индустриальную революцию. Это был такой скачок в использовании знаний, с которым пока что постиндустриальная революция не может сравниться. Неужели создание паровой машины менее значимо в движении знания, чем появление компьютера? Как вообще можно «умножать результаты» только с помощью использования знания, противопоставляя его всем «любым другим» ресурсам? Знание – без сырья, без энергии и без рабочей силы? Как автор представляет это себе в реальности?
Вот тезис уже из сферы социологии: «Переход от индустриального общества к постиндустриальному снижает воздействие на человека обстоятельств, обусловливаемых социальной средой; в то же время особое значение приобретают внутренние силы самой личности… и в этом аспекте постиндустриальная социальная система радикально отличается и от аграрного, и от индустриального обществ».
Эта фантазия апологетов постиндустриализма увяла еще в 80-е гг. Никогда отдельная личность не испытывала столь мощного «давления социальной среды», как в постиндустриальном обществе, которое наконец-то получило средства господства над личностью при помощи средств «дистанционного управления». «Общество спектакля», созданное телевидением и социальной психологией, мозаичная культура, превращающая личность в «человека массы», так усилили давление на человека, что это стало острейшей экзистенциальной проблемой именно при наступлении «третьей волны» цивилизации.
Как пишет З. Бауман, именно постиндустриализм порождает новый тип бытия личности, от наступления которого невозможно укрыться никому: «Самые страшные бедствия приходят нынче неожиданно, выбирая жертвы по странной логике либо вовсе без нее, удары сыплются словно по чьему-то неведомому капризу, так что невозможно узнать, кто обречен, а кто спасается. Неопределенность наших дней является могущественной индивидуализирующей силой. Она разделяет, вместо того чтобы объединять, и поскольку невозможно сказать, кто может выйти вперед в этой ситуации, идея «общности интересов» оказывается все более туманной, а в конце концов – даже непостижимой. Сегодняшние страхи, беспокойства и печали устроены так, что страдать приходится в одиночку. Они не добавляются к другим, не аккумулируются в «общее дело», не имеют «естественного адреса». Это лишает позицию солидарности ее прежнего статуса рациональной тактики» [297].
В.Л. Иноземцев пишет: «Залогом прогресса [постиндустриальной экономики] становится развитие самого человека, а это никогда не принималось во внимание классической экономической теорией…Поэтому с традиционной точки зрения экономика постиндустриального общества представляется экономикой парадоксов». При чем здесь это? Экономическая теория, хоть классическая, хоть постиндустриальная, и не должна заниматься «закономерностями производства личности» – у каждой науки свой предмет.
Что же это за парадоксы, которые имеет в виду В.Л. Иноземцев? Первый таков: «Первая парадоксальная ситуация отражает утрату возможности применять стоимостные показатели для оценки экономики знаний». Этот парадокс – следствие смешения категорий. Знание и раньше не подпадало под действие стоимостных показателей. Система этих показателей, как и любая другая, действует лишь в отношении ограниченной группы параметров. Это никогда не было секретом, а объявляется «парадоксом», якобы выражающим суть всей экономической системы.
Далее В.Л. Иноземцев применяет к постиндустриальной экономике стоимостные показатели, забыв, что только что говорил об их неприменимости: «Удельная стоимость одного мегабайта памяти жесткого компьютерного диска снизилась за последние тринадцать лет более чем в 2 тыс. раз… Традиционные показатели экономического роста не способны зафиксировать достигнутый прогресс адекватным образом, когда технологическое совершенствование благ вызывает не рост цен на новые товары, а их снижение».
Каков тут смысл? Снижение цены товара при технологическом совершенствовании его производства наблюдалось во все времена, от каменного века до постиндустриального общества, тут нет никакого парадокса.
Вот второй парадокс: «Он обнаруживается при сравнении темпов роста производительности труда и динамики технологических достижений. Еще в 80-е гг. было замечено, что производительность в высокотехнологичных отраслях не только существенно ниже, чем в традиционных, но и имеет тенденцию к дальнейшему снижению. В начале 90-х гг. величина добавленной стоимости в расчете на одного работника в электронной промышленности США была в пять раз ниже, чем в нефтепереработке, и в восемь раз ниже, чем в табачном производстве… Это говорит о том, что высокие темпы информационной революции не только обусловливают отсутствие роста цен на высокотехнологичную продукцию, но и требуют все более подготовленных и высокооплачиваемых работников, что снижает показатели фондоотдачи даже при быстром росте стоимости самих производственных фондов».
Здесь все поставлено с ног на голову. Если наукоемкий труд не выражается в стоимостных показателях, зачем его измерять величиной добавленной стоимости? Что значит «производительность в электронной промышленности в восемь раз ниже, чем в табачном производстве»? Ведь это нелепость. Сравниваются несоизмеримые вещи с применением неопределимой меры! Как можно сказать, что высокая зарплата работника сложного труда означает его низкую производительность? Понятие, имеющее узкий служебный смысл, в результате гипостазирования ведет к нелепым выводам, которые почему-то называются «парадоксами».
Третий, главный парадокс В.Л. Иноземцева таков: «Современная постиндустриальная экономика может демонстрировать хозяйственное развитие при постоянном снижении инвестиций… Таким образом, в постиндустриальном обществе экономический рост и инвестиционная активность становятся независимыми и взаимно нейтральными. В этом кроется как принципиальное отличие постиндустриальной экономической системы от индустриальной, так и объяснение того, почему “догоняющее” развитие является в современных условиях бесперспективным».
Откуда это, где факты? В каком постиндустриальном обществе наблюдается «постоянное снижение инвестиций»? Вот самый простой показатель – «Валовое накопление основного капитала». Он выражает динамику инвестиций в их самом грубом материальном выражении, не как покупку ценных бумаг на мировых биржах, а как вложения в основной капитал конкретной страны. В США этот показатель был равен относительно 1995 г. в 2000 г. 146 %, а в 2005 г. – 161 %. Инвестиции опережают рост ВВП, причем значительно (в США в 2000 г. он составил 122 % относительно 1995 г., а в 2005 г. – 139 %). В Финляндии, примере постиндустриальной экономики, валовое накопление основного капитала в 2000 г. составило 146 % относительно 1995 г., а ВВП – 126 %.
В поддержку своего парадоксального тезиса В.Л. Иноземцев приводит такие доводы: «Известно, что в 90-е гг. доля ВНП, используемая на инвестиционные нужды, составляла в Японии 28,5 %, Южной Корее – 36,6 %, а в континентальном Китае – 42 %. Однако это не предотвратило мощного кризиса, поразившего эти индустриальные государства. Напротив, в 1996 г. в США инвестиции не превышали 18 % ВНП, в Швеции – 14,5 %… Тем не менее невысокий уровень инвестиционной активности в этих странах не является препятствием для быстрого хозяйственного роста».
Как связаны эти числа с выводом? Неужели В.Л. Иноземцев и впрямь считает, что США демонстрируют «быстрый хозяйственный рост», а Китай – низкий? Япония в 80-е гг. поддерживала уровень валовых сбережений, в 2,5 раза более высокий (относительно ВВП), чем в США. Но следует ли из этого, что Япония не развивает постиндустриальную экономику? Нет, не следует, просто приводимые параметры не имеют никакого отношения к теме. Экономики разных стран имеют разные национальные инвестиционные базы. Мировые инвестиции в основной капитал составляли в начале этого века около 6,6 трлн долл. в год, а в США – 1,8 трлн долл. – 27 % от мировых. Вот что важно, а не проценты от ВНП США. В 2001 г. инвестиции в США составили 2,1 трлн долл. – в 5 раз больше, чем в Китае [298], – это прежде всего и должен был сообщить В.Л. Иноземцев.
К тому же величина инвестиций зависит не от объёма ВНП страны, а от мобилизационных способностей финансовой системы извлекать необходимые ресурсы. США, как следует из литературы, придерживаются «стратегии инвестиционного опережения», а нас хотят убедить в том, что там происходит «постоянное снижение инвестиций», и это, мол, признак постиндустриальной экономики. Парадоксы возникают в сознании российских интеллектуалов.
Считать теоретическое знание «основным источником» богатства – наивная утопия, устаревший миф постиндустриализма. Бюро экономического анализа США регулярно публикует данные об «источниках хозяйственного развития». В 2004 г. корпоративная прибыль предприятий на территории США составила 1,037 трлн долл., еще 316,4 млрд поступило от иностранных филиалов и дочерних компаний. Прибыль от производства «постиндустриальных» товаров такова: «компьютеры и продукты электроники» принесли убыток в 4,9 млрд долл., «информация» дала прибыль 43,9 млрд долл. «Основным источником» это никак не назовешь. Рынок «постиндустриальных» товаров очень невелик, и, в общем, в экономическом смысле они убыточны – огромные капиталовложения в их производство приходится списывать.
Ценность постиндустриального производства – вовсе не прибыль, это источник силы, дающий группе постиндустриальных стран возможность занять в мире привилегированное положение и получать от него большие выгоды. Высокоточное оружие позволяет получать от инвестиций в Ближний Восток 7 долл. прибыли на 1 долл. капиталовложений. На эти 7 долл. и прирастает «личное потребление», и извлекаются они из «традиционного» индустриального производства – добычи минералов, производства материальных благ, строительства.
Что же касается «личного потребления граждан» в постиндустриальных странах, то оно уже в 2000 г. вызывало недоумение как социальная болезнь, угрожающая тяжелыми последствиями. К концу XX в. норма накопления в США стала отрицательной – население тратило примерно на 1 % больше, чем получало. Общество стало жить в долг, «протестантская этика» была отброшена полностью. А В.Л. Иноземцев этим восхищен: «В современных постиндустриальных обществах сформировался саморегулирующийся механизм, позволяющий осуществлять инвестиции, стимулирующие хозяйственное развитие, посредством максимизации личного потребления, всегда казавшегося антитезой накоплениям и инвестициям».