Долго не мог оторваться Михайло от созерцания великана. Крутой царь был, но справедливый и смелый. А как о науках заботился, сколько книг повелел перевести и издать! Академию наук учредил. Спасские Школы хотел у монахов отобрать, чтобы готовить в них навигаторов и механикусов…
Михайло подошел к окну и чуть отодвинул занавес. Осенние туманы наплывали на город. По Неве плыли баржи, груженные лесом и камнем, пенькой и хлебом. Санкт-Петербург строился и ширился. Зерно, брошенное Петром в скудную, заболоченную почву, прорастало.
Уже стемнело. Смотритель попросил покинуть галерею. Ломоносов нехотя двинулся к выходу.
Между тем судьба готовила Ломоносову и Виноградову перемены. России требовались знатоки горнорудного дела. Корф попросил немецкого химика Генкеля прислать из Германии нужных ученых. «Таковых сыскать невозможно», — ответил Генкель и посоветовал направить к нему двух-трех русских студентов для обучения химии. Ибо без знания химии, так же как и физики, разбираться в горнорудном деле немыслимо.
5 марта 1736 года Корф сообщил Кабинету министров — высшему правительственному учреждению России, что академия готова отослать в Германию для занятий с Генкелем трех лучших студентов: Густава Ульриха Рейзера, Дмитрия Виноградова и Михайлу Ломоносова.
Однако Генкель запросил за обучение тысячу двести рублей. Пришлось отказаться. Тогда советник Ульрих Рейзер, отец одного из кандидатов, посоветовал Корфу обратиться вначале к физику.
Вспомнили, что еще Петр Первый вел переписку со знаменитым немецким физиком Христианом Вольфом. На запрос Русской академии Вольф ответил согласием.
18 августа каждому из трех отбывавших в Германию вручили письменное наставление: «Во всех местах во время своего пребывания оказывать пристойные нравы и поступки, прилежно заниматься науками и языками».
В парусах свистел ветер. Корабль то проваливался в бездну, то появлялся на седых гребнях. Виноградов и Рейзер мучились от морской болезни. Михайло же бегал по палубе, взбирался на мачты и кричал, пытаясь перекрыть шум волн и хлопанье парусов.
Давно не испытывал он такого счастья!
По узким, кривым, гористым улицам Марбурга маршировали солдаты. Высоко вскидывая ногу, они четко печатали шаг. Барабанная дробь, раскатистая, как горох, и резкий писк флейт раздавались по городу. Жители Марбурга давно уже привыкли к таким зрелищам, и на солдат глазели только мальчишки да «петербургские руссы».
Рядом стоял высокий полный человек в длинном одеянии — по виду пастор. Профессор Ганс Христиан Вольф снисходительно поглядывал на своих новых питомцев.
— И ведь никто не собьется, — шепнул Виноградов.
— Попробуй сбейся, — Михайло показал глазами на здоровенного капрала, под командой которого выступали новобранцы.
Дав гостям вволю полюбоваться на солдат, Вольф повел их по городу, показывая все достопримечательности: средневековый замок, обросший мхом, готическую церковь святой Елизаветы, «ручей еретиков», куда бросали в давние времена пепел сожженных на костре богоотступников. И конечно, гордость Марбурга — университет, старинное здание, напоминавшее громоздкий комод, поставленный боком.
— Жить вы будете у меня, — заявил Вольф, — а учиться в здешнем университете. Познакомитесь с физикой, химией, горным делом и другими науками. Вашей России нужны ученые и знатоки горных руд, а где, как не в Германии, найдете вы самых нужных наставников? Государь Петр отправлял к нам на выучку не только простых студентов, но и знатных вельмож, да и сам учился у наших штейгеров.
Вольф передал им полученные из Петербурга деньги. По сравнению с грошами Спасских Школ суммы казались огромными. Дабы не ударить в грязь лицом перед марбургскими студентами — буршами, пришлось купить бархатные камзолы, башмаки с пряжками, шелковые чулки.
Бурши «славились» только кутежами да драками. Большую часть дня они проводили не в университете, а в пивных погребках. В клубах дыма еле виднелись лица, обильно украшенные синяками. С ревом врывались пьяные бурши в дома, избивали мирных горожан, срывая с них ночные колпаки…
Рейзер говорил по-немецки не хуже марбургских жителей, Ломоносов и Виноградов пока еще плоховато. Буршей это потешало, и они пытались издеваться над русскими. Да не на тех напали! Под командой Михайлы все трое держались вместе, вступаясь один за другого. Недаром Вольф вскоре написал в Петербург, что русские-де наводили на всех страх.
В погожие вечера Михаил Васильевич часто прогуливался по окраинам Марбурга. Душистый вереск цвел у дороги. На полях работали крестьяне. Небольшие леса с низкорослыми деревьями не нравились помору, привыкшему к вековым кряжистым соснам родины.
На краю городка, в небольшом домике под черепичной крышей, жила вдова пивовара Цильха с дочерью Елизабет. Гуляя, Ломоносов не раз замечал в окне обвитую золотистыми косами головку, прилежно склоненную над шитьем или чтением, и невольно замедлял шаг.
Однажды, набравшись духу, он решился поздороваться с незнакомой девушкой. Елизабет улыбнулась, поставила на подоконник лейку и приветливо пожелала ему доброго вечера. Так они познакомились.
Теперь по вересковым полям бродил он не один. Правда, далеко от дому девушка уходить не решалась: в окне то и дело появлялся чепец матери.
— Лиза, расскажите мне какую-нибудь сказку!
— Сказку? Как странно! Я не знаю сказок.
— А мамаша Гольдштаубе знает! — ласково подзадорил он девушку, вспомнив толстую немку, приносившую студентам молоко.
— О, тетушка Гольдштаубе! Она чего только не знает! Впрочем, одну сказку помню. Она вон про тот замок. Давным-давно жил в нем король с единственной дочерью-красавицей.
— Такой, как вы?
— Вы шутите, герр Ломоносов. Слушайте же и не перебивайте, а то не стану рассказывать. Однажды…
— В такой же прекрасный вечер…
Лиза надула губки. Ломоносов взял ее под руку. Девушка отстранилась и побежала. Михаил Васильевич догнал ее и снова взял под руку.
— Ну что же дальше было, Лиза?
— Дальше ничего не было.
С трудом уговорил он Лизу продолжать сказку. И больше уже не перебивал.
— Королевна нашла бирюзовый перстенек. Он так понравился ей, что она без конца надевала его на пальчик. Вдруг перстенек упал, покатился и исчез в глубоком водоеме. Королевна заплакала от досады. Но тут из водоема вылез гадкий лягушонок и заквакал: «Выйдешь за меня замуж — достану перстенек!»
Королевна согласно кивнула головой, а про себя подумала: «Вот еще чего не хватало!» — и скоро забыла обо всем. Как вдруг однажды вечером слышит за дверью кваканье: «Открой, это я, твой жених!»
Она подумала, что это кто-то из шутов короля, и велела открыть. Препротивный лягушонок смешно прошлепал и прыгнул к ней на колени. Красавица брезгливо сбросила его и с плачем кинулась к отцу… Да вы не слушаете, герр Ломоносов!
— О нет, слушаю, милая Лиза. Продолжайте.
Михаил Васильевич и вправду рассеянно смотрел в поле. Вот солнце скрылось за горизонтом, и сразу погасли все краски земли. Как мало времени прошло, и как все изменилось! Незаметно накапливаются какие-то силы — и вдруг появляется новое состояние материи, в природе совершается круговорот… А все потому, что идет вечное движение частиц, корпускул… Во всем, везде… Михайло рассмеялся.
— Простите, Лиза!
Она коротко досказала сказку. Король-отец приказал дочери исполнить обещание, выйти за лягушонка замуж. Но едва она поцеловала мужа, раздался дивный звон — спали злые чары, и перед царевной предстал красавец, королевич соседнего государства.
Михайло наклонился и поцеловал Лизу. Лиза смутилась и убежала…
Потом они шли рядом, и девушка, закрыв руками горячее лицо, промолвила:
— Нечестно так пользоваться сказкой. Я не для того ее рассказывала. И вы вовсе не лягушка.
— Но и не прекрасный принц?
…Отцвел вереск, кануло куда-то за горы солнце, прошло жаркое лето. Вот и вдова Цильх наконец согласилась на помолвку дочери. Но вскоре она захворала, и венчание все откладывалось. Однажды прибежал взволнованный Михайло:
— Профессор Вольф заявил, что курс физики прочитан, и мы на днях переезжаем во Фрейбург для занятий с бергратом[37] Иоганном Фридрихом Генкелем.
Они расстались, поклявшись друг другу в любви.
Берграт принял их в почетном одеянии фрейбургских штейгеров — черном бархатном платье до пят.
Он сразу же начал читать письмо из Петербурга. Причем выпученные глаза его прежде всего скользнули в конец послания, где значилась сумма, ассигнованная на ученье. Отныне на карманные расходы будет выдаваться только талер в месяц. Средствами теперь ведал сам Генкель. Судя по худобе берграта, еда предстояла не жирная.
Что ж, голодать Ломоносову не впервые. Не в том дело! Допустили бы только до настоящего дела. Поскорей бы вглубь, во фрейбургские штольни! Разведать, что скрыто в земных недрах.
Генкель начал обучать студентов пробирному делу и химическому анализу металлов. Михайло с нетерпением ожидал первого спуска в шахту.
…Сорок лестниц, каждая по четыре сажени. Где-то наверху умолкают веселые звуки дня, становится все темней и холодней. Длинные выступы серых ребристых пород, словно духи подземелья, обступают пришельцев.
Митяй и Рейзер давно отстали, а может, они в боковом отсеке? Спустился бы и глубже, да там уже вода. Пора оглядеться. Вот впереди что-то блестит во тьме, стучит, призывно манит.
Подошел ближе — не может быть!.. Да нет, так и есть: перед ним дети. В призрачном свете подземелья мертвенно-зеленые лица в свинцовой пыли. Одни долбят каменный уголь отбойными молотками, другие в изнеможении сидят, а этот даже спит, скорчившись.
Михайло попросил молоток у одного из мальчиков. Мальчик испуганно кивнул в сторону. За работой наблюдал человек с лампой.
— Не вмешивайтесь, господин, — зло процедил он, — мальчишки должны свое отработать. Эй, вы! — крикнул он. — Хватит бездельничать. И Петера тормошите. Довольно ему прикидываться!