Надо сказать, что это решение не перечёркивало завоевания революции и даже судьбу А. Ф. Керенского. Керенского прочили в заместители Корнилова. Члены Совета общественных деятелей, собравшись по инициативе М. В. Родзянко на квартире московского городского комиссара (московский городской комиссар – это генерал-губернатор) члена ЦК кадетской партии Николая Михайловича Кишкина, наметили предварительный состав кабинета министров. Кишкин был назначен на этот пост ещё в марте по инициативе Родзянко.
Вот состав кабинета. Председателем Совета министров должен был стать генерал Лавр Корнилов. Его заместитель – Александр Керенский. Управляющий Морским министерством – адмирал Александр Колчак, министр труда – Георгий Валентинович Плеханов, министр финансов – Алексей Путилов, министр торговли и промышленности – Сергей Третьяков, министр почты и телеграфа – социалист Ираклий Церетели, военный министр – Борис Савинков, министр иностранных дел – Максимилиан Филоненко. В кабинет даже предполагали ввести впервые министра-женщину, ею должна была стать «бабушка русской революции» Екатерина Брешко-Брешковская. Этот проект был серьёзным начинанием и серьёзной альтернативой грядущему развалу. Правительство должно было объединить деятельных миллионеров-капиталистов, лучших военачальников и флотоводцев Империи с социалистами и даже со вчерашним «гением террора» – Борисом Савинковым, которому передавался важнейший портфель военного министра. Но всех этих столь разных людей объединяло одно – неподдельная любовь к отечеству и желание ему победы в войне и процветания.
Борис Савинков – это человек совершенно другого типа, чем Корнилов. Удивительным образом их пути сомкнулись. Борис Викторович Савинков происходил из русской дворянской семьи, но он посвятил себя революции, он был гением террора. И в этом смысле он, конечно, симпатии вызывать не может, как и любой террорист. Но после Февральской революции он проявил себя патриотом России. Это был, оказывается, террор ради России, а не террор против России. Просто он ещё больше, чем Корнилов, ненавидел императорский режим. И Савинков увидел в Корнилове героя, человека, который может спасти революцию и Россию. Вот эти два понятия стали спрягаться вместе: Россия и революция.
Борис Савинков писал: «Отношение генерала Корнилова к вопросу о смертной казни, его ясное понимание причин Тернопольского разгрома, его хладнокровие в самые тяжкие дни, его твёрдость в борьбе с большевизмом, наконец, его примерное гражданское мужество поселили во мне чувство глубокого к нему уважения и укрепили уверенность, что именно генерал Корнилов призван организовать нашу армию. Я был счастлив этим назначением (Корнилова главнокомандующим 19 июля. – А. З.). Дело возрождения Русской армии вручалось человеку, непреклонная воля которого и прямота действий служили залогом успеха»[29].
Но вот в Большом театре начинается Московское совещание. С пространной речью выступает Керенский. Всё обставлено довольно опереточно. Керенский выступает со сцены, около него стоит его личная охрана – морские офицеры. Он показывает, что он владеет положением. И постоянно пугает в первую очередь Корнилова. Вообще вся его первая речь обращена в первую очередь к Корнилову, хотя он ни разу не назван по имени. Керенский говорит: «Все будут поставлены на своё место. Каждый будет знать свои права и обязанности. Но знать свои обязанности будут не только командуемые, но и командующие. И какие бы кто ультиматумы не предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне – верховному главе ея». Это выступление Керенского вызвало аплодисменты слева, но очень сдержанную реакцию в центре и справа.
И вдруг 13 августа днём во время заседания Керенскому подаётся записка. Он меняется в лице. Из Ставки на Белорусский вокзал прибыл генерал Корнилов. Его встречает почётный караул. Офицеры несут его на руках. И 14-го он появляется в Большом театре. Его приход встречен оглушительными аплодисментами центра и справа и шиканьем левой части зала. Выборные от солдатских комитетов, развалившись в креслах первых рядов слева, демонстративно не встали при входе Верховного главнокомандующего. Они сидят с расстёгнутыми воротниками гимнастёрок, покуривая папироски и лузгая семечки.
Корнилов выступает с речью по записке, он, в отличие от Керенского, не большой мастак говорить. Речь написана. Вот основные тезисы этой речи Корнилова на Московском совещании 14 августа.
«В наследие от старого режима свободная Россия получила армию, в организации которой были, конечно, крупные недочёты. Тем не менее эта армия была боеспособной, стройной и готовой к самопожертвованию. Целым рядом законодательных мер, проведённых после переворота людьми, чуждыми духу и пониманию армии, эта армия была превращена в безумнейшую толпу дорожащих исключительно своей жизнью людей. Были примеры, когда отдельные полки выражали желание заключить мир с немцами и готовы были отдать врагу завоёванные губернии и уплатить контрибуцию, считая по 200 рублей на брата».
Дальше Корнилов перечисляет примеры расправ над офицерами и генералами, убийство их. Это вызывает возмущение – «на виселицу преступников!», но большинство из них, естественно, ни на какую виселицу не попали, им удалось уйти. После этого Корнилов говорит: «Армия должна быть восстановлена во что бы то ни стало. Ибо без восстановленной армии нет свободной России, нет спасения родины». Это говорится за два месяца до Октябрьского переворота. «Для восстановления армии необходимо немедленное принятие тех мер, о которых я доложил Временному правительству. Мой доклад представлен, и на этом докладе без всяких уговоров подписались управляющий военным министерством Савинков и комиссар при Верховном главнокомандующем Филоненко». Корнилов, при том что он недолюбливает Керенского, старается действовать в рамках легальности. Керенскому и правительству через него Корнилов представил доклад, на котором поставили свои подписи фактический военный министр Савинков (формально министром был сам Керенский, но Савинков был товарищем военного министра) и военный комиссар Филоненко – человек очень левых взглядов. Всё готово, бумаги готовы, они поданы. Что же в них было сказано? Сказано там было очень немного. Сказано было то, что необходимо ввести военное положение не только на фронте, но и в тылу, на военных заводах, на добывающих предприятиях, которые работают на оборону, и военное положение на транспорте, то есть запретить забастовки и т. д.
Корнилов приводит в своей речи очень важные цифры, свидетельствующие о том, что производство снарядов и орудий сократилось по сравнению с концом 1916 года на 40 %. А производство самолётов – в России самолёты рассматривались как глаза армии, то есть в основном это разведка, – сократилось на 80 %. Всё производство падает. Он говорит, что на Юго-Западном фронте уже явное недоедание, и командиры разрешают экспроприировать у крестьян пищу, потому что есть нечего. Армейские запасы сухарей, которые вообще все годы войны никто не трогал, только возобновляли на крайний случай, а ели хлеб, эти запасы сухарей уже съедены, и нет новых поставок. «Если фронт и тыл должны быть в равном положении, то только одно должно их отличать – если есть недостаток продуктов, то это должен чувствовать тыл, но не фронт». И дальше Корнилов говорит совершенно удивительную фразу. Фразу, которая просто предвидение. «Тем, кто целью своих стремлений поставил борьбу за мир, я должен напомнить, что при таком состоянии армии, в котором она находится теперь, даже если бы, к великому позору страны, возможно было бы заключить сепаратный мир, то мир не может быть достигнут, так как не может быть осуществлена связанная с ним демобилизация, ибо недисциплинированная толпа разгромит беспорядочным потоком свою же страну. Армии без тыла нет, всё проводимое на фронте будет бесплодным, и кровь, которая неизбежно прольётся при восстановлении порядка в армии, не будет искуплена благом родины, если дисциплинированная, боеспособная армия останется без таковых же пополнений, без продовольствия, без снарядов и одежды. Меры, принятые на фронте, должны быть приняты также и в тылу, причём руководящей мыслью должна быть целесоответственность для спасения родины».
Корнилов закончил своё выступление словами: «Страна хочет жить. И как вражеское наваждение, уходит та обстановка самоубийства великой, независимой страны, которую создали брошенные в самую тёмную массу безответственные лозунги». Аплодисменты одних, шиканье других. Но в общем эта речь произвела впечатление. Она была центральной на Московском совещании.
Был ещё один очень интересный факт. Присутствовавший министр Временного правительства Ираклий Церетели сказал, что буржуазия (так тогда выражались) предаёт Россию и мы – социалисты – должны её спасти. И в ответ на это выступил такой удивительный человек, инженер и предприниматель Александр Александрович Бубликов – комиссар Временного правительства, депутат четвёртой Думы от Пермской губернии, прогрессист, известный тем, что он пожертвовал 100 тысяч рублей (то есть около 80 кг золота) на учреждение лабораторий в Горном институте Екатеринбурга. За это получил звание почётного гражданина города. Это был человек активный, очень жертвенный, богатый и в то же время ориентированный на новую Россию.
Так вот, на Государственном совещании он ответил Ираклию Церетели: «Вы совершили великую ошибку, вы аплодировали словам, что торговля и промышленность есть враг. Мы ждём и верим, что эти старые пережитки, эти слова выйдут из русского обихода, и тогда торгово-промышленный класс будет иметь величайшее счастье в ряду с вами, плечом к плечу стоять в рядах работников на пользу новой России. России, которую этот класс много лет жаждал увидеть свободной и от которой он никогда не отступится».
Что произошло после этого? Пылкий грузин Ираклий Церетели встал, подошёл и крепко пожал руку Александру Бубликову. Это было второе великое событие Московского совещания. Об этом писали все. Министр-социалист и крупный промышленник оказались вместе. Вообще Московское совещание показало важную тенденцию, тенденцию к тому, что конструктивные силы ещё есть и они стремятся к соединению. Хотя ясно было видно на совещании, что есть и деструктивные силы, которые стремятся разрушить всё. Один из участников совещания, земский деятель князь Павел Дмитриевич Долгоруков вспоминал, что когда один из офицеров, ветеран без одной руки, член совещания шёл на своё место, то солдаты громко говорили: «Надо бы было ему и вторую руку оторвать». Антагонизм тоже был очень силён.