Затем коротко выступил военный комендант республики, доложил о том, что для прохождения воинской службы направлено одиннадцать тысяч триста призывников и новобранцев, из них четыре тысячи с собственным оружием, восемь с половиной тысяч направлены для прохождения службы в пределах республики. Директива об организации на базе военкоматов сводных отрядов самообороны выполняется, организован тридцать один сводный отряд общей численностью до восьми тысяч человек для охраны населенных пунктов, одиннадцать отрядов для охраны заводов, определены и укреплены оружейные комнаты, комнаты для дежурств тревожных групп, проводится работа по укреплению периметров заводов и особо важных объектов жизнеобеспечения. Налажен профилактический контроль за путями при помощи беспилотников.
Выступил главный врач, доложил о том, что эпидемий не допущено, но лекарственные запасы в республике на пределе, в том числе и по жизненно важным препаратам, отчего уже зафиксировано до двадцати смертей.
Если брать в целом, выступления были деловыми и в то же время какими-то… обреченными, что ли. Все ждали зимы настоящей, уральской зимы с тридцатиградусными морозами как страшного экзамена для проверки жизнеспособности, сметанной на живую нитку системы жизнеобеспечения. Среди присутствующих не было ни одного подонка, подонки уже давно кто лежал в неглубокой могиле в лесу, кто успел смыться и сейчас мог сравнить, что лучше — вставшая на дыбы Россия или Франция с ее уличными боями между отрядами гражданской защиты и негритянско-арабскими бандами из кварталов социального жилья. Или сравнить с Америкой, Соединенными ее Штатами, где в прошлом году казнили пять с половиной тысяч человек…
И все ждали, прикидывали в голове — сколько людей помрет и сколько останется в живых, и как они будут смотреть людям в глаза, и не придут ли люди, чтобы сказать им: «А пошли как вы… по известному адресу. Потому что руководители из вас…»
И все затаенно ждали, что скажут представители Москвы. Затаенно ждали помощи. Проблема в том, что помочь можно было мало чем.
Нет, деньги были. Просто доллар в прошлом году обесценился наполовину. И все те хваленые золотовалютные резервы, которые копили «на черный день», отрывая от себя и вкладывая в портянки с красивыми названиями, обесценились тоже примерно наполовину. Но самое главное — все авуары России за рубежом были заблокированы, так как право пользования ими могло принадлежать только законно избранному… путем голосования поднятием рук на Болотной площади правительству Российской… по факту конфедерации, хотя в названии по-прежнему стояло слово «федерация». И тот факт, что те же самые люди, голосовавшие поднятием рук, через два года брали Думу, — мало что менял в этом пасьянсе…
Глава Госсовета (название Государственный комитет обороны не прошло — просто сами устыдились запачкать легендарное имя) выслушал всех, не говоря ни слова, молча сцепив руки в замок на столе. Лишь когда докладывали о совсем остром — о беженцах, о буржуйках, об умерших из-за отсутствия лекарств людях, тем, кто сидел напротив, было видно, как белеют костяшки пальцев…
И лишь когда больше сказать было некому и нечего, он заговорил:
— Я не стану… говорить долго, товарищи, потому что мне нечего сказать. Помощь, которую мы сможем оказать за счет Госрезерва, мы окажем… и в то же время хочу предупредить всех: учитесь самостоятельности, потому что такого, как раньше, когда в Москву за деньгами ездили, больше не будет. Я хочу сказать вам о другом, товарищи… Вот вы сейчас живете в прифронтовой зоне. Боретесь с бандитами, со шпаной всякой… как на вулкане живете, да? Я вам скажу: одно из двух. Или мы и дальше будем жить в прифронтовой зоне, либо мы погоним бандитов назад, откуда они пришли.
Люди молчали.
— Решение уже принято? — спросил кто-то из директоров.
— Нет, решение не принято. Потому что выполнять его вам. Потому что жить здесь вам. И вы должны, здесь и сейчас, принять решение, как вы будете жить. На границе или нет. Мы случ чего поймем, поможем. Но решение принимать вам, здесь и сейчас.
Совет молчал. Потом Агафонов вдруг сказал:
— У меня прадед в сорок четвертом в Польше остался. Зря, что ли?..
И стало понятно, что решение может тут быть только одно.
Встреча — одна из многих, которая должна была скорректировать планы предстоящих действий, — состоялась недалеко от магазина «Океан», в большой, с высокими потолками, почти пустой квартире на шестом этаже пятиэтажного дома. Именно пятиэтажного, опечатки здесь не было. Этот дом был построен в пятидесятые годы, когда еще верили и надеялись. Там в каждом подъезде на самом верху сделали большую комнату — зал для собраний всех жильцов подъезда. Потом в девяностые «советские пентхаусы» приватизировали, превратив в комнаты-студии с пятиметровой высоты потолками. Из их окон, оставшихся каким-то чудом целыми, был виден пруд и Ижевский оружейный завод. И дворец пионеров, в последние годы переделанный под офисы, с давно заброшенным парком.
В углу работал дизель-генератор. От него работала плитка. На плитке стояли чай и суп из бомж-пакетов…
Два человека сидели напротив. Одного в прошлой жизни звали Кузьма. Другого — Лютый. Между ними в прошлой жизни были простреливаемые снайперами улицы сирийского Хомса и вонь иракских болот, афганские горы и казахская степь. И не было хоть одного раза, когда бы они не выиграли свой бой — вот только почему-то так получилось, что, выигрывая бои, они проиграли войну. Они встретились снова на территории дар аль-Харб, на территории больного, расползающегося, как гнилая ткань под крепкими пальцами, государства. Государства, которое было их Родиной и называлось Россией.
Между ними сейчас стояла бутылка шаропа, виноградного афганского самогона, которую припас до поры гость. Янтарно-желтая, словно светящаяся изнутри в неверном свете туристической лампы жидкость. Но пить ее никто не спешил.
— Как Аул? — спросил хозяин, смотря в глаза гостю, словно при допросе.
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Человек вольный.
— Там?
— Да.
— Бес?
— Тоже. В Ростове он. С казаками.
Временный хозяин этой квартиры неловко встал, снял кастрюлю с плитки, без страха прихватив пальцами раскаленный металл. Принялся неловко разливать в тарелки.
— Давай так поедим.
— Да нет. По-человечески…
Ели сосредоточенно, без болтовни, истово — как наголодавшиеся люди. Оно и в самом деле… несытно было. Уже сейчас.
— Почему в доме не живешь? — сказал гость.
— Может, это и есть мой дом.
— Да нет. Знаю…
— Знаешь?
— Знаю. Ты не думай, не следил. Просто в своем доме все по-другому.
Временный хозяин квартиры поставил тарелку на стол, посмотрел в высокое, вибрирующее под ударами злого ветра окно. Заговорил как-то отстраненно, как и не о себе.
— Ты знаешь, батя… я в один прекрасный день просто все бросил и ушел из своего дома. На войну. Когда я вернулся в город, я зашел туда… но ни ночи не переночевал… не могу просто. Я так и не вернулся с войны, понимаешь?
Хозяин доел суп. Спросил:
— Совсем рехнулся, да?
— Да нет. Никто из нас не вернулся с войны.
Хозяин квартиры разлил чай. Простые, словно пришедшие из фильмов про Гражданскую кружки жгли пальцы…
— Настоящий…
— Он самый. В Москве что?
— Да то же говно… — Гость помолчал, обжегся чаем, подул и продолжил: — Ты знаешь, я вот думаю… Вот мы с тобой к чему-то пришли, да? Ну, по всяким странам насмотревшись, да?
— Ну?
— Вот ради чего все это? Знаешь… г… из людей прет. Вот просто г…о. Вроде нормальный человек, а поскребешь — г…о одно. Все как обиженные. Кем, чем — не знаю, но пытаются мстить. Из грязи, да чтобы сразу в князи, да чтобы тройкой. И знаешь, что самое обязательное? Чтобы грязью людям в рожу. Без этого кайфа нет. Проехал, и грязью людям в рожу. Вот откуда такое?
Хозяин вздохнул:
— От Советского Союза. Хоть ты это никогда и не признаешь.
— Да вот хрен! — горячо возразил гость. — Ни хрена! Ну где, в какой школе, в каком пионеротряде этому учили, а? Ты не застал, а я вот застал еще. Ну не было тогда такого, не учили такому!
— Да этому не учат. Кто будет такому говнищу учить? Этому сами учатся. Хочешь, скажу, как?
— Да, и как?
— Да просто. Когда общество нормальное, каждый на своем месте. Кто-то поумнее, кто-то поглупее. Кто-то посметливее, кто-то порасхлябаннее. Это нормально, каждый на своем месте. У каждого и жизнь своя, у кого получше, у кого похуже.
А знаешь, что у нас получилось, батя? У нас в семнадцатом власть взяли те, кто равенства хотел. Только не получается равенства-то. А государство требовало. Я читал… дом больше, чем сто квадратов, построить нельзя, вот сам подумай, ну не хрень ли? Люди в подвале себе хоромы оборудовали и злобу копили, копили…
А другие — они были не лучше, но они поднимались. Задницу начальству подлизывая. И вот когда поднялись, они сказали себе — ага! Вот каким путем прошли мы, а вы что, лучше, что ли? Ну, на колени, смерды! И пошло это из поколения в поколение.
Хозяин квартиры допил чай, усмехнулся.
— Вот, тут дружка встретил. СОМом как раз рулит. Вот он тоже справедливости хочет. Это я, куркуль такой, ее не хочу. А по факту получается, что он людям в рожу, а я за руки хватаю. Вот так вот…
Гость сплюнул на пол.
— Э… не в сортире.
— И че делать? — в упор спросил гость, который был старше хозяина квартиры.
Хозяин квартиры отрицательно качнул головой.
— Знаешь, батя, а мне дружок мой такой же вопрос задавал. Че делать. Че делать?! А не знаю я, че делать! Я только одно своей тупой башкой понимаю — что если ты в поисках справедливости доходишь до того, что отца пятерых детей в морду или кого к стенке, то на… такая справедливость нужна. Никакая справедливость в мире не стоит лишней жизни хоть одного своего человека! Я так в Москве говорю, я и тут так говорю и делаю. И буду делать!
Гость крякнул. Отставил допитую кружку.