В послереволюционные годы Советская Россия представлялась слабым дезорганизованным гигантом, не способным на заметное экономическое развитие. Доходившая до Америки фрагментарная информация о разрухе, вызванной революцией и Гражданской войной, укрепили такое мнение. Уверенность в слабости молодого Союза была столь сильной, что американское правительство даже не считало нужным собирать о нем информацию. Установление дипломатических отношений и открытие посольства в Москве в ноябре 1933 года не столько улучшило понимание советской системы, сколько создало иллюзию лучшего ее понимания. Американские чиновники в Москве не стали получать больше верной информации, но стали подвергаться более интенсивному потоку дезинформации, который они транслировали в Вашингтон как чистую монету.
За счет иллюзии обладания информацией из первоисточника видение ситуации в СССР, с одной стороны, еще более отдалилось от реальности и, с другой стороны, стало обосновываться с еще большей убежденностью. Когда до правительства все же доходили фрагментарные данные, говорящие об интенсивном наращивании военной и индустриальной мощи Советским Союзом, эти данные либо игнорировались, либо отвергались как ошибочные. Доказательства почти полной ориентации советской промышленности на военные нужды не раз приводились в течение 1930-х годов экспертами, как государственными, так и независимыми, но суть и следствия этих фактов не интегрировались в понимание чиновников. Несколько верных оценок Советской армии, демонстрировавших, что СССР имел самый крупный арсенал передовых вооружений — самолетов, танков, а также производственных мощностей, — были проигнорированы, потому что противоречили большинству мнений. Потери СССР в 1940 году от войны с небольшой и далеко не самой сильной финской армией дали очередное подтверждение слабости Советского Союза тем, кто видел его слабым. Накануне Второй мировой войны советское государство представлялось из Америки нежизнеспособным, и коллапс его считался лишь делом времени.
Во время Второй мировой войны, с точки зрения США, Советский Союз в переговорах с союзниками вел себя достаточно жестко и непредсказуемо: то просил помощи, то выставлял условия, и в каждом случае бескомпромиссно добивался своих целей. Британский премьер-министр Уинстон Черчилль почти с самого начала войны уловил намерения Сталина получить контроль над большой частью Европы и настойчиво пытался донести свое убеждение до американского коллеги Франклина Рузвельта, но безрезультатно: президент Рузвельт был уверен в верности своего понимания «дяди Джо» и своей способности склонить его к конструктивному курсу. Как бы сложно ни проходило союзничество с СССР, большинство американских чиновников не сомневались в единстве целей США и СССР. Те немногие, кто подозревал Советский Союз в намеренном саботировании некоторых союзнических соглашений, поплатились карьерой.
К концу 1944 года внешняя разведка Госдепа стала настойчиво приводить данные об антисоюзнических действиях СССР и его враждебных намерениях. Эти мнения наконец стали подниматься с уровня аналитиков на средний уровень и доходить до высшего уровня Государственного департамента, разведслужб и министерства обороны. Несмотря на факты, Рузвельт и его ближайшие советники продолжали настаивать на попытках заручиться содействием Сталина в реализации амбициозных международных планов, которые задумывал Рузвельт. Кроме того, администрация опасалась, что существенное изменение политики по отношению к СССР выставило бы напоказ ее прежние просчеты, открыв президента для внутренней критики. Поэтому Рузвельт отказал разведслужбам в мандате собирать дополнительную информацию о Советском Союзе. Внезапная смерть Франклина Рузвельта в апреле 1945 года привела на президентский пост Гарри Трумэна, который понятия не имел о планах Рузвельта и занял типичную американскую позицию по отношению к любому врагу — агрессивное силовое давление.
Вопреки ожиданиям, Советский Союз не только не был сломлен сильнейшей германской армией, перед которой пала почти вся Европа, но и стал ключевым творцом победы во Второй мировой войне. Далее, несмотря на гигантские человеческие потери — более 23 миллионов человек, или 13,77 % общего населения страны, в сравнении с 418 000 человек (0,32 % населения США), и разрушением 40 % экономики,[189] Советский Союз стал достаточно сильным в военном и экономическом отношении, чтобы бросить вызов Соединенным Штатам.
Успех СССР произвел в Америке шок — тем более сильный, что случился он именно тогда, когда сами США впервые в своей истории утвердились на лидирующей позиции в мире. Такой серьезный просчет повлек в Америке панику. Чувство уязвимости и традиционные опасения за безопасность спровоцировали гиперреакцию и стремление перестраховаться.
Взаимная непереводимость двух систем, отсутствие методологии и инструментария для оценки советских реалий, неспособность видеть и верно интерпретировать информацию, не соответствующую ожиданиям, — все эти факторы активно участвовали в формировании ошибочного представления о советской реальности. Отсутствие базового знания и понимания Советского Союза, своего рода «неснижаемого остатка» информированности о государстве, что дало бы сравнительную шкалу для оценки ситуации в каждый определенный момент, стимулировало американскую тенденцию бросаться из одной крайности в другую. В США то устрашали себя преувеличенной мощью Советского Союза, то уверяли себя в скором крахе его системы. Попытки анализа советской экономики по критериям западной экономики неизбежно приводили к заключению, что коллапс системы неотвратим. Поскольку коллапс все не наступал, аналитики приходили к выводу, что система практически неуязвима, и это создавало конфликтующие и алармистские восприятия внутри правительства.
Ошибки в анализе информации, по мнению Леонарда Лешука, не были случайными или редкими, но широко распространенными и регулярными, и накапливались по мере того, как новые предположения строились на основе ошибочных заключений, выведенных из ошибочной информации.[190] Лешук также замечает, что объем информации является второстепенным фактором для получения верного анализа: некомпетентный аналитик неверно проанализирует информацию, сколько бы ее ни было.
Некоторые события советской жизни действительно имели все основания основательно перетряхивать восприятие СССР, независимо от угла преломления. Сильнейшим ударом по верованиям приверженцев советского строя за границей стала информация о сталинском терроре, раскрытая после XX съезда КПСС. Свидетельства политических гонений были для американских сторонников СССР предательством идеалов коммунизма, ибо политическая демократия дорога сердцу любого американца, будь он даже членом коммунистической партии. Запуск Советским Союзом спутника в 1957 и полет в космос Юрия Гагарина в 1961 году создали новый виток ужаса перед мощью советского врага. Правительство и общество регулярно захлестывали волны тревоги и опасений, что демократическая Америка слишком размягчилась морально и физически, чтобы выдержать напор «целеустремленного, с серьезными намерениями, дисциплинированного» советского врага.
Наследие холодной войны
Холодная война оставила в наследие сегодняшним России и Америке предубеждения, подозрительность, эмоциональность и иррациональные опасения, притупляющие голос разума и здравого смысла. Восприятия эпохи холодной войны, запечатленные в памяти подавляющего большинства американцев, служат опорным ориентиром, исходной точкой для оценки происходящего в России сегодня. Более того, образы холодной войны являются единственно возможным базовым ориентиром, поскольку живущие сегодня поколения не знают ничего о докоммунистической России.
Через призму либерально-демократических ценностей США Советский Союз представлялся олицетворением всего негативного и резервуаром всех характеристик, противоположных американским. С позиций США, СССР воплощал антагонистический полюс по каждому критерию: тоталитарность, авторитаризм, тирания, попрание прав человека, безбожность — вместо демократии, свободы, прав человека, плюрализма мнений и христолюбивости.
Холодная война стала удобнейшим форматом для выражения идиосинкразии американской идентичности. Тоталитарный антипод способствовал кристаллизации образа Америки как «маяка свободы» для свободолюбивых народов мира и видения себя американцами как «всемирной нации», сочетающей в себе все лучшее. В противостоянии с СССР Америка могла лучше реализовать свою «особую судьбу» и «спасти мир». Наличие внешнего врага способствовало сплочению нации, а преувеличение его мощи и «коварства» помогало видеть себя более сильной и добродетельной державой. Манихейское видение мира питалось идеей противоборства с «империей зла», и религиозный дух видел сражение с Советским Союзом как библейский Армагеддон. Чувство уязвимости и компенсирующая его погоня за абсолютной безопасностью служили эффективной движущей силой и оправданием экспансии в мире. Холодная война также отвечала вполне материальным — и очень весомым — интересам индустриального и военного лобби. Со своей стороны, Советский Союз, в силу наличия аналогичных характеристик, всячески способствовал созданию и поддержанию такого своего образа в Соединенных Штатах.
Восприятие советской внешней политики в США можно категорировать в три группы. Первый тип интерпретаций, традиционный, видел во внешней политике СССР продолжение стремлений царского режима. Идеологическое, военное, индустриальное и технологическое усиление советских времен, согласно сторонникам такой интерпретации, дало дополнительные средства для достижения традиционных для России целей: доступа к морям, обеспечения безопасности границ, повышения международного влияния. Двойственность направлений продвижения — Азия и Европа — соответствовала давней российской традиции, причем, встречая препятствия на одном направлении, Россия двигалась в другом. Вторая школа, идеологическая, интерпретировала советскую внешнюю политику как стремление к мировому господству и установлению коммунизма во всем мире. Планы советских лидеров сравнивались с планами Гитлера, марксистско-ленинское учение понималось буквально, заговорщический характер подкреплялся тоталитарными средствами достижения целей. Третья школа рекомендовала комбинировать элементы традиционного и идеологического подходов, ибо стремление СССР обеспечить свою безопасность совмещалось и поддерживалось идеологией экспансии.