Мир для России: Какой и для чего он нам нужен
Место России в кризисах глобализации
Глобализация — процесс стремительного формирования единого общемирового финансово-информационного пространства на базе новых, преимущественно компьютерных технологий. В этом ее принципиальное отличие от интеграции, высшей стадией которой она является: интеграция шла и в ледниковый период, и в эпоху Великих географических открытий, и в начале XX века, когда интенсивность товарообмена между странами (но не обмена услугами, о чем обычно забывают) была сопоставима с нынешней.
Наибольшее впечатление производят глобальное телевидение, «финансовое цунами» спекулятивных капиталов, сметающее и воздвигающее национальные экономики, виртуальная реальность, интерактивность. Но внешние атрибуты не должны заслонять главного — влияния новых, информационных технологий на общественные отношения и, шире, на человечество. Именно этим влиянием паровая машина отличается от швейной, а компьютер от мобильного телефона.
Мир объединен качественно новыми компьютерными технологиями, которые породили новые информационные технологии, а те, в свою очередь, качественно изменили природу бизнеса.
Главное в глобализации — изменение предмета труда. Информационные технологии сделали наиболее прибыльным и потому массовым бизнесом преобразование живого человеческого сознания — как индивидуального, так и коллективного.
Строго говоря, само по себе это не новость. На некоммерческой основе технологии формирования сознания применяются в виде пропаганды большинством государств мира, в том числе и отнюдь не тоталитарными, и подавляющим большинством религий почти на всем протяжении их существования. Однако информационные технологии впервые удешевили и упростили технологии формирования сознания до такой степени, что они стали практически общедоступны и начали окупаться в кратко-, а не долгосрочном плане.
В результате изменением нашего сознания занимается не национальное и даже не порожденное конспирологически воспаленным воображением зловещее «мировое» правительство, а каждый фабрикант собачьих консервов. Тот, кто не делает это или делает это недостаточно эффективно, давно — самое позднее десять лет назад — вытеснен из бизнеса, в котором нечего делать без PR-технологий: в отличие от традиционного маркетинга, они приспосабливают не товар к предпочтениям людей, а, напротив, людей — к уже имеющемуся товару. В результате человечество все больше напоминает хирурга, делающего самому себе операцию на открытом мозге.
Превращение формирования сознания в наиболее выгодный бизнес — отнюдь не частный вопрос коммерции. Оно изменяет сам характер человеческого развития: если раньше человечество изменяло окружающий мир, то теперь — вероятно, из-за того, что антропогенная нагрузка на биосферу приблизилась к некоему критическому уровню, — оно перешло к изменению самого себя.
Технологии этого изменения, по аналогии с традиционными высокими технологиями, направленными на изменение окружающей среды — high-tech, получили название high-hume. Первоначально они использовались только для обозначения технологий формирования сознания, однако перспективы генной инженерии и некоторых других направлений современной науки позволяют включать в эту категорию все технологии непосредственного изменения человека.
Превращение в наиболее эффективный и потому повсеместно распространенный бизнес формирования сознания — это подлинная революция. Она кардинально повышает эффективность производства, качественно меняет международные взаимоотношения и мировую конкуренцию. Однако целиком ее последствия еще не осознаны, и нет уверенности, что они могут быть осознаны вообще, так как главным объектом преобразовательной деятельности человечества становится сам инструмент этого осознания — как коллективного, так и индивидуального. Естественно, даже начало столь грандиозного качественного перехода не могло обойтись без комплекса разноуровневых, но взаимоувязанных кризисов, наиболее значимыми из которых представляются сегодня кризисы управляющих систем, неразвитого мира, глобальных монополий и межцивилизационной конкуренции.
Кризис управляющих систем
Современные системы управления сложились «в прошлой реальности», до повсеместного распространения технологий формирования сознания и не приспособлены к ним. В результате неизбежное в условиях глобализации использование этих технологий ввергает управляющие системы в подлинный кризис, внешним проявлением которого является увеличение числа и тяжести совершаемых ошибок, угроза утраты ими адекватности в масштабах всего развитого мира, что приведет к непредсказуемым, но печальным последствиям для человечества.
Первым фактором кризиса традиционных управляющих систем в условиях глобализации является самопрограммирование; убеждая кого-то в чем-то (а управление при помощи формирования сознания — прежде всего управление при помощи убеждения), вы неминуемо убеждаете в этом и себя — и неминуемо теряете объективность. Вопреки узбекской пословице, если вы сто раз искренне произнесете слово «халва», во рту у вас станет сладко.
С самопрограммированием связан второй фактор управленческого кризиса — стремление подменить преобразование реальности более простым преобразованием ее восприятия. В ограниченных масштабах и в краткосрочном плане такой подход весьма эффективен, что и обуславливает его широкое и быстрое распространение. Но, когда это «профессиональное заболевание пиарщиков» начинает доминировать, оно также ведет к разрушительной неадекватности управляющих систем. Классический пример, по некоторым оценкам, дает нам деятельность администрации президентов России с 1995 года и по наше время.
Третий фактор кризиса традиционных управляющих систем — эскалация безответственности, вызванная прежде всего спецификой современной управленческой деятельности: работая прежде всего с телевизионной «картинкой» и массовыми представлениями, а не реальностью, участник управляющей системы, как и она в целом, почти неминуемо теряет понимание того, что его работа влияет и на реальную жизнь реальных людей. Он просто забывает о них, что в сочетании с качественно большей эффективностью превращает его в прямую угрозу для общества.
«Спортсмены как дети, убьют — не заметят».
Однако безответственность не просто охватывает управляющие системы, но и все более широко распространяется в обществе.
Это вызвано тем, что максимальная эффективность технологий формирования сознания качественно повышает влиятельность тех, кто владеет ими, и тех, кто их применяет, делает их могущественными. При этом никакой «платы за могущество» не существует в принципе; человек, создавая и внедряя новые представления, формируя сознания других людей, чувствует себя творцом, близким к богу. Эйфория творчества вкупе с безответственностью обеспечивает ему невиданное удовлетворение от повседневной жизни. «Человек, формирующий чужое сознание, испытывает значительно больше положительных эмоций в единицу времени, чем любые другие люди (за исключением влюбленных)».
Естественно, почти абсолютная безответственность, колоссальное могущество и фантастическая радость от каждой минуты работы становится объектом подражания для остального общества, — членам которого, не имеющим доступа к технологиям формирования сознания, доступно лишь подражание безответственности представителей «информационной элиты».
Понятно, что это подрывает дееспособность всего общества: снижение ответственности при эрозии адекватности — поистине гремучая смесь!
Но это еще не все. Четвертым фактором кризиса традиционных управляющих систем в условиях глобализации является вырождение демократии. Причина не только и не столько в ослаблении и «размывании» государства, являющегося несущей конструкцией, опорой современных демократий. Главная проблема заключается в том, что для формирования сознания общества достаточно воздействовать на его элиту — относительно небольшую его часть, участвующую в принятии важных решений или являющуюся примером для подражания.
Длительные концентрированные усилия по формированию сознания изменяют сознание элиты, и оно начинает кардинально отличаться от сознания остального общества. В результате элита отрывается от общества и теряет эффективность. При этом исчезает сам смысл демократии, так как идеи и представления, рожденные в низах общества, уже не диффундируют наверх по капиллярным системам общества, а перестают воспринимаются элитой, и потенциал демократии съеживается до незначительных размеров самой элиты, жестко обособленной от общества.
Как быстро и с какими разрушительными последствиями происходит этот процесс, наглядно и весьма убедительно показывает пример России, в которой демократы уже к 1998 году, то есть за 7 лет своего господства оторвались от народа значительно сильнее, чем коммунисты — за 70 лет своего.
Ситуацию усугубляет то, что элита информатизированного общества, то есть общества, в котором технологии формирования сознания применяются широко, значительно уже элиты обычного. Это вызвано преимущественно технологическими причинами, в первую очередь одновременной небывалой мобильностью и концентрацией ресурсов. Классический пример представляет собой современный фондовый рынок. Изменение сознания буквально сотни его ключевых игроков способно изменить всю финансовую ситуацию в мире.
Таким образом, традиционные общественные управляющие системы в условиях глобализации в силу вполне объективных и не устранимых в обозримом будущем причин драматически снижают свою эффективность и все хуже справляются даже с рутинными, повседневными функциями, не говоря уже о необходимом решении все более острых качественно новых глобальных проблем.
Общей причиной нарастающих в самых различных сферах общественной жизни трудностей (в том числе рассмотренных выше кризисов) является несоответствие инерционных общественных структур, в том числе систем управления, резкому росту количества информации, обусловленному распространением качественно новых технологий.
Однажды человечество — по крайней мере, западная цивилизация — уже попадало в такую ситуацию.
Как это ни парадоксально звучит в наш информационный век, изобретение книгопечатания привело к подлинному «информационному взрыву» — резкому увеличению количества информации, повышению ее доступности и качественному росту числа людей, способных задумываться и в итоге задумывающихся на абстрактные темы.
Управляющие системы того времени, сформировавшиеся в «прошлой реальности», оказались не приспособленными к вызванной книгопечатанием «информационной революции» и не смогли справиться с порожденными ею проблемами. Результатом стала Реформация и серия чудовищных по своим последствиям религиозных войн. То, что из горнила последних и вышла современная западная цивилизация, представляется крайне слабым утешением на фоне их разрушительности, на порядок превосходившей для тогдашнего человечества разрушительность даже Второй мировой войны. Достаточно вспомнить, что в ходе Тридцатилетней войны население Германии сократилось вчетверо — с 16 до 4 млн. чел.
Сегодня, как и полтысячи лет назад, «информационный взрыв» превышает возможности управляющих систем, сложившихся в человечестве, и создает для него серьезные системные опасности.
Конечно, это ни в коем случае не означает, что человечество обречено вновь пройти через ужас, подобный религиозным войнам Средневековья. Более того: второй «кризис Гутенберга» в принципе не может быть копией первого просто потому, что история не повторяется или повторяется всякий раз по-новому.
Однако мы должны понимать, что многие из болезненных проблем сегодняшнего человечества являются проявлениями общего явления: неприспособленности управляющих систем к новому, уже второму информационному и коммуникативному скачку. Связанный с этим кризис носит всеобъемлющий, системный характер и требует не только осторожности и терпения, но и удесятерения усилий в поисках выхода, — просто потому, что цена возможной неудачи нам в общих чертах уже известна.
Кризис неразвитого мира
Угроза глобальной стабильности, связанная с кризисом управляющих систем, усугубляется тем, что в условиях глобализации разрыв между развитыми странами и остальным миром приобрел технологический характер и в сложившейся парадигме мирового развития стал непреодолимым.
Оформление технологического разрыва обусловлено четырьмя основными группами факторов.
Прежде всего, это обособление во всех странах групп людей, работающих с «информационными технологиями», в «информационное сообщество». Оно неизбежно ведет к постепенной концентрации этого сообщества (в силу материальных — в том числе потому, что интеллект, хотя и выживает, не воспроизводится в бедности и опасности, — и интеллектуальных факторов) в наиболее развитых странах.
Вторым фактором формирования технологического разрыва являются так называемые «метатехнологии», — кардинально новый тип технологий, само применение которых принципиально исключает возможность конкуренции с разработчиком. Это своего рода плата за допуск к более высокой эффективности.
Наиболее ранний пример «метатехнологии» — системы вооружения со скрытыми и неустранимыми системами «свой-чужой», что исключает их применение против страны-разработчика. Следует упомянуть также проект сетевого компьютера (рассредоточение его памяти в сети дает разработчику всю информацию пользователя) и современные технологии связи, позволяющие анализировать в он-лайновом режиме все телефонные сообщения Европы (вялотекущий скандал вокруг системы «Эшелон» вызван именно коммерческим использованием результатов этого анализа). Помимо «шпионских» технологий, «метатехнологиями» являются критически значимые технологии, нуждающиеся в постоянном обновлении со стороны разработчика, например, технологии формирования сознания (ведь сознание довольно быстро адаптируется к внешнему воздействию, и прекращение обновления механизмов этого воздействия может привести к потере управляемости).
Третья причина формирования технологического барьера заключается в изменении ключевых ресурсов развития под воздействием информационных технологий: это уже не пространство с жестко закрепленным на нем производством, а в первую очередь мобильные финансы и интеллект. Соответственно, эффективное освоение территории представляет собой уже не оздоровление и развитие находящегося на ней и неразрывно связанного с ней общества, но, напротив, обособление и изъятие его финансов и интеллекта (обычно в результате кризиса). Прогресс развитого общества идет за счет деградации «осваиваемого», причем масштабы деградации, как всегда при «развитии за счет разрушения», превосходят выигрыш развитого общества.
Так глобализация изменяет характер сотрудничества между развитыми и развивающимися странами: созидательное освоение вторых первыми (бывшее содержанием как основанной на политическом господстве «английской» модели колониализма, так и основанной на экономическом контроле «американской» модели неоколониализма) уступает место разрушительному освоению при помощи изъятия финансов и интеллекта. Именно осмысление реалий и последствий этого перехода породило понятие failed states (термин политкорректно переводится как «несостоявшиеся государства», хотя к реальному смыслу, в котором он применяется в практической аналитике, ближе грубое выражение «конченые страны»), безвозвратно утративших не только важнейшие — интеллектуальные — ресурсы развития, но и способность их производить.
Наконец, четвертой причиной возникновения технологического разрыва между развитыми странами и остальным миром является формирование глобальных монополий, ограничивающих, а то и полностью блокирующих передачу технологий, в том числе и при помощи института защиты интеллектуальной собственности, который во многом выродился в инструмент прикрытия и обоснования жесточайшего злоупотребления монопольным положением в глобальном масштабе.
В силу изложенного неразвитые страны не имеют ресурсов для успеха; историческая обреченность концепции «догоняющего» развития (в частности, после работ В.Иноземцева) не заслуживает даже обсуждения. Конкуренция из механизма воспитания и развития слабых обществ выродилась с началом глобализации в механизм их уничтожения.
Таким образом, пока глобальные СМИ обеспечивают широчайшее распространение по всему миру стандартов потребления развитых стран, вызванное той же самой глобализацией ужесточение конкуренции убеждает все более широкие массы людей в принципиальной недоступности распространяемых стандартов не только для них, но и для их детей и внуков.
Вызываемые этим отчаяние и безысходность порождают нарастающую глобальную напряженность. Международный Терроризм — лишь частное и далеко не самое опасное ее проявление, являющееся аспектом глобального протеста, высокоэффективным транснациональным бизнесом и, не в последнюю очередь, инструментом воздействия наиболее развитых стран на правительства менее развитых и на свои собственные общества.
Несмотря на изложенное, неблагополучие отнюдь не сконцентрировано в экономически слабых странах, терпящих поражение в глобальной конкуренции, но является общей проблемой человечества. Причина этого — вполне марксистское загнивание глобальных монополий, почти не поддающихся регулированию государствами и международной бюрократией (последние были бессильны даже перед лицом традиционных торгово-производственных транснациональных корпораций; сейчас же им противостоят во многом неформальные — и, соответственно, в принципе почти не поддающиеся даже обычному наблюдению — финансово-информационные группы).
Первый признак загнивания этих монополий заключается в том, что в 90-е годы XX века впервые после войны накопление богатства перестало, как показывают скрупулезные отчеты ООН, само по себе вести к прогрессу в решении основных гуманитарных проблем человечества (загрязнения окружающей среды, нехватки воды, неграмотности, болезней, бедности, дискриминации женщин, эксплуатации детей и т. д.). Это весьма убедительно свидетельствует об исчерпании традиционного механизма развития человечества и объективной необходимости смены самой его парадигмы.
Вторым проявлением загнивания глобальных монополий стал структурный кризис развитых экономик, а в силу их преобладания в мире — и всей мировой экономики (предвестием этого кризиса стал глобальных кризис развивающихся экономик в 1997–1999 годах, а началом — крах «новой экономики» США весной 2000 года). Высокая эффективность информационных технологий внезапно привела к классическому «кризису перепроизводства» их продукции в глобальном масштабе, который был усугублен наличием на пути расширения сбыта продукции информационных технологий, сразу двух барьеров: благосостояния и культуры.
Первый стандартен и общеизвестен: то, что растущая пропасть между развитыми странами и остальным миром приобрела технологический характер, ограничивает распространение новых технологий, которые оказываются слишком сложными, избыточно качественными и неприемлемо дорогими, и лишает развитые страны ресурсов для продолжения технологического прогресса на рыночной основе. Это осознается представителями развитых стран преимущественно в терминах «цифрового неравенства», которое ограничивает перспективы не только развивающихся, но и развитых стран.
Однако второй барьер, связанный с ориентацией информационных технологий на сознание человека, оказался совершенно неожиданным для большинства аналитиков. Принадлежность объекта воздействия к иной культуре снижает эффективность информационных технологий и ограничивает спрос на их продукцию; в результате культурный барьер, неощутимый для относительно примитивной в технологическом отношении продукции Ford, для изощренной продукции CNN оказывается непреодолимым.
В силу этого борьба за расширение рынков информационных технологий автоматически становится борьбой за вестернизацию традиционных обществ. Это вызывает крах слабых стран (даже в России с ее исключительно сильным пластом западной культуры попытки форсированной вестернизации привели лишь к национальной катастрофе, начавшейся в 1991 году, и финансово-идеологическому краху 1998 года), и обострение противостояния относительно сильных незападных обществ с Западом.
Сегодня это обострение используется развитыми странами (хочется верить, что в основном стихийно и неосознанно) для решения проблемы финансирования технологического прогресса. Ведь рост напряженности в мире, в том числе и в результате активизации международного терроризма, способствует росту военных расходов, являющихся не только инструментом стимулирования национальных экономик в рамках концепции «военного кейнсианства», но и наиболее эффективным механизмом стимулирования технологических рывков.
Однако такой метод стимулирования развитых экономик (в первую очередь наиболее развитой экономики современного мира — США) применим лишь в краткие промежутки времени и является тем самым лекарством, которое гарантированно страшнее болезни.
Самое страшное в нем то, что он разжигает конфликт даже не столько между развитыми и неразвитыми странами, сколько между странами, относящимися к различным цивилизациям, — а глобальная конкуренция сегодня является в первую очередь межцивилизационной.
Человеческие цивилизации — культурно-исторические общности, объединенные не только тесными экономическими связями, но и более глубокими факторами, связанными с близостью культур — схожими системами ценностей и мотиваций, мировоззрением, образом жизни и образом действий.
Социализм и капитализм конкурировали в рамках единой культурно-цивилизационной парадигмы, и силовое поле, создаваемое биполярным противостоянием, удерживало в ее рамках остальное человечество, оказывая на него мощное преобразующее влияние (в частности, оно весьма эффективно сдерживало проявления глобального монополизма). Исчезновение биполярной системы уничтожило это силовое поле, высвободив две качественно новых глобальных цивилизационных инициативы: исламскую и китайскую.
Мировая конкуренция стремительно приобретает характер конкуренции между цивилизациями — и кошмарный смысл этого обыденного факта еще только начинает осознаваться человечеством. Проще всего понять его по аналогии с межнациональными конфликтами, разжигание которых является преступлением особой тяжести в силу их иррациональности: их чрезвычайно сложно погасить, так как стороны существуют в разных системах ценностей и потому в принципе не могут договориться.
Участники конкуренции между цивилизациями разделены еще глубже, чем стороны традиционного межнационального конфликта. Они не только преследуют разные цели разными методами, но и, как правило, в принципе не в состоянии понять и принять ценности, цели и методы друг друга. Финансово-технологическая экспансия Запада, этническая — Китая и социально-религиозная — ислама не просто развертываются в разных плоскостях; они не принимают друг друга как глубоко чуждое явление, враждебное не в силу различного отношения к ключевому вопросу всякого общественного развития — вопросу о власти, но в силу самого образа жизни. Компромисс возможен только при изменении образа жизни, то есть уничтожения участника компромисса как цивилизации.
При этом взаимопонимание, в отличие от внутрицивилизационных конфликтов, не только не является универсальным ключом к достижению компромисса, но уничтожает саму его возможность, так как лишь выявляет несовместимость конфликтующих сторон.
Конкуренция между цивилизациями не просто осуществляется по отношению к каждому ее участнику методами, являющимися для него внесистемными и потому носящими болезненный и разрушительный характер; она беско— промиссна и нарастает даже при видимом равенстве сил и отсутствии шансов на чей-либо успех.
Она иррациональна — и потому опасна и разрушительна. Каждая из трех великих цивилизаций, проникая в другую, не обогащает, но, напротив, разъедает и подрывает ее (классические примеры — этнический раскол американского общества и имманентная шаткость прозападных режимов в исламских странах). Возможно, ислам уже в ближайшее десятилетие станет «ледоколом» Китая по отношению к Западу (при всех попытках использовать его в ровно противоположных целях) так же, как гитлеровская Германия и, в конечном счете, сталинский СССР стали «ледоколом» руз— вельтовских США по отношению к Европе.
Вместе с тем рассмотрение традиционного мирового «треугольника цивилизационных сил» (Запад — исламский мир — Китай) все менее достаточен. Мы присутствуем при еще более драматическом, чем столкновение западной и исламской цивилизаций, акте начала разделения Запада, — при начале уже не хозяйственного, но цивилизационного расхождения между Евросоюзом и США.
Уже сегодня оно не дает им создать единый фронт борьбы даже с такими самоочевидными угрозами, как международный терроризм и наркомафия. Классический пример дал Буш, подписавший после разгрома «Талибана» директиву, ограничивающую борьбу с посевами наркосодержащих культур в Афганистане. И это при том, что после победы США над талибами производство наркотиков в Афганистане выросло, по самым скромным оценкам, более чем в 100 раз!
Причина позиции США проста: для них важнее всего видимость стабильности в Афганистане, а проблемы Европы, получающей чудовищный удар наркотиков (трафик которых в том числе идет через Косово), вполне вероятно, воспринимаются руководством США в первую очередь через призму не борьбы с наркомафией и терроризмом, но глобальной конкуренции.
Цивилизационная конкуренция более, чем какая-либо иная, ведется за определение «повестки дня», то есть конкретной области противостояния и его принципов (обычно эти принципы соответствуют определенной области деятельности).
Сегодня в наиболее предпочтительном положении по-прежнему остаются США, чей комплекс целей — финансово-экономический, без отягощения какими-либо европейскими, гуманитарными ценностями, — остается наиболее универсальным. В отличие от идеологической, религиозной или тем более этнической экспансии финансовая экспансия сама по себе никого не отталкивает a priori, поэтому круг ее потенциальных сторонников и потенциальных проводников максимально широк, как и возможности выбирать лучший человеческий и организационный «материал».
В силу своего образа действий проводником финансовой экспансии объективно служит почти всякий участник рынка.
Он может зарабатывать на финансовых рынках деньги для террористов, но сам его образ действий объективно, помимо его воли превращает его в проводника интересов и ценностей США. Граница между сторонником и противником той или иной цивилизации (а не ее отдельных аспектов) пролегает по признанию того или иного образа жизни единственно правильным. Финансист принадлежит незападной цивилизации не тогда, когда он осуждает агрессии против Югославии или Ирака, но лишь если он готов отказаться от существования финансовых рынков и перейти к образу жизни представителя иной, незападной цивилизации.
Универсальность и комфортность западных ценностей особенно важны при анализе одной из ключевых компонент глобальной конкуренции — ориентации элит погруженных в нее стран.
Подобно тому, как государство является мозгом и руками общества, элита служит его центральной нервной системой, отбирающей побудительные импульсы, заглушая при этом одни и усиливая другие, концентрирующей их и передающей соответствующим группам социальных мышц.
Хотя в среднесрочном плане национальную конкурента — способность определяет эффективность управления, в долгосрочном плане на первое место выходят мотивация и воля общества, воплощаемые в его элите. А в силу того, что с началом глобализации конкуренция стала осуществляться в первую очередь в сфере формирования сознания, важнейшим фактором конкурентоспособности общества становится то, кто именно формирует сознание его элиты.
Если общество само формирует сознание своей элиты, оно сохраняет адекватность, то есть способность сознавать и преследовать свои цели.
Однако часто сознание элиты формируется извне. Это завуалированная форма внешнего управления. Так как дружба бывает между народами, а между странами наблюдается конкуренция, внешнее формирование сознания элиты всякого самостоятельно значимого общества осуществляется обычно его стратегическими конкурентами.
Понятно, что общество, сознание элиты которого формируется его стратегическими конкурентами, становится неадекватным. Цели его элиты соответствуют интересам его стратегических конкурентов, а для самого этого общества являются разрушительными.
Влияние на сознание элиты конкурирующего общества становится одним из важнейших инструментов, с одной стороны, ведущейся на уничтожение конкуренции, а с другой — установления тотального контроля глобальных монополий. Последние используют технологии формирования сознания часто эффективнее государств и превращают в исполнителей своей воли не только национальные элиты, но и международные организации, и глобальное общественное мнение.
Понятно, что элита, сознание которой сформировано стратегическими конкурентами ее страны, обречена на предательство национальных интересов.
Но даже формирование сознания элиты ее собственным обществом не гарантирует ее ориентации на национальные интересы. Ведь члены элиты располагают значительно большими возможностями, чем рядовые граждане их страны. Глобализация, которая предоставляет большие возможности сильным и большие несчастья слабым, разделяет относительно слабо развитые общества, принося благо их элитам и проблемы — рядовым гражданам. С личной точки зрения членам элиты естественно стремиться к либерализации, предоставляющей им новые возможности, но подрывающей конкурентоспособность их стран и несущей неисчислимые беды их народам.
Это естественное разделение усугубляет угрозу превращения национальной элиты в антинациональную силу.
Более того, в относительно слабо развитых обществах традиционная культура, усугубленная косностью бюрократии, способствует отторжению инициативных, энергичных людей, порождая в них естественное чувство обиды. А ведь именно такие люди и образуют элиту общества! В результате, отправившись «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», они воспринимают в качестве образца для подражания развитые страны и пытаются оздоровить свою Родину путем механического переноса на ее почву реалий и ценностей развитых стран. Подобное слепое культуртрегерство (особенно успешное) разрушает общество не только в случае его незрелости, неготовности к внедряемым в него ценностям, но и в случае цивилизационной чуждости для него указанных ценностей.
И даже оставшись в стране и добившись в ней успехов, войдя в элиту общества, инициативные люди не могут избавиться от чувства чужеродности. Это также провоцирует враждебность активных членов элиты к своему обществу, воспринимаемому как скопище несимпатичных, а то и опасных людей. Умный человек в России неправ просто потому, что он умный — и потому думает не так, как все и, соответственно, не может предвидеть, как будут поступать все. Такое отторжение элиты имеет богатейшую традицию в России, но весьма характерно и для многих других стран мира.
По мере распространения западных стандартов образования и переориентации части элиты и особенно молодежи неразвитых стран, особенно стран незападных цивилизаций, на западные ценности это противоречие распространяется все более широко.
Прозападная молодежь и прозападная часть элиты, стремясь к интеграции, к простым человеческим благам, утрачивают при этом собственные цивилизационные (не говоря уже о национальных) ценности, и в результате объективно и неосознанно, помимо своей воли начинают работать на систему ценностей своих стратегических конкурентов.
Именно с элиты и молодежи начинается размывание собственной системы ценностей, которое ведет к размыванию общества. Это деликатный аспект цивилизационной конкуренции, без которого нельзя понять широкое распространение отторжения собственных ценностей и враждебности к собственной стране.
Универсальный критерий патриотичности элиты прост: это форма ее активов. Как целое элита обречена действовать в интересах сохранения и приумножения именно собственных активов (материальных или нематериальных — влияния, статуса и репутации в значимых для нее системах, информации и так далее). Если они контролируются стратегическими конкурентами, элита начинает реализовывать интересы последних, превращаясь в коллективного предателя.
Как минимум это означает, что адекватная элита, ориентированная на собственные национальные и цивилизационные интересы, должна хранить значимую часть личных средств в национальной валюте, а не в валюте своих стратегических конкурентов. Отсюда, в частности, ясна обреченность исламского вызова, лидеры которого, в отличие от лидеров США, Евросоюза и Китая, хранят средства в валютах своих стратегических конкурентов и потому в принципе не в состоянии последовательно противодействовать последним.
Сегодняшняя России находится в глубочайшем кризисе. Национальная катастрофа, начавшаяся уничтожением Советского Союза, несмотря на все формальные и реальные достижения, не только не преодолена, но даже еще и не завершена: деградация страны и общества продолжается. Само понятие России не определено, лишенное самоидентификации население продолжает вымирать и не демонстрирует сколь-нибудь заметных признаков самоорганизации;
эффективность же государственного управления при этом последовательно снижается.
Освоение российских ресурсов как «мировым сообществом», так и самими российскими капиталами носит выраженный «трофейный» характер и просто не предусматривает последующего воспроизводства российской экономики. Политика развитых стран в отношении наследства СССР на территории России напоминает дележ шкуры оглушенного медведя, который велеречиво и вдумчиво рассуждает в ходе этого процесса о своей роли в мировой истории и организации своего конструктивного и взаимовыгодного взаимодействия с группами охотников и мародеров.
Казалось бы, в этих условиях всякое рассуждение о глобальной миссии и даже о просто существовании России в течение ближайших 15 лет должно рассматриваться в качестве проявления либо глубокой неадекватности, либо, в самом лучшем случае, маниакально-предвыборного психоза.
Однако вызванное этими вроде бы логичными соображениями пренебрежение Россией, характерное для российских либеральных фундаменталистов уже во второй половине 90-х годов, не встретило понимания у эффективных представителей ни одной из трех цивилизаций, развертывающих свою экспансию в современном человечестве.
Причиной этого является не инерция сознания, но сочетание очевидной слабости России с ее контролем за целой группой уникальных и критически важных в современных условиях ресурсов (территория для евроазиатского транзита, уникальные природные ресурсы Сибири и Дальнего Востока, навыки создания новых технологий), делающее ее ключевым объектом практически всех цивилизационных экспансий. И это, напомним, помимо тривиальной географической близости к очагам последних!
Таким образом, главная непосредственная проблема современного человечества — столкновение цивилизаций, которое из теоретических и философских построений Тойнби переросло в ключевой вопрос практической политики, — на ближайшие как минимум полтора десятилетия делает Россию важнейшим местом в мире. Ибо судьба человечества будет определяться в конкуренции цивилизаций, которая примет форму непосредственного прямого столкновения (причем всеобщего, «всех со всеми») именно на территории в коллективном сознании России, по вопросам, связанным с контролем за всеми тремя группами ее глобально значимых ресурсов.
Наша страна уже становится межцивилизационным «полем боя» — первыми признаками этого являются неуклюжие попытки лавирования между расходящимися европейскими и американскими, противостояние международному исламскому терроризму, наглядное столкновение интересов США и Китая по поводу восточносибирского нефтепровода.
И российское общество, каким бы слабым и разложившимся оно ни было, вновь становится одним из ключевых факторов развития человечества, ибо цивилизационное столкновение будет осуществляться не просто «на его территории», но внутри него самого. Возможно, оно даже станет его стуктурообразующим признаком.
Мы сможем влиять на развитие человечества не в силу своей мощи, как 15 лет назад, но, напротив, в силу своей слабости, так как полем решения глобальных проблем человечества станет наш дом, наша территория. Мы не просто окажемся «ближе всех» к месту, где будут решаться эти проблемы, но и будем знать его наилучшим образом.
Цена этого «могущества от слабости» — жизнь, ибо любая, даже тактическая ошибка может стать смертельной. В операциональном плане перед российским обществом стоит задача гармонизации интересов и балансирования усилий различных цивилизаций, осуществляющих экспансию на нашу территорию.
Таким образом, внутренняя российская политика в ближайшее время будет инструментом решения не просто международных, но глобальных проблем, — и мы опять окажемся в этом отношении зеркальным подобием США (с той существенной разницей, что они являются преимущественно субъектом, а мы — преимущественно объектом глобальной политики).
В силу этого миссия России ни при каких обстоятельствах не может являться внешней; вектор развития нашего общества направлен вовнутрь, а не наружу. Единственная оформленная идея, связанная с поиском места нашего общества в развитии человечества— «либеральный империализм» — сводилась к попытке превращения России в «региональную державу» на основе реализации на территории СНГ (и ни в коем случае не Прибалтики!) глубоко чуждых как ей, так и ее соседям американских интересов и именно потому была отброшена. Она была изначально обречена на неудачу не только в силу противоположности интересов России и США по целому ряду вопросов, не только в силу неизбежного столкновения на том же пространстве с конкурирующими европейскими интересами, но и из-за элементарной слабости России. Пора изжить «ракетноквасной патриотизм» как частный случай шизофрении и осознать наконец, что у нашего общества просто нет и до решения его внутренних проблем гарантированно не будет реальных ресурсов для осуществления сколь-нибудь значимой политики, направленной вовне.
Миссия России на современном этапе ее развития связана не с внешней экспансией, для которой нет необходимых ресурсов (прежде всего организационных), но в первую очередь с внутренним упорядочиванием и модернизацией.
В силу разрушения технологического базиса России его модернизация создает возможность качественного рывка на основе широкого распространения класса так называемых «закрывающих» технологий, названных так потому, что емкость открываемых ими новых рынков в краткосрочной перспективе существенно ниже емкости рынков, «закрываемых» в результате вызываемого ими повышения производительности труда. Их использование сделает ненужными огромное количество широко распространенных производств и, соответственно, лишит работы занятых на них. Классические примеры «закрывающих» технологий — лазерное упрочение рельсов, способное привести к трехкратному уменьшению потребности в них и к соответственному сокращению их выпуска, а также «нефтяной реактор», позволяющий перерабатывать нефть в бензин без строительства колоссальных дорогостоящих установок и драматически снижающий стоимость последнего.
Пока «закрывающие» технологии в основном сконцентрированы в пределах бывших специальных исследований, проводившихся в СССР. В развитых странах аналогичные разработки частью не велись в принципе (как из-за своей опасности для рынка, так и потому, что рыночная экономика экономней социалистической и не позволяла работать «в стол», разрабатывая конструкции, не способные найти быстрого применения), частью надежно блокировались навсегда при помощи патентных механизмов. (Собственно, и разрушение СССР можно рассматривать как коллективное захоронение всех этих представляющих смертельную опасность для развитого мира технологий — своего рода «оружия массового уничтожения» — в одном гигантском могильнике).
Массовое распространение «закрывающих» технологий не просто разрушит глобальный монополизм, решив проблему его загнивания, но и вызовет резкое сжатие всей индустрии, что приведет к катастрофическим последствиям для большинства стран.
Россия как владелец и, потенциально, основной продавец «закрывающих» технологий, может получить от их распространения наибольший выигрыш, причем не столько деньги, сколько колоссальный политический ресурс. Он связан с принятием решения о том, какие технологии из «ящика Пандоры» и в каких объемах выпускать в мир — и, соответственно, в каких отраслях развитых стран и в каких объемах сворачивать производство. Россия выиграет и как страна, в которой в результате катастрофических реформ объемы производства упали ниже уровня минимального самообеспечения: в этих условиях кардинальный рост производительности приведет не к перепроизводству, а всего лишь к импортозамещению на российском рынке.
Россия является единственной страной мира, для которой все глобальные кризисы являются и внутриполитическими и которая обладает при этом потенциалом, способным оказаться достаточным для отработки моделей и алгоритмов решения этих проблем на уровне внутренней политики.
Мы находимся сегодня в блаженном положении домохозяйки, которая, подметая пол и выметая дохлых тараканов из-под плиты, не просто наводит минимально необходимую чистоту, но и гармонизирует Вселенную.
Матрица внешней политики России
Российское государство должно со всей решительностью отказаться от химеры ответственности перед кем бы то ни было, кроме своих собственных граждан, — и, проникнувшись этой ответственностью, подчинить их интересам все свои действия, в том числе в области внешней политики.
Необходимо в полной мере использовать современный благоприятный период: с одной стороны, колоссальные запасы свободных денег, с другой — замешательство США, вызванное как внешними, так и внутренними проблемами, бюрократический ступор Евросоюза и обострение цивилизационной конкуренции.
Пассивные и слабые государства, не использующие в полной мере возможности коллективного интеллекта, обречены в этой ситуации на утрату своих позиций. Однако активная политика, опирающаяся на четкий анализ и сопряженная с демонстрацией своей силы, способна кардинально увеличить влияние России и тем самым создать необходимые предпосылки для качественного улучшения ее экономического положения.
Мы должны решительно и настойчиво изменять реальность в свою пользу, а не быть ее заложниками.
Стратегической целью России, обеспечивающей максимизацию ее экономического и политического влияния, должен стать перевод оплаты российского экспорта (как минимум российского сырья и продукции первого передела) на российские рубли. Эта мера обеспечит устойчивый глобальный спрос на них и тем самым создаст прочный экономический фундамент для реального, а не формального (и потому временного и разрушительного для национальной экономики) превращения рубля в полностью конвертируемую валюту. Ее полномасштабная реализация в стратегической перспективе позволит российскому рублю бороться за превращение в мировую резервную валюту,[2] а России — в «срединное царство» человеческой цивилизации и ключевого участника глобальной конкуренции.
Для этого России придется приложить значительные усилия для обеспечения надежной обороноспособности в широком смысле слова, включая защиту от «хирургических» операций по устранению неудобных лидеров и массированной психологической войны. Причина этого проста: неизбежные при достижении ею стратегического успеха потери наиболее экономически развитых сегодня стран (в том числе и коммерческие потери) могут с легкостью толкнуть их на попытки прямого решения «российской проблемы».
Однако прежде всего нам предстоит весьма существенно изменить самих себя, превратив свой образ жизни не только в наиболее эффективный, но и в наиболее привлекательный и одновременно общедоступный из существующих в современном мире.
Столбцы — региональные направления внешней политики России по мере убывания их значимости.
Строки — содержательные направления внешней политики России по мере убывания их значимости.
«+» — значимые для российской внешней политики направления
«!» — приоритетные для российской внешней политики направления.
| Китай | Постсов. пр-во | США | Сауд. Аравия, Иран | ЕС | Япония | Зоны росс. влияния[3] | Прочие |
| Энергетика | ! | + | + | + | + | ||
| Экономическая экспансия | + | ! | + | + | + | + | + |
| Коллективная безопасность | + | + | ! | + | + | ||
| Нераспространение | + | + | + | + | |||
| Помощь в развитии | + | + | + | ||||
| Защита правроссийских граждан | + | + | + | + | |||
| Возврат российской собственности | + | + | + | + | |||
| Права личности | + | + |
Цель внешней политики и методы ее достижения
Российская внешняя политика является одним из важнейших инструментов внутренней политики. Объективно обусловленная цель внешней политики — обеспечение максимально благоприятных условий и создание дополнительных ресурсов для собственного, внутреннего развития страны, на данном этапе — ее модернизации.
Определение характера, конкретных задач и этапов модернизации не входит в задачи данного доклада. Пока общество не выработало консенсуса по этому вопросу, внешняя политика может существовать лишь в виде наиболее общих основных принципов и направлений.
1. Внешняя политика должна максимизировать выгоды для всего российского общества в целом. При противоречии между краткосрочными и долгосрочными интересами в современных условиях наличия существенного «запаса прочности» приоритет принадлежит долгосрочным интересам. Следует со всей решимостью отказаться от вызванного отсутствием целей «ситуационного реагирования» и подчинения внешней политики страны частным интересам отдельных коммерческо-бюрократических групп, а то и лиц.
2. Разумный эгоизм. Пока Россия остается относительно слабой, не доминирующей в глобальном масштабе страной, она должна исходить исключительно из своих собственных интересов. Несмотря на безусловное наличие общечеловеческих ценностей, гуманитарных принципов и сочувствия к другим странам и народам Россия должна исходить из абсолютного примата национальных интересов, сознавая, что в современном мире сочувствия и жалости заслуживает прежде всего ее собственный народ, а российское государство несет ответственность исключительно перед ним, но ни в коем случае не перед другими народами.
Россия должна осознать свою слабость и отказаться от попыток урегулирования глобальных процессов: у нас нет для этого ресурсов и (по крайней мере, в ближайшие годы не будет) понимания, в результате чего в претензии на роль участника решения глобальных проблем мы будем обречены таскать для других каштаны из огня.
Россия должна сосредоточиться на решении собственных проблем и рассматривать внешнюю политику преимущественно как инструмент решения этих проблем. Ради сбережения ресурсов следует самоустраняться от действий, которые не приносят нам конкретной выгоды и находятся за пределами наших интересов.
Следует отказаться от выполнения невыгодных обязательств во всех случаях, когда это возможно (например, в силу коррупционного характера заключения соответствующих договоров).
Должен быть установлен абсолютный приоритет национальных законов перед международными, означающий закрепление естественного доминирования интересов России над интересами ее стратегических конкурентов. Этот принцип, являющийся необходимым условием обеспечения национального суверенитета, де-юре действует в США и дефакто — в Евросоюзе (неявно, так как общеевропейское законодательство формально является международным).
3. Конструктивный реваншизм. На протяжении последних 18 лет наша страна последовательно отказывалась от своего влияния в мире, подрывая тем самым ресурсную базу своего развития. Любое стремление к модернизации объективно требует расширения сферы российского влияния. В частности, российский рынок даже при условии разумного протекционизма неприемлемо узок для целого ряда российских же производств. Без выхода на внешние рынки целые отрасли — например, гражданское авиастроение и производство оборудования для атомных электростанций — не смогут существовать. А устойчивый контроль за внешними рынками высокотехнологичных товаров требует политического влияния на соответствующие общества.
Важнейшими направлениями экспансии России должны стать создание в каждой из значимых для нас стран разветвленной инфраструктуры политического влияния и, при возможности, прямой контроль российского бизнеса за хозяйственной инфраструктурой значимых для нас стран и наиболее важными для них отраслями их экономик.
4. Балансирование интересов. Будучи слабым субъектом глобальной конкуренции, Россия не может сегодня противостоять ни одной из развертывающихся в мировом масштабе экспансий — финансово-экономической Запада, идейно-религиозной ислама и этнической Китая. Потому Россия должна поддерживать такое равновесие между ними, при котором эти экспансии будут двигателями ее развития, а сама она не будет зависеть ни от одного из их источников или, в крайнем случае, будет зависеть от них одинаково.
Более важной целью является сохранение максимальной степени свободы, так как попадание России в преобладающую зависимость от одного из источников экспансий нарушит глобальное равновесие и создаст предпосылки для поглощения им России.
Основными принципами стратегии России должны стать:
• уравновешивание экспансий, то есть организация объединения двух слабейших источников экспансии для сдерживания сильнейшего с последующей организацией посредничества между ними;
• сдерживание экспансий, то есть объединение усилий объектов экспансий, особенно доминирующей экспансии, для их самозащиты, с последующим многоуровневым посредничеством между ними и источниками экспансий.
Поскольку главной экспансией сегодня продолжает оставаться американская, Россия должна не мешать США истощать самих себя, но, напротив, всячески затягивать их в непосильную для них сегодня роль «глобального полицейского». Максимально жестко сталкивая их с Китаем и исламским миром, Россия сама должна выскальзывать из любых форм прямого (а лучше — и непрямого) противостояния.
5. В рамках и по мере выполнения первых четырех принципов российская внешняя политика должна обеспечивать добрососедство, позволяющее минимизировать усилия по достижению целей внешней политики, в частности, снижать расходы на оборону и тем самым высвобождать ресурсы для экономического и социального развития.
6. Разнообразие: внешняя политика должна учитывать разнообразие современного мира и согласованно применять разнообразные специальные инструменты взаимодействия с самыми разными реальными субъектами глобальной политики.
Основные инструменты внешней политики
Россия должна настойчиво, последовательно и повсеместно разъяснять свою позицию и законность своих интересов, чтобы стать понятной развитым странам, в первую очередь Западу и Китаю, и нейтрализовать тем самым опасные для нее страхи, вызванные представлениями о ее непредсказуемости.
В то же время следует с беспощадной ясностью осознавать, что агрессия НАТО против Югославии 1999 года и последующие военно-террористические операции (11 сентября 2001 года, временная «покупка» Афганистана у талибов, хаотизировавшее Ирак свержение С.Хусейна) свидетельствуют о резкой утрате значения международного права. Оно еще применяется в частных спорах, однако при решении вопросов внешней политики доминирует прямое и грубое право силы, причем дипломатия низведена до роли простого оформителя результата применения или угрозы применения силы.
Соответственно, внешняя политика должна быть направлена на изменение соотношения баланса сил России и ее конкурентов по значимым для России внешним проблемам.
Ограниченность российских ресурсов должна компенсироваться при этом их концентрацией на ключевых для России вопросах (которых для нее будет существенно меньше, чем для стран, пытающихся играть глобальную роль), а также разнообразием используемых инструментов и способов их применения.
Следует в полной мере осознать выдающийся урок Ирана, который весной-летом 2006 года смог так «размыть» административно-политические и интеллектуальные ресурсы США между целым рядом локальных кризисов и проблем, что у США не хватило для нападения для него именно управленческих возможностей. Традиционная дипломатия играла в этом важную, но вспомогательную роль, затягивая время и отвлекая силы американского государства на решение второстепенных проблем и разработку призрачных либо второстепенных возможностей.
Поэтому, помимо взаимодействия с руководством иных государств и межгосударственных организаций в рамках традиционной дипломатии, следует создавать и использовать следующие основные инструменты внешней политики:
• использование ресурсов международных организаций и благотворительных фондов для замещения российских ресурсов при решении российских проблем;
• стимулирование экспансии российского бизнеса как средства укрепления российской экономики и расширения влияния России;
• формирование за пределами России национальных и транснациональных политико-коммерческих лобби, зарабатывающих на выгодном для России сотрудничестве с ней, ассоциирующих себя с этим сотрудничеством, заинтересованных в нем и поэтому ориентированных на поддержку России (инвестиции в политиков выгоднее инвестиций в нефтяные поля, потому что политикам никогда не придумают альтернативы);
• создание пророссийского экспертного сообщества как инструмента влияния России;
• создание сетей постоянной коммуникации с ключевыми зарубежными экспертами, влияющими на формирование национальных позиций и позиций глобальных корпораций как для взаимного информирования и предварительного обсуждения тех или иных действий, так и для влияния через них;
• систематическое и массовое обучение молодых представителей зарубежных элит и налаживание теснейших связей с перспективной политической молодежью;
• формирование российских (в основном русских, как не возникающих самостоятельно) диаспор за рубежом и сотрудничество с имеющимися;
• формирование инфраструктуры внутреннего воздействия на страны, представляющие наибольший интерес для России по наиболее важным для нее вопросам, в том числе и не являющейся сторонниками России и не ассоциирующей себя с ней;
• формирование общественного мнения и, главное, инструментов его создания — как глобального, так и регионального, так и общего, так и доминирующего среди каких-либо страт общества (наиболее важны управленческая, медиа- и бизнес- элиты, а также ключевые этноконфессиональные группы), касающихся как России в целом, так и конкретных важных для нее вопросов;
• контроль за поведением российской элиты (не более 100 тыс. чел.) за границей;[4]
• формирование (в первую очередь средствами искусства и культуры) и продвижение за рубежом позитивного российского образа жизни (при этом данный образ должен дифференцироваться в соответствии с потребностями конкретных целевых аудиторий);
• выработка новой доктрины обороноспособности, исходящей из новых реалий, а не из благих пожеланий, и обеспечение обороноспособности, включая: сохранение стратегических ядерных сил как действенного инструмента сдерживания с учетом технологического прогресса, обеспечение способности армии вести два интенсивных локальных конфликта (в том числе с сетевыми структурами) одновременно в течение не менее года, надежная защита границ России к востоку от Урала, в том числе подавляющим преимуществом в огневой мощи;
• специальные структуры.
Понятно, что указанные инструменты должны для наибольшей эффективности применяться комплексно.
Они частично обеспечивают подготовку решений традиционной дипломатии, формируя их возможные рамки, однако чем дальше, тем больше будут становиться самостоятельным средством достижения целей внешней политики.
Управление внешней политикой
Во внешней политике, как и в остальных сферах жизни общества, нетерпима ситуация, при которой принятие всех важных решений целиком и полностью сосредоточено в руках одного человека: практика показывает, что, какими бы ни были его достоинства, он просто технологически не может подменить собой государство.
Существующие в настоящее время скомканные и разрозненные институты формирования и реализации внешней политики России должны быть расправлены в рациональную политико-управленческую схему.
Функции стратегического анализа и планирования, в том числе в области внешней политики, разумно, как это предполагалось на заре нынешнего президентства, сконцентрировать в Совете безопасности, работающем под руководством президента.
В подготовке его решений наряду с представителями профильных ведомств и объединений российского бизнеса должно принимать активное участие развитое, разнообразное, структурированное (в том числе для сопоставления разных позиций и подходов), патриотическое и при этом компетентное, находящееся в постоянном контакте со своими зарубежными аналогами экспертное сообщество.
Министерство иностранных дел, оставаясь исполнительным органом, должно вернуть себе аналитические функции и, используя негосударственных экспертов, представителей заинтересованных ведомств и российского бизнеса, стать центром тактического анализа и планирования точно так же, как Совбез должен стать центром стратегического анализа и планирования.
Внешнеполитический блок администрации президента должен сконцентрироваться на техническом и информационном обеспечении деятельности президента и участвовать в работе Совбеза и МИДа только в этом качестве. Он не должен выполнять содержательных функций, так как это неминуемо приведет к подмене им Совбеза и дезорганизации его работы.
Эти технические по своей сути изменения будут иметь смысл лишь в случае обеспечения ими принципиального изменения сути внешней политики России. В настоящее время наблюдается ее тотальная «приватизация» различными группами влияния (как коммерческими — от «Газпрома» до компаний мобильной связи, так и интеллектуальными — от проамериканских до прокитайских группировок). В результате единственной структурой, чьи интересы не отражаются во внешней политике, является само государство (а значит, и общество). Жизненно необходим скорейший переход к «национализации» внешней политики — решительной и повсеместной постановки ее на службу обществу в лице государства.
Тематическое содержание внешней политики
Право «вето» в Совете Безопасности ООН унаследовано Россией у Советского Союза и не соответствует ее нынешнему состоянию. Поэтому Россия должна жестко противодействовать всем попыткам коренного реформирования ООН, так как они неминуемо приведут к ослаблению ее положения. В случае неизбежности такого реформирования она должна исходить из необходимости обеспечения глобальность баланса сил (то есть, например, препятствовать превращению в постоянных членов Совета Безопасности Германии и Японии как развитых стран, объективно представляющих интересы Запада, и содействовать обретению этого статуса Индией как незападной страной, при этом вдобавок заинтересованной в сдерживании экспансии как Китая, так и ислама).
Однако наиболее значительной формальной трансформацией в области международной безопасности представляется вероятный переход НАТО от регионального расширения к глобализации, при которой она присвоит себе право произвольного военного вмешательства в любой части света вне зависимости от позиции ООН. Вехой на этом пути станет включение в НАТО Японии (после расширения ее сил самообороны до полноценной армии, обладающей наступательными видами вооружений).
Россия не может остановить расширение НАТО (заминки с Украиной и Грузией носят технический характер), однако должна внятно и однозначно трактовать это как недружественный шаг (подчеркивая развертывание в новых странах НАТО наступательных вооружений, направленных против России, и размещение в Польше элементов ПРО) и ограничивать выгоды новых членов НАТО от сотрудничества с собой. Принимая необходимые меры по укреплению обороноспособности, следует содействовать напряжению между новыми членами НАТО и их традиционными региональными оппонентами, разъяснению обществам новых членов НАТО различия между их интересами и интересами их элит, а обществам старых членов НАТО — того, что необузданное расширение организации будет оплачиваться из их кармана. Экспансия НАТО должна ненавязчиво поощряться Россией таким образом, чтобы эта организация была дезорганизована и обессилена внутренними противоречиями.
Попытки США играть роль «хозяина мира», особенно ярко проявившиеся в требовании согласовывать с ними любой космический запуск (и в присвоении права уничтожать чужие спутники по своему произволу), должны нейтрализовываться совместными действиями широкого и различного для каждой попытки круга стран. Россия может играть в этом кругу роль организатора, но никогда — главного действующего лица.
Россия должна зорко следить за Китаем, чтобы не допустить военного выплеска его энергии ни на Тайвань, ни на собственные территории; непосредственным инструментом данного сдерживания должны выступать США или НАТО. Помимо подрыва глобальной стабильности, такой выплеск снизит энергетику китайского общества (как снизило ее провальное нападение на Вьетнам в 1979 году) и облегчит ему процесс выравнивания накопившихся внутренних диспропорций, а значит, укрепит его глобальную конкурентоспособность.
Вместе с тем главные угрозы международной безопасности носят объективный характер.
Прежде всего, созданный Западом после уничтожения им Советского Союза мировой порядок не дает возможности развиваться и даже нормально существовать двум третям человечества, ставя их в невыносимые условия. «Международный терроризм» и массовая миграция, размывающая идентичность развитых обществ, — формы стихийного ответа на это нетерпимое положение.
Заслуживает внимания позиция отдельных американских политологов, рассматривающих гражданское общество как основную силу, сдерживанием государства обеспечивающую стабильность общества, и исходящих из того, что в глобализированном мире страны и группы стран занимают роль основных структурных элементов общества: есть страны-банкиры, страны-пролетарии, страны-менеджеры и так далее. Они рассматривают «международный терроризм» как стихийное, еще не полностью развившееся и проявившееся и в силу этого неизбежно уродливое проявление нарождающегося глобального гражданского общества. Как и в случае традиционного, не над- а внутринационального общественного устройства, это глобальное гражданское общество объективно призвано сдерживать глобальное государство, в роли которого выступают США как персонификация коллективного Запада.
Однако, даже если это утешительное представление соответствует действительности, ждать вызревания глобального гражданского общества из разнообразных агрессивных сетевых структур — значит подвергать себя слишком большому риску. Россия должна сделать все (от формирования своего имиджа до прямых контактов), чтобы не стать объектом «приложения сил» «международного терроризма», в том числе и в качестве «слабого звена» в цепи сателлитов Запада.
Вторую системную угрозу международной безопасности создают глобальные сети. Первоначально формируемые государствами в качестве их «продолжений», они «отвязываются», отделяются, освобождаются от них и начинают реализовывать собственные цели. При этом мы видим, как, действуя через структуры тех или иных государств, даже очень сильных, они иногда реализуют цели, прямо противоположные интересам этих государств, манипулируя в своих интересах связанными с ними значительными фрагментами государственных аппаратов. Эмансипируясь от государств, они освобождаются от контроля соответствующих обществ и от ответственности перед ними; с другой стороны, они лишаются возможности использовать мощный аналитический потенциал государств, что резко снижает уровень их совокупного «интеллекта». В результате современные глобальные сети становятся разрушительными факторами современного мира.
Россия не может и потому не должна противодействовать этим двум основным угрозам международной безопасности напрямую, однако должна жестко обозначить зону своей ответственности (как минимум, СНГ), в пределах которой будет противодействовать процессам дестабилизации со всей решимостью и всеми средствами, как если бы они были направлены непосредственно против нее.
В то же время она должна сознавать основные объективно обусловленные направления противодействия этим угрозам и, не перенапрягаясь и не создавая угрозы своим интересам, тем не менее неуклонно поддерживать движение по ним.
Это укрепление государственности в ее традиционном понимании, восстановление и реабилитация в глобальном сознании понятия «суверенитет» и особенно «суверенитет народа», понимаемого как «население той или иной страны, объединенное общей культурой», восстановление международного права в том виде, в котором оно существовало до 1999 года. Это возврат к национально ориентированной системе ценностей от глобальной системы ценностей, которая, если и возможна в принципе (так как обычно она подменяется системой ценностей США или же Евросоюза), то, во всяком случае, саморазрушается.
Развитым странам, столетиями считавшими себя светочем цивилизации, придется осознать, что они слишком далеко и слишком корыстным образом забежали вперед в деле объединения мира и теперь ради его спасения обязаны сделать шаг назад.
Необходим установленный в явной и открытой форме приоритет коллективной безопасности над демократией и правами человека в западном понимании этих терминов, отказ от крестового похода за демократизацию и признание за каждым обществом права жить по своим собственным законам и обычаям. Пора признать, что источником законной власти в каждом обществе является его народ со всеми его предрассудками и недостатками, а отнюдь не меняющаяся раз в несколько лет администрация США. Тем более не является источником легитимной власти в формально независимых государствах и «агрессивно-послушное», как говорили про большинство последнего советского Съезда народных депутатов, «моральное большинство» западного мира, конституированное (да еще во многом и в коммерческих целях) CNN и еще несколькими глобальными средствами массовой информации.
Потребность в этой консервативной, традиционалистской контрреволюции очевидна, но сама ее возможность остается совершенно не ясной. Она слишком явно противоречит сегодняшним интересам наиболее влиятельных и эффективных субъектов глобальной политики и представляет собой возврат в уже известное и лишь поэтому кажущееся относительно безопасным и благополучным прошлое. «Обеспечение глобальной безопасности» — лишь шаг назад, сама возможность которого даже с чисто методологической точки зрения представляется сомнительной.
Отрицаемый всем развитием человечества последних лет саморазрушительный путь принудительной глобализации и насильственной демократизации не является только придуманной кем-то и когда-то «голой идеей». Человечество идет по этому пути не потому, что кто-то обманул и обольстил его, но потому, что этот путь в наибольшей степени соответствует текущим потребностям и особенностям его наиболее влиятельных членов.
Поэтому системное обеспечение международной безопасности, как бы и когда бы оно ни началось, неизбежно перерастет в коренное изменение всего сложившегося мирового порядка. Россия должна, зорко наблюдая за глобальным развитием, уловить начало этого процесса и своевременно возглавить его, в максимально возможной степени приспособив новый мировой порядок к своим потребностям и получив в результате наибольшие дивиденды.
Крах «режима нераспространения»
В условиях фактической отмены США международного права именно наличие ядерного оружия, при всех сопутствующих рисках, является единственной прочной и формальной гарантией защиты страны от уничтожающего военного удара со стороны США и его союзников, а также надежным аргументом в международных переговорах. В результате распространение ядерного оружия приобретает неконтролируемый характер: вслед за Израилем, Пакистаном и Индией, а затем Северной Кореей его, вероятно, получит Иран — причем сразу в значительных масштабах.
Выходом является создание новой системы коллективной безопасности, предоставляющей государствам альтернативные, более традиционные, в основном дипломатические методы обеспечения своей безопасности и суверенитета. Оно потребует отказа США от политики одностороннего применения силы; вербальное убеждение США в непосильности для них этой политики — объективная миссия России (в невербальной форме это убеждение будут успешно осуществлять исламский мир и Китай).
Главной технологической задачей является посредничество между США и Ираном без взятия на себя каких-либо обязательств по отношению к любому из них для формирования взаимного стремления к мирному сосуществованию. На первом этапе такое посредничество будет болезненно воспринято США, считающими предательство национальных интересов нормой российской внешней политики, однако они уже осознают проблему поддержания мировой стабильности и приближаются к пониманию невозможности индивидуального решения этой проблемы (в случае проигрыша промежуточных выборов в 2006 году республиканцы ради сохранения власти сосредоточатся на внутренней политике, отказавшись от глобальных целей).
Ключевой проблемой, на которую следует обращать внимание мирового сообщества и в первую очередь США и к которой следует привлекать их ресурсы (не жертвуя, однако, своими, ибо это не наша проблема), является сохранение у власти в Пакистане светского режима Мушаррафа.
После возврата основной части Афганистана под контроль талибов в условиях радикализации ислама падение режима Мушаррафа представляется вполне вероятным. Поскольку патриотизм националистически настроенных военных (и рост радикальных исламских настроений в военном руководстве Пакистана) делает вывоз ядерного оружия Пакистана маловероятным, падение режима Мушаррафа означает не только создание объединенного государства Талибан, но и получение им ядерного оружия.
В силу религиозного фундаментализма талибов это создаст угрозу применения ядерного оружия (в том числе и в междоусобной борьбе внутри самого объединенного государства или на его окраинах). Кроме того, талибы станут полноправным участником международной политики, придав исламскому фундаментализму государственную субъектность и за счет этого резко повысив его силы и эффективность.
В преддверии этого и с учетом угрозы российским интересам в Средней Азии, на Северном Кавказе и в Поволжье, которую несет радикальный ислам, России следует активизировать контакты с исламским миром, в том числе Талибаном, однако главной задачей представляется мотивация Запада для сохранения (буквально «любой ценой») режима Мушаррафа со всеми его недостатками.
Российское государство обязано всемерно стимулировать внешнюю экспансию российского бизнеса не только как инструмент открытия перспектив и пробуждения инициативы в обществе, но и как инструмент его внутренней гармонизации. Ведь гармонизация интересов населения, стремящегося к справедливости (то есть к равномерному распределению ресурсов), и бизнеса, стремящегося к эффективности (то есть, наоборот, к неравномерному их распределению), достигается государством за счет территориального разделения приоритетов. Внутри общества государство должно поддерживать в первую очередь население, так как внутренне нестабильное, расколотое из-за слишком неравномерного распределения общество не может быть конкурентоспособным в средне- и особенно долгосрочном плане. За согласие с этим (например, в форме приятия антимонопольного регулирования) национальный бизнес получает безусловную поддержку государства во внешнем мире, в котором оно должно реализовывать интересы бизнеса как более активного и творческого элемента общества, всячески поддерживая и частично направляя его экспансию.
Национальный бизнес должен удерживаться государством в положении его старшего партнера в исключительно коммерческих вопросах и его младшего партнера — во всех остальных.
Существенной причиной стимулирования экспансии российского капитала является и узость российского внутреннего рынка, недостаточного даже для простого сохранения (не говоря уже о развитии) некоторых ключевых высокотехнологичных отраслей, необходимых для поддержания конкурентоспособности страны. Например, гражданское авиастроение, даже с учетом увеличения российской потребности в самолетах в случае развития конкуренции и снижения цены билетов до уровня дискаунтерских, сможет существовать в России лишь при условии возврата себе существенной части внешних рынков.
Государство должно уделять особое внимание стимулированию экспансии именно высокотехнологичного бизнеса, так как рубль прибыли, заработанный высокотехнологичным производством, оказывает на общество значительно более позитивное воздействие, не только повышая его конкурентоспособность, но и окультуривая его, чем 10 рублей, заработанных технологически примитивным производством. Качество человеческого облика, как и человека, определяется не столько величиной, сколько способом его заработка.
Общее правило заключается в том, что максимальный объем добавленной стоимости должен производиться в России и российским капиталом. Если производство в России невыгодно с точки зрения кумулятивного эффекта, оказываемого на все общество (а не бухгалтерской прибыли отдельной фирмы), оно должно осуществляться за пределами России, но тоже российским капиталом.
В силу чудовищных уступок нашим стратегическим конкурентам, сделанных в последние полтора десятилетия, внешняя экспансия российского бизнеса должна быть направлена не только вовне, но и внутрь, на вытеснение иностранных конкурентов с российских рынков и возвращение этих рынков себе.
Разумный протекционизм, его защита и обоснование явятся одним из ключевых элементов российской внешней политики. В частности, надо отменить неоправданные уступки, сделанные в ходе переговоров о присоединении к ВТО (включая график повышения внутренних цен на газ и передачу российского рынка мяса птицы под управление американских экспортеров), восстановить необходимые меры и механизмы защиты внутреннего рынка, искоренить коррупцию на таможне и поставить процесс присоединения к ВТО в зависимость от хода модернизации экономики и государства. Нужен запрет оплаты бюджетом неуникального импорта (это не противоречит правилам ВТО). Следует прекратить стимулирование непроизводительного (в отличие от экспансии) бегства капитала под видом либерализации валютного регулирования.
В то же время ограничение доступа иностранных конкурентов на внутренний рынок России должно осуществляться в основном неформализуемыми барьерами деловой и административной культуры, практики правоприменения и документооборота, чтобы не вызывать ответной реакции, а, напротив, сохранить возможность массового привлечения инвестиций и технологий (как в Китае, например). Конечно, это будет несправедливо в отношении иностранного бизнеса, но ограниченность ресурсов сама собой устанавливает и верхний предел максимально возможной справедливости.
ВТО — могила для идиотов
Цель Всемирной торговой организации (ВТО), ради которой она, собственно говоря, и была создана, заключается в обеспечении максимально свободной конкуренции в международной торговле.
В условиях глобализации, и без того превращающей конкуренцию из средства стимулирования и оздоровления слабых в орудие их уничтожения, это стремление подрывает конкурентоспособность подавляющего большинства относительно слабых в экономическом отношении стран. Создание свободной конкуренции, то есть равных условий для наиболее и наименее развитых стран, объективно означает подавление последних в конкурентной борьбе. При этом в современных условиях они лишаются не просто возможных доходов, но и самой возможности развития.
С экономической точки зрения присоединяться к ВТО имеет смысл для того, чтобы прорваться на внешние рынки высокотехнологичной продукции (ее рынки регулируются наиболее жестко) гражданского назначения (торговлю оружием ВТО принципиально не регулирует). Понятно, что к сегодняшней и даже завтрашней России это просто не имеет отношения, — наши высокотехнологичные производства в той степени, в которой они существовали вне ВПК, были почти полностью «зачищены» в ходе либеральных реформ и практически не развивались в «семилетку Путина».
Несмотря на это, уже в 2001 году скорейшее присоединение к ВТО внезапно стало подлинной идеей-фикс либеральных фундаменталистов. Непосредственная причина этого заключалась в громком провале рассчитанной на 10 лет стратегии Грефа. Благодаря ее разработке в конце 1999 и начале 2000 года он стал известным человеком и даже министром, однако в силу крайней либеральности и прямой неграмотности программы правительство так и не приняло ее официально, ограничившись протокольным одобрением, и то с большим опозданием — лишь в августе 2000 года. По фразе, приписываемой по поводу этой стратегии первому путинскому премьер-министру Касьянову, «гора родила мышь — хорошо, что не таракана».
Потребность быстро «предъявить результаты» после провала толкала либеральных фундаменталистов во главе с Грефом на лихорадочные поиски сфер, которые можно было бы в сжатые сроки «отреформировать» без мгновенных негативных социальных последствий (в то время правящей бюрократии еще приходилось учитывать мнение населения). Отсутствие у реформаторов представлений о потребностях и закономерностях развития России лишь усугубляло их безответственность и безграмотность.
Присоединение к ВТО казалось им в то время одной из самых привлекательных целей по следующим основным причинам:
• имея весьма отдаленное представление о сути ВТО, они недооценивали сложность задач по присоединению к ней, считая ее очередным «международным договором о благих намерениях», переговоры по которой можно быстро и триумфально завершить;
• либеральные фундаменталисты рассматривали присоединение к ВТО как удачную возможность улучшить свою личную и групповую репутацию на Западе;
• в краткосрочном плане присоединение России к ВТО действительно не вызвало бы, в отличие от остальных либеральных реформ, социально-политического напряжения, так как переговорный процесс и первое время после присоединения не ухудшали бы положения граждан, а их возможности разобраться в сути дела были заведомо недостаточными;
• проведение переговоров предусматривало длительное пребывание в одном из самых фешенебельных городов мира — Женеве (а также ряде других, не менее фешенебельных городов), а также общение с близкими по идеологии международными чиновниками и чиновниками иных государств.
Аргументы в пользу форсированного «броска в ВТО» и по сей день носят в основном идеологический характер из-за не только общего уровня компетентности либеральных фундаменталистов, но и их кадровой политики. Так, ключевой фигурой переговоров был и остается М.Медведков (сначала заместитель министра экономического развития и торговли, а затем руководитель одного из ключевых департаментов министерства), до своего назначения руководивший неправительственной организацией, занятой как раз лоббированием присоединения России к ВТО.
Таким образом, речь изначально не шла об интересах России как таковых; либеральные фундаменталисты с самого начала воспринимали присоединение к ВТО как абсолютное, самоценное благо. Навязывая стране присоединение к ВТО в качестве категорического императива, они до сих пор ссылаются на все, что можно, вплоть до Политбюро ЦК КПСС, которое в 1979 году собралось вступать в предшественника ВТО — ГАТТ (о компетентности других решений Политбюро последних лет Брежнева — в частности, в том же 1979 году было принято решении о вступлении в Афганистан — реформаторы почему-то стыдливо умалчивают).
О восприятии реформаторами переговоров о присоединении России к ВТО в первую очередь с точки зрения саморекламы свидетельствует постоянное прямое указание на необходимые сроки этого присоединения: конец 2001 года, декабрь 2003, конец 2005, осень 2006 и, наконец, 2007 год. Это весьма существенно ограничивало свободу маневра наших переговорщиков и мешало им достигать приемлемых условий присоединения.
С точки зрения достижения прокламируемой цели присоединения к ВТО такая политика объективно вредна. Но при рассмотрении в качестве главной цели поддержания имиджа реформаторов она наиболее эффективна.
Экономические аргументы сторонников «прыжка в ВТО» в основном сводятся к тому, что он позволит России снизить потери экспортеров от антидемпинговых преследований, вписать ряд предприятий в мировые технологические цепочки и улучшить защиту интеллектуальной собственности.
Проще всего обстоят дела с защитой интеллектуальной собственности: пока российское патентное дело остается на пещерном уровне, действенная государственная защита российской интеллектуальной собственности за рубежом невозможна в принципе, и вступление в ВТО ничего не изменит.
Реально оно лишь усилит защиту иностранной интеллектуальной собственности в России, то есть повысит расходы на продукцию глобальных монополистов типа «Майкрософт», навязываемых по монопольно завышенным ценам. Кроме того, оно неминуемо будет способствовать развязыванию масштабных репрессий против бедных людей, не имеющих денег на приобретение лицензионного программного оборудования, или павших жертвой обмана недобросовестных продавцов (продавших им контрафактные программы под видом лицензионных). Чтобы присоединение к ВТО не нанесло России вред в этой сфере, сначала надо обуздать транснациональных монополистов, злоупотребляющих своим монопольным положением в глобальном масштабе и потому непосредственно виновных в появлении массовой «контрафактной» продукции.
О реальных новых возможностях встраивания российских предприятий в транснациональные технологические цепочки вообще не известно ничего конкретного. Не вдаваясь в дискуссии о том, выгодно ли это России (производства будут загружены, но в стране будет оставаться только зарплата и незначительная часть налогов, а прибыль будет уходить за границу), отметим: в данной сфере современные транснациональные корпорации вполне эффективно обеспечивают свои интересы и без ВТО.
Те сотни российских предприятий, технологический уровень и профиль которых соответствует их потребностям, так или иначе уже включены в их состав либо в их технологические цепочки. Присоединение России к ВТО не изменит ни потребности глобальных корпораций, ни число соответствующих их требованиям российских предприятий.
Таким образом, основным содержательным аргументом в пользу «прыжка в ВТО» являются антидемпинговые расследования, потери от которых оценивались либеральными фундаменталистами в 2000 году в 2,1 млрд. долл. — чуть более 2 % от экспорта.
В 2006 году, говоря в одной из солидных закрытых аудиторий о потерях от неприсоединения к ВТО, которые якобы растут с каждым годом, Греф назвал 2,5 млрд. долл., практически ту же самую величину, — при том, что экспорт в 2005 году вырос почти в 2,5 раза.
Принципиально важно, что в случае присоединения России к ВТО вместо антидемпинговых расследований против нее будут применяться компенсационные меры, потери от которых будут примерно такими же. Так, знаменитое ограничение импорта стали в США ударило по 20 странам, из которых Россия была единственной страной — не членом ВТО.
Либеральные фундаменталисты подчеркивают, что вступление в ВТО позволит создать новый рычаг преобразования государства. При этом полностью игнорируется тот самоочевидный факт, что российское государство не только должно, но и может повышать свою эффективность без внешнего давления, которое может привести к последовательному проведению социально-экономической политики в интересах не России, но ее конкурентов (как это было, как минимум, в 1995–1998 годах).
С макроэкономической точки зрения присоединение России к ВТО — совершенно непростительная роскошь. В страну с относительно неблагоприятным (несмотря на улучшения последних лет, вызванные притоком нефтедолларов) инвестиционным климатом, инвестиции в массовом порядке приходят, только если в нее не могут прийти товары. Широко рекламируемые исключения вроде Болгарии, у которой с инвестиционным климатом и до присоединения к ВТО все было в целом в порядке (и инвестиции в которую пришли из-за ее присоединения не к ВТО, а к Евросоюзу), на деле лишь подтверждают правило.
Для стран, инвестиционный климат у которых, как у России, гарантированно хуже инвестиционного климата развитых стран, существует простая и жесткая дилемма «либо товары, либо инвестиции». Мы своими глазами на протяжении всей экономической реформы видим, что российский автомобильный рынок проще осваивать, инвестируя в строительство заводов в Узбекистане, Чехии и Германии, рынок мобильной связи — в предприятия Эстонии, бытовой электроники — в предприятия Юго-Восточной Азии, рынки качественной сантехники и обуви — в предприятия Европы, текстиля — в предприятия Турции и Китая. Исключения локальны и, как и в случае с Болгарией, лишь подтверждают общее правило. Так, стимулирование Грефом и компанией «отверточной сборки» импортируемых автомобилей убивает российскую промышленность комплектующих.
В целом присоединение к ВТО распахивает внутренний рынок именно для товаров, закрывая его для инвестиций.
Сегодняшняя открытость российского рынка вызвана беспрецедентно благоприятной внешней конъюнктурой. Неизбежное (если не по внешним, то по внутренним причинам) ухудшение экономической конъюнктуры сделает привычную за последние годы открытость непосильной и потребует умеренных протекционистских мер. Это общий для всех непреложный экономический закон.
Всякое снятие ограничений для свободной конкуренции идет на пользу более сильному ее участнику и наносит удар по более слабым. Переживающая национальную катастрофу, по-прежнему деиндустриализирующаяся Россия с ее не столько вымирающим, сколько дебилизирующимся населением и неадекватным управлением является исключительно слабым участником международной конкуренции. Желание снять барьеры для нее, не проводя модернизацию, превращает нашу экономику в трехлетнего ребенка, вылезающего на ринг против Майка Тайсона. «Прыжок в ВТО» служит исключительно интересам наших стратегических конкурентов — транснациональных корпораций, стремящихся навсегда обеспечить себе свободный доступ на емкий внутренний рынок России.
Либеральные же фундаменталисты, как обычно, истово обслуживающие интересы наиболее сильного бизнеса — в данном случае транснациональных корпораций, «взломавших» рынки России и намеренных увековечить это положение, — проводят по вопросу присоединения к ВТО враждебную нашей экономике и разрушительную для нее политику.
Существенно, что современное российское государство совершенно не приспособлено к достаточно жестким требованиям ВТО.
Захватившие экономическую власть либеральные фундаменталисты привычно рассматривают государство не как структурообразующий элемент рынка, но как его непримиримую противоположность. Поэтому они в принципе не видят и не хотят видеть ситуаций, когда единственным инструментом обеспечения экономической свободы является государственное регулирование.
В результате последнее действительно существует преимущественно как способ зарабатывания денег коррумпированным чиновничеством, а не как инструмент проведения нужной стране политики. Именно поэтому в России оно носит фиктивно-демонстративный характер: избыточно там, где без него можно обойтись (например, в сфере выдачи всевозможных разрешений), и недостаточно — там, где оно совершенно необходимо (например, процесс присоединения к ВТО стал замечательным поводом для уничтожения по требованию олигархов мешавшей им, при всей своей слабости, системы стандартизации, что разрушило основы технологической безопасности).
Россия почти не применяет таких почти повсеместно распространенных инструментов защиты рынка, как нетарифные ограничения торговли товарами. Экономические «гуру» либералов заявляют, что низкий курс рубля защищает рынок надежнее любых осознанно применяемых инструментов — хотя реальный курс рубля вернулся на предде— фолтный уровень. В результате прирост потребления вновь, как перед дефолтом 1998 года, на 70–80 % покрывается за счет наращивания импорта. Из-за незащищенности национальных рынков даже рост внутреннего спроса, вызванный исключительно благоприятной внешней конъюнктурой, перестает стимулировать российских производителей и становится фактором прогресса и обогащения наших стратегических конкурентов.
В этих условиях вступление в ВТО не просто лишит Россию общепринятых и необходимых, цивилизованных инструментов защиты рынков. Наша страна окажется в положении, когда любое ухудшение конъюнктуры (причем не только по внешним, но и, возможно, по внутренним причинам) вынудит ее ради сохранения экономики идти на нецивилизованные меры и по сути дела на собственную варваризацию.
Выбор будет невелик: либо со скандалом выходить из ВТО, чтобы поддержать свою конкурентоспособность, либо идти на новую разрушительную девальвацию (или новое качественное усиление коррупции, которая также является барьером доступа на рынок).
Присоединение в ВТО объективно требует от страны наличия не только цивилизованного регулирования внешней торговли, но и значительной подготовительной работы, которая в последние семь лет постоянной крикливой реформаторской пропаганды и подавления оппонентов практически не велась.
Главной опасностью представляется чудовищный провал в сфере подготовки специалистов. Ведь соглашения ВТО представляют собой прежде всего изощренный, во многом казуистический свод правил по ведению международных торговых споров. Для защиты своих интересов ее членам нужны целые армии высококвалифицированных юристов и экспертов. Да и национальный бизнес должен быть организован строго определенным образом; так, к рассмотрению принимаются, как правило, обращения отраслевых ассоциаций, на долю которых приходится не менее 40 % производства соответствующих товаров.
На государственном уровне ничего этого в России даже не начали готовить. Оголтелая рекламно-пропагандистская кампания, которую вели либеральные фундаменталисты, заняла все их силы и время; «пар ушел в свисток».
В ходе переговоров о присоединении к ВТО каждая страна согласует график приведения своего внешнеторгового режима в соответствие с жесткими правилами этой организации. Чтобы продлить этот переходный период и сделать процесс присоединения максимально комфортным, большинство стран перед его началом старается максимально ужесточать защиту рынков.
Россия же поступила строго наоборот: средневзвешенный импортный тариф как раз накануне начала «прыжка в ВТО» был снижен почти вдвое — с 16 % в 1999 году до 10 %. Если Россия присоединится к ВТО в сегодняшних условиях, она уже никогда не сможет повысить общий уровень импортных тарифов (повышая их на одну группу товаров, придется снижать на другую, оставляя без защиты новые сектора рынка), даже если ухудшение конъюнктуры создаст категорическую необходимость этого.
Преградой на пути в ВТО стало и полное отсутствие у Грефа и его компании представления об отраслевых приоритетах. Само понятие «промышленной политики» не используется в программных документах правительства, а длительное время и вовсе считалось ругательством.
Между тем отсутствие стратегических национальных приоритетов (не считая, конечно, все менее правдоподобных «нанотехнологий») делает осмысленные переговоры с членами ВТО попросту невозможными. Ведь, не имея четких приоритетов, никто не знает, какие отрасли будут развивать, а какие нет и, соответственно, какие отрасли нужны, и их надо защищать, а какими можно пожертвовать.
При этом многие слабые, но необходимые для развития общества отрасли не могут сами лоббировать свои интересы. Поэтому в отношении них не удастся реализовать регулирующие возможности тарифа даже в рамках правил ВТО; унификация же таможенных ставок подрывает возможность государства развивать те или иные направления и тем самым проводить осмысленную политику.
Либеральные фундаменталисты, подталкиваемые не только международными лоббистами, но и российскими газовиками, купили согласие Евросоюза на присоединение России к ВТО ценой взятия обязательства повышать внутренние оптовые цены на газ опережающими и заведомо непосильными для российской экономики темпами.
При анализе разумности форсированного вступления в ВТО представители России должны исходить из тенденций развития не только нашей собственной страны, но и всего остального мира.
ВТО ориентирована на глобальную интеграцию, — а в мире все большее значение приобретает интеграция региональная. Два ее центра — НАФТА (североамериканская зона свободной торговли, объединившая США, Канаду и Мексику) и Евросоюз — в обозримом будущем могут быть дополнены Юго-Восточной Азией.
В этих условиях развитые страны все больше ориентируются на интересы региональной интеграции, зачастую скрыто или даже явно саботируя деятельность и решения ВТО. В целом же попытки дальнейшего снятия торговых барьеров упираются в нежелание развитых стран поступаться коммерческими интересами, с одной стороны, и угрозу разрушения экономик развивающихся стран — с другой.
Попытки качественного прорыва в виде взимания компенсации за экологический и социальный демпинг (то есть за недостаточные расходы на окружающую среду и социальные нужды, трактуемое некоторыми представителями развитых стран как скрытое субсидирование экспорта), предпринятые в 2003 году, означали лишение стран с низкой зарплатой и низкими затратами на экологию (то есть всех развивающихся стран) их едва ли не единственного конкурентного преимущества, позволяющего им выживать, и потому успеха не имеют.
В этих условиях США стремятся как можно быстрее затянуть Россию в ВТО в том числе и для того, чтобы не дать ей войти в экономическую «орбиту» их стратегических конкурентов — Евросоюза и Китая.
Россия может «вскочить в отцепленный вагон», «в последнее мгновение успеть на "Титаник"»: вступить в ВТО именно тогда, когда развитые страны (в первую очередь Евросоюз, в который направляется более 45 % экспорта России и с рынками которого связаны основные надежды на вступление в ВТО) начнут откровенно, а не скрыто, как сейчас, пренебрегать ее правилами, усиливая региональный протекционизм. В итоге мы понесем убытки от открытия перед глобальной конкуренцией, но не приобретем никаких значимых выгод — нас все равно не пропустят на рынки развитых стран, ибо те начнут «играть уже в другую игру», и открытие российских рынков станет односторонним, а значит — вдвойне разрушительным. Как говорят китайцы, «политика открытых дверей означает, что дверь будет открыта в ту или другую сторону, но никогда в обе одновременно».
Россия должна прекратить расточительную практику бессмысленного спонсорства по отношению к странам «третьего мира» (только за последние 3 года Россия списала более 40 млрд. долл. долгов развивающихся стран, оказав им большую помощь, чем весь остальной мир; кроме того, наша страна уже списала или обязалась списать долги африканских стран в размере 11,3 млрд. долл.).
Всякая гуманитарная помощь, включая списание и реструктуризацию долгов, может осуществляться исключительно в обмен на конкретные коммерческие или политические уступки.
Это отнюдь не означает грабительской политики; так, при освоении ресурсов слаборазвитых стран Россия должна, как раньше Советский Союз, а сейчас Китай, предлагать лучшие условия, чем западные корпорации, в первую очередь за счет развития инфраструктуры, здравоохранения и образования. Это означает лишь, что российские инвестиции за рубежом, в том числе осуществляемые в форме гуманитарной помощи, должны окупаться в коммерческом и политическом смыслах, а не представлять собой бессмысленное расточение скудных материальных ценностей.
Россия должна сознавать, что из-за ее относительной слабости доступная для нее гуманитарная помощь не в силах уменьшить масштабы страданий в мире; в то же время те же и даже меньшие ресурсы, направленные на развитие самой России под контролем российского государства, способны кардинально уменьшить масштабы страданий в самом российском обществе, перед которым российское государство, в отличие от слаборазвитых обществ — получателей гуманитарной помощи, несет прямую ответственность.
Защита прав граждан России и соотечественников
Следует со всей решительностью прекратить практику систематического унижения граждан России и иностранцев, стремящихся сотрудничать с Россией, российскими посольствами, консульствами и торгпредствами как отвращающими от нашей страны даже ее собственных граждан.
Российская дипломатия должна осознать себя не как инструмент насилия государства над гражданами России и желающими сотрудничать с Россией, но как законный и естественный инструмент реализации неотъемлемых прав указанных категорий людей (если, конечно, «сотрудничество с Россией» иностранцев не направлено объективно ей во вред).
Помимо выполнения российскими дипломатическими учреждениями за рубежом сегодняшних функций, они должны выполнять сервисные функции по отношению к гражданам России и иностранцам, стремящимся к добросовестному сотрудничеству с нею.
Любой гражданин России должен чувствовать там себя как дома и получать активную, инициативную поддержку.
Более того: поскольку мы стремимся к лидерству на постсоветском пространстве, таким же должно быть отношение и к гражданам постсоветских государств, по крайней мере, русской культуры: они должны поддерживаться российскими дипломатическими учреждениями как потенциальные граждане России.
Российские дипломатические учреждения должны быть мостом, соединяющим россиян с Родиной, инструментом поддержания и пропаганды российского образа жизни.
Защита граждан России и соотечественников на постсоветском пространстве, не должна носить лицемерно избирательного характера и должна касаться не только наиболее, но и наименее развитых стран. В то же время, разумеется, интенсивность этой защиты может меняться для достижения тех или иных конкретных целей (как меняется, например, интенсивность борьбы «международной общественности» с антисемитизмом, на проявления которого в Латвии и на Украине закрывают глаза).
Россия обладает колоссальной собственностью за рубежом, права на которую не актуализованы (часто с царских времен, иногда с советских) и нуждаются в установлении при помощи юридических процедур. Реализация прав собственности на колоссальные латентные активы России за рубежом даст нашей стране не просто материальные ценности, способные приносить значительный постоянный доход, но основу для инфраструктуры разнообразного влияния на значимые для России страны и общества, в первую очередь коммерческого и культурного.
Следует ясно заявить о наличии материальных претензий к странам, удерживающим у себя принадлежавшие государству ценности, вывезенные из России царской семьей, белогвардейцами, фашистами во время Великой Отечественной войны или не возвращенные России развитыми странами под предлогом установления в ней Советской власти.
Существенно, что без признания этих претензий и как минимум начала их удовлетворения никакие встречные претензии по поводу «возврата перемещенных культурных ценностей» российской стороной не должны даже рассматриваться.
Даже в случае юридической несостоятельности (которая отнюдь не самоочевидна) подобных претензий, их выдвижение и поддержание представляется действенным инструментом давления на развитые страны, который следует использовать в качестве «переговорной позиции для размена» при достижении компромисса по широкому кругу вопросов.
Права человека в их понимании, установленном еще Хельсинским совещанием в 1975 году, используются Западом как универсальный casus belli, оправдывающий любую агрессию, даже если она ведет к значительно более масштабному нарушению прав человека, чем те нарушения, которые первоначально были использованы как ее формальный повод.
Приняв эту порочную логику, Россия не только утратит независимость от Запада, превратившись в его эксплуатируемый придаток, но и сама поставит себя в положение «вечно виноватой», создав тем самым предпосылки для будущей агрессии против себя.
Для избежания этой ситуации следует осознать: термин «права человека» — результат механического (и, отчасти, осознанно деструктивного) экспорта западных стандартов демократии на не подготовленную для них почву (в том числе отечественную).
Западное понимание «прав человека» и демократии исходит из безусловной способности большинства общества самостоятельно защищать свои права и потому молчаливо предполагает необходимость защиты исключительно прав меньшинства, ограничиваемых большинством. Когда интересы большинства в силу высокой развитости общества защищаются автоматически, это соответствует интересам общества в целом.
Но в России большинство общества в силу объективных причин не способно само защищать свои интересы. В этих условиях энергичная и эффективная защита прав меньшинств (да еще и, как правило, поддерживаемая извне) объективно превращается в отрицание прав большинства, — в, по сути дела, антиобщественную, антидемократическую, деструктивную деятельность (так как общество в целом — это в первую очередь его большинство, а не меньшинства).
Российское государство обязано защищать интересы в первую очередь именно большинства и потому должно открыто переформатировать задачу обеспечения разрушительных для него «прав человека» в задачу обеспечения жизненно необходимых для его развития неотъемлемых «прав личности» — на жизнь, жилье, образование, здравоохранение, труд, доступ к информации, участие в управлении, самовыражение и т. д..
Только в ходе решения этой задачи Россия из синонима авторитарной дикости и тупого насилия станет для мира символом, образцом и доступным примером современного глобального развития.
Только так мы сможем достичь цели нынешнего этапа своего развития — вернуть России утраченное глобальное лидерство (разумеется, вместе со всеми приносимыми им дивидендами).