Понятия врага и войны исполняют множество полезнейших функций в американском государстве. Самюэль Хантингтон так резюмирует их положительные эффекты: авторитет государства усиливается; внутренние антагонизмы — социальные, экономические, расовые — сглаживаются перед лицом общего врага и повышается национальное единство; кристаллизуются гражданские качества народа — служение общему делу, гражданская ответственность, сплоченность; экономические ресурсы мобилизуются и повышается экономическая производительность. Войны зачастую способствуют решению внутренних наболевших проблем. Для Америки самая кровопролитная в истории нации Гражданская война стала первым шагом к отмене рабства, а внешнеполитические требования холодной войны ускорили отмену расовой дискриминации и сегрегации, поскольку критика этих явлений давала силу аргументам советской стороны.[130]
Война для Америки — это всегда война за идеалы, за свободу, за «наш образ жизни». Она ведется не столько против некоторого государства, сколько против тирании, деспотизма и попрания прав человека его руководством, на стороне народа этого государства — вне зависимости от того, просил ли этот народ Америку о помощи (будучи под гнетом тирании, народ не мог изъявить свою волю, — ответит Америка, если ей указать на непрошенность ее помощи). Как отмечает социолог Сеймур Мартин Липсет, чтобы пойти на убийство людей и готовность умереть, американцы должны видеть конфликт как противостояние Добра и Зла и себя в нем, на стороне Бога сражающимися против Дьявола.[131] В этом случае, согласно опросам Gallup, американцы демонстрируют большую готовность к войне, чем граждане других 30 опрошенных наций. Так, наличие высоких идеалов и целей гуманитарного и морального порядка абсолютно необходимо Америке для ведения войны.
Война, будучи предпочтительным ответом на угрозы, согласно давней американской традиции, ведется, во-первых, на упреждение и, во-вторых, со всей имеющейся в наличии силой. Как говаривал Дональд Рамсфелд, «Если мы не покажем готовность применить силу в данном конкретном случае, то доверие к нам в мире упадет до нуля». (Искусный стратег Бисмарк говорил, что превентивная война «похожа на совершение самоубийства из-за страха смерти».).
Применение сокрушительной силы и подавляющего превосходства при ответе на угрозу приветствуется большей частью американского общества. Американский подход к ведению войны отличается тем, что в результате военных действий жертвы противника превышают жертвы армии США не только в разы, но и на порядки. Применение ядерного оружия против Японии стало зловещим образцом такого подхода. За годы корейской войны (1950–1953) погибло около 34 000 американских солдат, в то время как жертвы корейской стороны оцениваются в 1 миллион человек (при населении страны на начало войны в 9,5 миллиона человек!). Война во Вьетнаме унесла жизни 58 000 американских военных — и 730 000 человек со стороны Северного Вьетнама, 545 000 со стороны Южного Вьетнама.[132] При этом на Вьетнам было сброшено почти в три раза больше бомб, чем во Вторую мировую войну. В 2003 году марш-бросок к Багдаду унес жизни 200 американцев и 20 000 иракцев; за 4 истекших года затяжной повстанческой войны в Ираке погибли 3200 американских военных и, в зависимости от источников, от 300 000 до 655 000 иракцев.
Социолог Уолтер Рассел Мид называет «традицией Джексона» тенденцию Америки использовать значительно превосходящую силу в ответ на угрозы.[133] Генерал Эндрю Джексон, ставший седьмым президентом США (1829–1837), задал курс американской внешней политики на большую часть XIX века, сменив «стиль шелковых чулок» на стиль прокуренных штабов и значительно усилив президентскую власть в ущерб полномочиям конгресса. По словам военного историка Уолтера Макдугалла, Джексон, «вождь границ» шотландско-ирландского происхождения, «в буквальном смысле ввязывался в драку при каждой возможности». В 1817 году он захватил испанскую Флориду первым из длинной серии упреждающих ударов, которыми испещрена американская история.
Будучи демократом, президент Джексон был силовым демократом и противопоставлял свою политику политике Томаса Джефферсона. Также как и приверженцы Джефферсона, Джексон был верным идее свободы и прав человека. Однако в противоположность адептам Джефферсона, которые считали цитаделью республики Первую поправку к Конституции, устанавливающую свободу слова, Джексон считал основой республики Вторую поправку к Конституции, разрешающую ношение оружия. Современные сторонники линии Джефферсона являются членами Союза гражданских свобод. Современные наследники Джексона принадлежат скорее Национальной стрелковой ассоциации, считающейся самой влиятельной общественной организацией в Америке. «Демократия по Джексону» означает жесткую агрессивную линию и регулярно подвергалась критике. Однако публичных дебатов на эту тему практически не ведется. Дело в том, что большинство приверженцев «демократии по Джексону» принадлежат «простому народу»: среди них практически нет представителей интеллектуальной или журналистской элиты, и поэтому они не имеют достаточно внятного голоса. Свое мнение они выражают на выборах — им президент Буш обязан победой в 2005 году.
Америка под руководством Джорджа Буша ненасытна в коллекционировании врагов. Сегодня на традицию государственного мессианства накладывается мессианство лидера, убежденного в том, что он исполняет волю Бога. Полномасштабные и очень сложные военные действия в Ираке и Афганистане, активизация экстремистских движений на всем Ближнем Востоке, «глобальная война» против терроризма только раззадорили американских силовиков-неоконсерваторов. Одновременно они начинают выращивать врага из Китая, который теперь рассматривается как наиболее вероятный противник для традиционной (государство на государство) войны. И еще хватает сил для того, чтобы объявить потенциальным врагом Россию без каких-либо реальных провокаций со стороны последней.
Ирония традиционной американской настроенности на врага заключается в том, что «реальнополитических», угрожавших ее территории врагов у Америки на протяжении ее истории, помимо Британии, практически не было: последний раз нога врага (британского) на американскую территорию ступала в 1812 году. Как отсутствие завоевателей уживается с таким количеством врагов? Дело в том, что для отнесения кого-то к категории недругов Америке не требуется посягательства на ее территорию. Врага Америки заведомо определяют его ценности и идеология своим несовпадением с американскими, а угрозы — воспринимаемая опасность ее интересам, рассеянным по всему миру.
Примечательным образом Соединенные Штаты допускают только очень низкий уровень угрозы. Постоянная тревога и ощущение уязвимости могущественной Америки кажутся парадоксальными всем остальным нациям, привыкшим жить в гораздо меньшей безопасности с гораздо меньшим арсеналом.
Америка стремится к абсолютной безопасности — которой не существует. Такая высокая чувствительность к опасности объясняется очень широким описанием врагов, позволяющим включить в этот разряд практически любого «другого». Другая непосредственная причина лежит в чрезвычайно широкой интерпретации интересов, включающей интересы материальные и идеалистические, политические и экономические, прямые и косвенные — рассеянные по всей территории планеты. Помимо собственно национальной идентичности видение обилия угроз объясняется и логикой империи. По мере того как Америка набирала мощь, ее видение причитающихся прав и интересов расширялось. С интересами умножились и усилились воспринимаемые угрозы и вслед за ними — действия, воспринимаемые как необходимые ответы на эти угрозы.
Одержимая воспринимаемой опасностью и непоколебимой уверенностью в своей правоте, добродетели и «заботой» о благополучии других наций, Америка не может понять, как те могут не разделять ее видение и могут не стремиться ей помогать. В американском понимании их нация, построенная как идеальное государство на благо всех людей мира, воплощает Добро. Кто станет противиться Добру? Только тот, кто введен в заблуждение дурными правителями, или тот, кто воплощает Зло. Здесь выстраивается классический силлогизм: Америка есть Добро — «другой» не согласен с Америкой — «другой» есть Зло.
Сегодня, как, впрочем, и на протяжении большей части истории государства, внешнеполитический дискурс США имеет ярко выраженную силовую риторику: он состоит в основном из угроз, санкций и ультиматумов. Доктрина упреждающего удара, объявленная администрацией президента Буша в 2002 году, была применена к Афганистану и Ираку; Северная Корея и Иран в последние годы постоянно находятся у нее на прицеле. Меньшую известность получила «доктрина одного процента», также известная как «доктрина Чейни» (The One Percent Doctrine), увидевшая свет в ноябре 2001 года — между тем, доктрина очень показательная. Она гласит, что, даже если вероятность ядерной угрозы — например, создание ядерного оружия пакистанскими учеными для «Аль-Каиды» — составляет лишь 1 %, американское руководство при подготовке ответных мер должно расценивать эту маловероятную угрозу как несомненный факт.[134] То есть американский ответ должен быть таким, как если бы угроза уже воплотилась.
При всей агрессивности и параноидальности в видении врагов Америки в целом, существенная часть американцев действительно являются убежденными противниками войны. Антивоенные круги всегда присутствовали на политической сцене Соединенных Штатов, создавая противовес «партиям войны», хотя чаще всего они проигрывали. Так, в годы становления государства антифедералисты предлагали наложить запрет на наличие постоянной армии в мирное время. Когда в конце 1880-х годов Соединенные Штаты приняли решение значительно увеличить военно-морской флот, многочисленные критики предупреждали, что наличие океанских кораблей создаст для Америки и