 2005 г. говорится: «Новое руководство могло рассчитывать на относительно устойчивую поддержку двух групп отечественной бюрократии. Одна из них – партийные интеллектуалы, чьи взгляды сформировались под сильным влиянием хрущевской “оттепели”. В идеологическом плане они тяготели к “социализму с человеческим лицом” – концепции, отчасти навеянной идеями конвергенции капитализма и социализма. Для них перестройка означала уникальную возможность продолжить позитивные изменения, начатые в годы правления Н. Хрущева и прерванные рецидивом сталинизма в период брежневского застоя. К другой группе принадлежали “технократы” – управленцы советской экономики, которые трезво оценивали ее реальное состояние» [282].
Что же касается народных масс, оказывается, именно они и не дали М. Горбачеву насадить социализм с человеческим лицом. Авторы доклада жалуются: «Реформаторы и интеллектуальная элита Советского Союза оказались не подготовленными к проявлениям националистических предрассудков, раскола, вражды. Как известно, российский народный анархизм – всегда оборотная сторона модели народного же государственничества. Бунтарский, антигосударственный пафос преднамеренно подогревался некоторыми элитными группировками».
Антисоветская революция, идеологами которой стали виднейшие представители элиты обществоведов, привела к «пирровой победе» меньшинства. Спустя 20 лет после начала перестройки в общество влилась большая когорта тех, кому довелось наблюдать перестройку в детском возрасте и повзрослеть, уже не зная советского строя. Они приняли постсоветскую жизнь как данность и относятся к ней лояльно. И тем не менее вывод большого исследования «Перестройка глазами россиян: 20 лет спустя» таков: «После 1988 г. число поддерживающих идеи и практику перестройки сократилось почти в два раза – до 25 %, а число противников выросло до 67 %. И сегодня доля россиян, позитивно оценивающих перестройку, хотя и несколько возросла и составляет 28 %, тем не менее большинство населения оценивает свое отношение к ней как негативное (63 %).
Наибольшую поддержку, как и 10 лет назад, получила точка зрения о том, что перестройка не должна была выходить за рамки заявленных первоначально целей, определенных как обновление и демократизация социализма. Причем доля тех, кто так считает, за последнее десятилетие возросла с 27 % до 33 %. Стоит отметить, что суммарная доля тех, кто считает, что перестройку следовало проводить, не разрушая социалистического строя, и тех, кто считает, что перестройку вообще не следовало начинать (это, условно говоря, сторонники социализма в “горбачевском” и в “брежневском” вариантах), составляет 54 %. Объединив же, условно говоря, “демократов-западников” и “либералов-авторитаристов”, т. е. тех, кто сегодня является сторонником несоциалистического пути развития страны, мы получим цифру 30 %. Другими словами, доли сторонников перестройки советского общества на социалистических и несоциалистических началах соотносятся сегодня в России как 1,8:1,0» [283].
Вот что пишут ведущие социологи уже в 2005 г.: «Среди сторонников перестройки выделяются такие социально-профессиональные группы, как гуманитарная и творческая интеллигенция, студенты, мелкие и средние предприниматели, в меньшей степени инженерно-техническая интеллигенция и военнослужащие. Среди противников – в основном представители малоактивных слоев населения, малоквалифицированные, малообразованные, живущие преимущественно в сельской местности и просто пожилые люди, для которых перестройка означала разрушение их привычного мира (пенсионеры, жители сел, рабочие)» [283].
Но социологи совершают методологическую ошибку: ведь вес ответов от разных возрастных групп различен. Они пишут: «Сторонников несоциалистического пути развития больше среди молодежи, приверженцев социализма – в старших возрастных группах. Так, опрос выявил 50 % сторонников несоциалистического пути в группе 18—25-летних россиян и 28 % – среди опрошенных старше 60 лет. В то же время сторонников социалистического варианта в молодой возрастной группе насчитывается 19 %, а в старшей группе – 77 %» [283].
Такие установки стали важным фактором дезинтеграции общества – искусственно противопоставляются общности молодежи пожилым и образованным «малоквалифицированным, малообразованным, живущим преимущественно в сельской местности». Надо же учесть, что «18—25-летние россияне» уже не видели советского жизнеустройства, а вся идеологическая машина с рождения создает в их сознании негативный образ советского строя. С другой стороны, те, кому было во время перестройки 40 лет, могут сравнивать оба типа общественного бытия. Их мнение основано на эмпирическом знании. Но большинству из них (77 %) не дают трибуны для диалога с «детьми», а сообщество обществоведов не берет на себя функцию передачи объективного знания молодому поколению. Конъюнктурная краткосрочная политическая выгода добывается ценой катастрофической деградации общества.
Обществоведы, принявшие постулаты доктрины «рынка», разрабатывали утопическую доктрину создания в СССР (затем России) политической и социальной системы по образцу Запада. При этом они умалчивали, в чем состоят особенности «западной демократии». Если бы ведущие обществоведы следовали нормам науки, они должны были бы беспристрастно описать альтернативы моделей демократических систем – хотя бы из западных учебников.
Например, каноническая в западных университетах трехтомная «История идеологии» подробно излагает смыслы и структуры той модели демократии, которая была создана в программе Просвещения и в Великой французской революции. В 3-м томе этой монографии сказано: «1789 г. построил необычную конструкцию – государство перманентной революции. Постоянная угроза со стороны старого режима заставляет современное государство непрерывно повторять революции. Вот небывалое изобретение 1789 года: соединение государства и революции, повторение революции ради государства… Полно глубокого смысла, что пришествие демократии как государства не могло произойти без развязывания гражданской войны. Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата – собственности и капиталу. Демократическое государство – исчерпывающая формула для народа собственников, постоянно охваченного страхом перед экспроприацией. Эта демократия предполагает, что “народу” угрожает множество рабочих, которым нечего терять, но которые могут все завоевать; она предполагает, таким образом, что в гражданском обществе, вернее, вне его, существует внутренний враг.