зговоров, кроме разговоров о джихаде. И у них просто не было ничего в жизни такого — чего стоило бы ценить и от чего не хотелось бы отказаться ради вожделенной шахады. А семьдесят две женщины — это много для тех, кто не знал ни одной…
Нашлись и новые вожди. Братья Хаккани[82], например, чем не вожди. Уважаемые моджахеды.
Потом — это когда Пакистан и Афганистан объединились и к власти пришли правоверные, а не западные марионетки, — они собрались на шуру[83], чтобы решить, что делать.
Тогда Джелалуддин Хаккани принес карту и повесил ее на стену. И всем сразу стало понятно, куда идти и что делать.
Разве это справедливо, что у правоверных, которых уже сейчас двести двадцать миллионов человек, нет земли, только голые скалы и лишь немного плодородной земли в долинах рек, а у неверных, которых и ста пятидесяти-то миллионов не наберется, столько земли, сколько нет у всех мусульман в мире? Разве Аллах хотел, чтобы это так было?
И они пошли на север.
Амир Сайфулла сражался с неверными в Горном Бадахшане, в Кыргызстане, в Казахстане, в Имарате Кавказ, на Кубани, которая тоже должна была принадлежать мусульманам, и вот сейчас, вместе со своими отрядами приехал поднимать людей на джихад сюда, в Татарстан, где мусульмане уже четыреста лет жили под пятой Русни. Здесь он принялся набирать людей на джихад, и дело пошло хорошо, потому, что люди не знали, что такое джихад, романтики вкусить хотелось, а из разгромленных по случаю независимости тюрем вырвались на свободу уголовники.
Да еще русисты прогнали мусульман со своей земли, и они приехали. Но это ничего, это даже хорошо. Чем больше таких вот людей, тем больше будут понимать, что только на лезвии меча можно донести законы шариата на каждый кусок земли и до каждого человека. Отвоюем у Русни и земли мусульман, и все земли, какие у них есть, дай только срок…
Сайфулла рос в званиях. На Кавказе он был полковником, здесь его сделали бригадным генералом. У него не было никакого опыта, кроме того, который он лично получил в ходе двадцати лет войны, и пока этого хватало. Приехав сюда из нищей грязной страны, он обнаружил, что жить можно здесь совсем даже неплохо. У людей были квартиры, а у кого и квартира, и дом, или просто большой дом, земли здесь было столько, что ее по лени никто не обрабатывал, и почти никто и нигде не голодал. Даже самые бедные здесь могли позволить себе купить хлеб (в его стране хлеба не было, были лепешки, поэтому сам амир хлеб не ел), и почти у всех было жилье, по крайней мере у правоверных точно было. И еще здесь было много женщин[84], которых иногда даже насиловать не надо было — сами давали, и была водка. Прозрачный напиток, немного суховатый и безвкусный, не такой, как шароп — виноградный самогон, но зато его было много, пился он легко, и когда ты его пил, ты переставал думать обо всех проблемах, которые сваливались на амира целого боеучастка, подобно небесному своду в час Суда. И потому Сайфулла начал пить водку сначала небольшой глоток перед сном, когда Аллах не видит, потом по два глотка, потом по три. А потом он начал пить водку и днем, успокаивая себя тем, что он пьет не под открытым небом, а Аллаху под крышей, наверное, не видно. И еще он участвует в джихаде, а участвующим в джихаде Аллах простит и большие прегрешения, не говоря уж о таких мелких, как выпить харама перед обедом. И после обеда. И на ужин…
Итак, амир Сайфулла откушал молодого барашка, которого моджахеды зарезали только утром, после этого он решил выпить. Достал бутылку харама и тут увидел, что на бутылке человеческое изображение, на этикетке, а это харам. Харам на хараме получается дважды харам. К такому греху он не был готов, не таким уж он был и закоренелым грешником. И потому он достал нож, соскреб этикетку, выпил два или три глотка из бутылки. И сейчас сидел и думал, не выпить ли еще.
И вот так он сидел и думал, пока не вбежал Иса и не сказал, что к тому дому, где они находятся, идет большая группа людей и грузовые машины…
Амир Сайфулла попытался вспомнить, получилось плохо, наверное, из-за сглаза или колдовства. Он сидит, а перед глазами двоится, точно сглазили. Вроде как позавчера с ним по связи разговаривал большой человек из Казани — позывной у него «Магас» — и сказал, что к нему прибудет подкрепление и опытный моджахед из местных, чтобы успешно провести наступление на русистов и башкирских бидаатчиков. Наверное, амир Магас сдержал свое слово и прислал людей.
— Это… скажи, чтобы пока устраивались на постой. Выгоните это… местных из домов, чтобы места им хватило.
— Эфенди! — тут Сайфулла заметил, что Иса белый как мел. — Там этот… старик из местных, который вчера приходил. И люди с оружием — человек сто! И машины!
Тут по стеклу хрястнул камень. Стекло было не стеклянное, а пластиковое и камень выдержало, но амир Сайфулла понял — плохо дело.
Он с трудом поднялся, взял автомат…
— Возьми… знамя.
Знамя — черный флаг с надписью по-арабски «нет Бога кроме Аллаха и Мохаммед Пророк Его» — сопровождало его всегда. Он всегда если записывал флешки и диски, то на его фоне. И побеждать неверных оно помогало…
Амир едва не забыл свой автомат, но пока он продвигался по коридору, заполненному встревоженными моджахедами, Иса успел сбегать не только за флагом, но и за автоматом…
В селе жило около восьмисот человек, село было средним по размерам, но сейчас за счет беженцев численность его населения увеличилась едва ли не до двух с половиной тысяч человек. И это не считая боевиков. В основном — женщины, дети, но и мужчин хватало. И когда амир Сайфулла вышел на площадь перед народом, тут еще был постамент от памятника Ленину, а сам памятник сняли и сдали на металлолом, он понял, что Иса ошибся в численности людей — не меньше двухсот человек. А ниже, на дороге за деревьями виднелись «КамАЗы»…
Оружие было не у всех, намного меньше, чем у его моджахеддинов, но оно было.
А самое плохое — впереди людей стоял человек. С ним были еще трое, но они значения не имели. А вот этот человек… — Сайфулла даже после сглаза понял, что он опасен. Что он прирожденный лидер, вожак стаи. Что он не слишком-то верит в Аллаха, но пользуется верой тогда, когда это ему нужно и выгодно… Впрочем, тут мало кто верил в Аллаха так, как надо было, разве что из совсем молодых. И еще Сайфулла понял, что это бывший полицейский или военный. Скорее, даже военный. У них особый взгляд и особые повадки, и он это хорошо помнил. Как у того полковника русистов, которого захватили врасплох и отрезали ему голову…
— Кто ты такой? — спросил он по-русски. Все моджахеддины здесь разговаривали по-русски, кто-то хорошо, кто-то плохо, но все разговаривали по-русски. Потому что русский язык был единственным языком, который знали все и на котором можно было общаться.
— Я амир Марат Тайзиев из Казани.
— Я здесь амир.
— Потому я и спрашиваю у тебя — кто изнасиловал и убил ребенка? Кто издевается над людьми, будучи в гостях и не помня этого?..
Надо сказать, что состав отряда у амира был тот еще. Кавказские боевики — они, кстати, были еще хоть более-менее дисциплинированны и обладали определенным боевым опытом. Местные — они восторженно рвались в бой во имя Аллаха, но у них не было никакого опыта, и их косили пулеметчики русистов и башкирских бидаатчиков, как крестьянин косит траву — широкими взмахами. Уголовники — у них был свой амир, он демонстративно подчинялся, но как только дело пахло серьезным боестолкновением с бидаатчиками, не говоря уж о частях регулярной армии, они поворачивали назад. Именно поэтому их отряд не двигался с места уже давно. Хорошо, если пришло подкрепление, его он пустит на прорыв, а сам пойдет за ним.
А бачу, скорее всего, изнасиловал и убил Иса, его порученец. Он был афганцем, из Кандагара, а про Кандагар говорят, что голуби, пролетая над этим городом, машут только одним крылом. Говорили, что он подростком был бача бази[85]до того, как встать на джихад, и сейчас тоже предпочитал женщинам маленьких мальчиков.
Но выдать его на расправу местным он не мог. Потому что тогда он перестанет быть амиром, а станет бинанга, подлецом. И погибнет.
— Это земля правоверных. Я здесь не гость.
И амир услышал, как заволновался народ, словно бы ожил пчелиный рой. И это ему не понравилось…
— Это моя земля! — дерзко сказал чужак, который был ниже амира на голову. — Она была татарской и будет татарской. Ты не татарин, значит, ты гость. И ты должен соблюдать наш закон! Скажи мне, кто из твоих людей сделал харам — или я найду его сам!
И снова из толпы послышался шум, но теперь это были уже крики одобрения дерзким словам. И это было очень плохо…
Амир понял, что надо менять тактику.
— Люди, — крикнул он, — к чему эти речи, они попахивают асабийей и многобожием! Разве для этого вы освободились от неверных, чтобы тут же отпасть от Аллаха?! Клянусь Аллахом, мы все братья! Мы все молимся одному лишь Аллаху! И я оказался на вашей земле, потому что веду джихад!
— Да ты от Уфы сюда бежал, джихадист! — крикнул кто-то из толпы, и люди засмеялись.
Амир понял, что он теряет авторитет и контроль над толпой.
— Слышишь, что люди говорят? Ты ведешь джихад, сверкая пятками перед неверными! Должно быть, им очень страшно…
Амир нахмурился.
— А что сделал на пути Аллаха ты, чтобы упрекать меня?
— Я шел и иду по пути справедливости. И я говорю тебе: вот, мы пришли сюда и мы хотим справедливости! Отдай нам человека, который совершил харам, или мы возьмем его сами!
Моджахеды за спиной амира сомкнули ряды…
— Давай устроим шариатский суд… — сказал амир примирительно, — давай поступим так, как предписывает фикх.
— Аллах скор в возмездии, а у тебя уже было три дня, чтобы сделать шариатский суд, но ты его не сделал! Вместо того чтобы дать справедливость людям, ты пил харам, я это чувствую, даже не видя! Так пусть же теперь справедливость свершится здесь, на площади! Пока ты амир, скажи свое слово.