«Понеже из Швеции послан в турецкую сторону с некоторою важною комиссиею и с писмами маеор Инклер, который едет не своим, но под именем называемого Гагберха, которого ради высочайших Е.и.в. интересов всемерно потребно зело тайным образом в Польше перенять и со всеми имеющимися при нем писмами. Ежели по вопросам об нем где уведаете, то тотчас ехать в то место и искать с ним случая компанию свесть или иным каким образом ево видеть, а потом наблюдать, не можно ль ево или на пути, или в каком другом скрытном месте, где б поляков не было, постичь. Ежели такой случай найдется (внимание! — Ε. Α.), то старатца его умертвить или в воде утопить, а писма прежде без остатка отобрать».
В начале 1739 года Миних дал повторную инструкцию поручику Левицкому, а также капитану Кутлеру и поручику Веселовскому уже не только насчет Синклера, но и насчет других подлежащих «анвелированию» врагов России — вождей венгров и запорожцев Ракоци и Орлика.
Ну и наконец доклад Миниха императрице от 1 августа 1739 года, который все ставит на свои места. Из него следует, что Миних получил указы Анны, «каким наилучшим и способнейшим образом как о Синклере, так и о Ракотии и Орлике комиссии исполнять и их анвелировать», и все, что от него требовалось, исполнил. Далее он описывает трудности проведенной операции, все лавры которой, конечно же, должны принадлежать ему.
И надо сказать, что такие доказательства преступлений, как инструкции Миниха своим подчиненным и уж тем более его доклад императрице со ссылкой на прямые ее указы, встречаются не часто — убийцы высокого ранга умеют прятать концы в воду. «За верныя и ревностныя его службы, которыя он Нам чрез многие годы показал», Анна в конце своего царствования прибавила к жалованью фельдмаршала Миниха еще 5000 рублей в год. Для этого, как мы видим, у нее были все основания14.
В написанных уже вo времена Екатерины Π мемуарах Миних, подводя итоги своих — скажем прямо, весьма посредственных — действий в русско-турецкой войне, заключил: «Русский народ дал мне два титула: „Столпа Российской империи“ и „Сокола со всевидящим оком“». Пунктуальный комментатор дореволюционного издания мемуаров Миниха со скрытой иронией замечает: «Название «Столпа Российской империи» и «Сокола», будто бы данное русским народом Миниху, сохранилось только в его записках». Зато до нас дошло мнение простого русского солдата: «Власьев (то есть Ласси. — Е. А.) славен генерал, Азов сам собою брал. А как Миних живодер, наших кишек не берег»15.
О легендарной гордыне и амбициозности Миниха, беззастенчиво восхвалявшего свои весьма скромные воинские подвиги и требовавшего за них почестей и наград, напоминает и указ Анны, посланный рижскому вице-губернатору Гохмуту: «Усмотрели Мы из присланного от вас репорту, что в бытность в Риге генерал-фельдмаршал граф фон Миних определил имеющиеся в Риге ворота от реки, которые бастионы вновь переделаны, именовать другими званиями, и оныя именования переменять Мы не указали, а именовать оные по-прежнему, так, как оные прежде назывались. И повелеваем вам учинить о том по сему Нашему указу»16.
Подозреваю, что Миних намеревался, воспользовавшись реконструкцией крепости, дать одним из ворот свое имя, чтобы остаться в истории. Но он напрасно волновался — он и так остался в истории (свидетельством чего служат и эти строки), хотя, вероятно, не с такими оценками, каких бы он хотел.
Как управлять государством «с гневом»
Взойдя на престол, Анна Ивановна оказалась в довольно сложном положении. Она была провозглашена самодержавной императрицей теми политическими силами, которые при обсуждении шляхетских проектов выступали за ограничение ее власти и лишь в последний момент под давлением гвардейцев сняли свои требования. Еще целую неделю после 25 февраля 1730 года, когда гвардейцы «наорали» для Анны самодержавие, ее положение оставалось крайне неустойчивым. Документальных свидетельств политической борьбы, продолжавшейся до начала марта, не сохранилось, и судить об этом можно лишь на основании анализа проекта указа Анны от 4 марта и окончательного текста этого указа.
Проектом указа предлагалось срочно созвать «довольное Собрание разных главнейших чинов» для «лучшего рассуждения» о государственном устройстве в связи с ликвидацией Верховного тайного совета, а также и «для других нужд». Главнейшим чинам предписывалось собраться «сего месяца марта в «…» день в палату… а Верховному тайному совету отсель не быть»1. Напомню, что именно подобный учредительный орган — совет из высших чинов государства просили созвать дворянские прожектеры из группы Черкасского — Татищева. Но когда этот проект стал указом от 4 марта 1730 года, в нем осталось только положение о ликвидации Верховного тайного совета. Значит, именно в начале марта чаша судьбы окончательно склонилась в пользу неограниченной власти Анны, и вопрос о каком-либо «Собрании главнейших чинов» — своеобразном Соборе — был похоронен. Какие силы сыграли решающую роль в борьбе вокруг проекта указа, мы, к сожалению, не знаем, а последующие события заслонили этот важный эпизод.
Довольно скоро стало ясно, что у Анны Ивановны нет своей «партии» — политической силы, на которую она, придя к власти, могла бы опереться. В пестром лагере приверженцев самодержавия было больше противников олигархов, чем сторонников Курляндской герцогини — «Ивановны», давно оторвавшейся от жизни России и не имевшей никакого авторитета в верхах русского общества. В этом можно увидеть и истоки того, что впоследствии было названо «бироновщиной», и причины возвращения императорского двора в Санкт-Петербург.
Хотя именно гвардейцы способствовали утверждению Анны на престоле, но и их поддержка не была безусловной, и не на всех из них она могла опереться. В деле полковника Давыдова, начатом в Тайной канцелярии в 1738 году, идет речь о том, что одной из причин переезда двора в Петербург был случайно подслушанный Анной и Бироном разговор гвардейцев, возвращавшихся после тушения небольшого пожара во дворце и говоривших между собой о временщике: «Эх, жаль, что нам тот, которой надобен, не попался, а то буде его уходили!»2
Простодушные гвардейцы вольно или невольно попали в точку: именно этот человек, тотчас вызванный из Курляндии самодержавной императрицей, был ее главной опорой в это смутное время, именно к его советам, опасаясь своих новых подданных, прислушивалась она больше всего. Иностранные дипломаты сообщают, что поначалу Бирой вел себя скромно и незаметно, осваиваясь в новой обстановке, прислушиваясь к мнениям знавших русский двор иностранцев, но постепенно его власть усиливалась. Он собирал вокруг себя людей, которые должны были составить новое правительство Анны.
Логика политического поведения безошибочно подсказывала Анне, что нужно продолжать успешно начатую политику компромиссов с дворянством и даже с бывшими верховниками, ибо ее вступление на престол подавалось как победа объединяющего все противоборствующие группировки начала. Поэтому ликвидация 4 марта 1730 года ненавистного Анне Верховного тайного совета была оформлена как обыкновенная реорганизация с целью восстановления системы управления государством по петровскому образцу во главе с Сенатом, который из «Высокого» вновь стал «Правительствующим». В его состав были введены почти все верховники. И лишь на клане Долгоруких Анна позволила себе выместить злобу.
В отношении остальных активных сторонников ограничения царской власти Анна вела себя так, как будто ничего особенного не произошло. Наоборот, кажется, что она старалась всячески приблизить к себе активистов конституционного движения, примирить их со своей самодержавной властью. Многие из них не были обойдены наградами, высокими назначениями по случаю коронации. О судьбе князя Алексея Михайловича Черкасского скажу чуть ниже, а теперь отмечу, что виднейшие шляхетские прожектеры были как бы поощрены за общественную активность. Один из них — М. Матюшкин, сочинитель шляхетских проектов, — был назначен киевским генерал-губернатором, Василий Никитич Татищев получил по случаю коронации Анны чин действительного статского советника и тысячу душ и вообще в течение всего ее царствования был в первом ряду царских сподвижников.
«Ласкала» Анна и влиятельнейших верховников: князь Михаил Михайлович Голицын получил 4000 душ и место президента Военной коллегии, а его жена Татьяна Борисовна стала обер-гофмейстериной двора Анны. Дмитрий Михайлович Голицын вошел в новый состав Сената. Получили награды и повышения и другие верховники и вожди шляхетской «вольницы», мечтавшие об ограничении власти императрицы.
Вместе с тем для всех было ясно, что новая императрица не может доверить управление Сенату, который был наполнен ее вчерашними утеснителями и, кроме того, не приспособлен к оперативной и конфиденциальной работе и потому не мог стать вспомогательным органом «при боку» императрицы. А именно это нужно было Анне, столь же мало смыслившей в управлении государством, как и ее предшественница Екатерина I. Примечательно, что вспомогательный орган рассматривался как естественно необходимый женщине на троне. Так, в проекте Татищева, который обсуждался дворянами в феврале 1730 года, есть такое место: «О государыне императрице, хотя мы ея мудростию, благонравием и порядочным правительством довольно уверены, однако ж как есть персона женская, к таким многим трудам неудобна; паче ж законов недостает, для того на время, доколе нам всевышний мужескую персону на престол дарует, потребно нечто для помощи Ея величеству вновь учредить»3. Известно, что под этим «нечто» подразумевалась целая система выборных органов, что для Анны было неприемлемо. Однако идея «подмоги» женщине у власти противозаконной не была, и ее оформили указом от 6 ноября 1731 года, создав Кабинет министров, полностью подчиненный императрице высший правительственный орган. Но в течение почти двух лет, предшествовавших этому законодательному акту, в придворных кругах шла ожесточенная борьба за право оказаться среди советников Анны Ивановны и в перспективе попасть в Кабинет.