В ию́не того́ го́да он гости́л у нас в име́нии.[36] У́тром шестна́дцатого оте́ц вы́шел из кабине́та с вече́рней газе́той в рука́х в столо́вую и сказа́л.
– Ну, друзья́ мои́, война́! В Сара́еве уби́т австри́йский кронпри́нц. Э́то война́![37]
В э́тот день он был объя́влен мои́м женихо́м…
В сентябре́ он прие́хал к нам всего́ на су́тки – прости́ться перед отъе́здом на фронт. По́сле у́жина пода́ли самова́р, и оте́ц сказа́л:
– Удиви́тельно ра́нняя и холо́дная о́сень!
Мы в тот ве́чер сиде́ли ти́хо, он мо́лча ходи́л из угла́ в у́гол, пото́м спроси́л:
– Хо́чешь, пройдёмся немно́го?
На душе́ у меня́ де́лалось всё тяжеле́е.
Оде́вшись, мы прошли́ через столо́вую на балко́н, сошли́ в сад. Сперва́ бы́ло так темно́, что я держа́лась за его́ рука́в. Он оберну́лся к до́му:
– Посмотри́, как совсе́м осо́бенно, по-осе́ннему све́тят о́кна до́ма. Бу́ду жив, ве́чно бу́ду по́мнить э́тот ве́чер…
Я посмотре́ла, и он о́бнял меня́ в мое́й швейца́рской наки́дке.[38] Я отвела́ от лица́ пухо́вый плато́к, слегка́ отклони́ла го́лову, что́бы он поцелова́л меня́. Поцелова́в, он посмотре́л мне в лицо́.
– Как блестя́т глаза́,– сказа́л он. – Тебе́ не хо́лодно? Во́здух совсе́м зи́мний. Е́сли меня́ убью́т, ты всё-таки не сра́зу забу́дешь меня́?
Я поду́мала: «А вдруг пра́вда убью́т? И неуже́ли я всё-таки забу́ду его́ и в како́й-то срок – ведь всё в конце́ концо́в забыва́ется?» И поспе́шно отве́тила, испуга́вшись свое́й мы́сли:
– Не говори́ так! Я не переживу́ твое́й сме́рти!
Он, помолча́в, ме́дленно вы́говорил:
– Ну что ж, е́сли убью́т, я бу́ду ждать тебя́ там. Ты поживи́, пора́дуйся на све́те, пото́м приходи́ ко мне.
Я го́рько запла́кала…
У́тром он уе́хал.
Уби́ли его́ – како́е стра́нное сло́во! – через ме́сяц, в Гали́ции. И вот прошло́ с тех пор це́лых три́дцать лет. И мно́гое, мно́гое пережи́то бы́ло за э́ти го́ды. Весно́й восемна́дцатого го́да, когда́ ни отца́, ни ма́тери уже́ не́ было в живы́х, я жила́ в Москве́, в подва́ле на Смоле́нском ры́нке. Я продава́ла солда́там кое-что́ из оста́вшегося у меня́,– то како́е-нибудь коле́чко, то кре́стик, то мехово́й воротни́к, и вот тут встре́тила челове́ка ре́дкой, прекра́сной души́, пожило́го вое́нного, за кото́рого вско́ре вы́шла за́муж. Зимо́й, в урага́н, отплы́ли с толпо́й други́х бе́женцев в Ту́рцию, и на пути́, в мо́ре, муж мой у́мер в тифу́. Бли́зких у меня́ оста́лось на всём све́те то́лько тро́е: племя́нник му́жа, его́ молода́я жена́ и их де́вочка, ребёнок семи́ ме́сяцев. Но и племя́нник с жено́й уплы́ли через не́которое вре́мя в Крым и пропа́ли бе́з вести.[39] А я ещё до́лго жила́ в Константино́поле, зараба́тывая на себя́ и на де́вочку о́чень тяжёлым чёрным трудо́м. Пото́м, как мно́гие, где то́лько не жила́ я с ней! Болга́рия, Се́рбия, Че́хия, Бе́льгия, Пари́ж, Ни́цца… Де́вочка давно́ вы́росла, оста́лась в Пари́же, ста́ла совсе́м францу́женкой, о́чень ми́ленькой и соверше́нно равноду́шной ко мне, служи́ла в шокола́дном магази́не во́зле Мадлэ́н; ая жила́ и всё ещё живу́ в Ни́цце чем бог пошлёт…
Так и пережила́ я его́ смерть, сказа́в когда́-то, что не переживу́ её. Но, вспомина́я всё то, что я пережила́ с тех пор, всегда́ спра́шиваю себя́: да, а что же всё-таки бы́ло в мое́й жи́зни? И отвеча́ю себе́: то́лько тот холо́дный осе́нний ве́чер. И э́то всё остально́е – нену́жный сон. И я ве́рю: где́-то там он ждёт меня́ – с той же любо́вью и мо́лодостью, как в тот ве́чер. «Ты поживи́, пора́дуйся на све́те, пото́м приходи́ ко мне…» Я пожила́, пора́довалась, тепе́рь уже́ ско́ро приду́.
Вопросы и задания
1.Опишите вечер в имении. Какими вы представляете себе героиню и её жениха?
2. Можно ли считать, что героиня «пожила, порадовалась на свете» после гибели жениха? Аргументируйте ваше мнение.
3. Как героиня оценивает свою жизнь? Что вы думаете об этом?
А.П. Чехов. Глупый француз
Кло́ун из ци́рка бра́тьев Гинц, Ге́нри Пуркуа́, зашёл в моско́вский тракти́р[40] Те́стова поза́втракать.
– Да́йте мне консоме́! – приказа́л он полово́му.[41]
– Прика́жете с пашо́том и́ли без пашо́та?
– Нет, с пашо́том сли́шком сы́тно… Две-три гре́нки, пожа́луй, да́йте…
В ожида́нии, пока́ подаду́т консоме́, Пуркуа́ занялся́ наблюде́нием. Пе́рвое, что бро́силось ему́ в глаза́, был како́й-то по́лный господи́н, сиде́вший за сосе́дним столо́м и приготовля́вшийся есть блины́.
«Как, одна́ко, мно́го подаю́т в ру́сских рестора́нах! – поду́мал францу́з, гля́дя, как сосе́д полива́ет свои́ блины́ горя́чим ма́слом. – Пять блино́в! Ра́зве оди́н челове́к мо́жет съесть так мно́го те́ста?»
Сосе́д между те́м пома́зал блины́ икро́й, разре́зал все их на полови́нки и проглоти́л скоре́е, чем в пять мину́т…
– Челаэ́к! – оберну́лся он к полово́му. – Пода́й ещё по́рцию! Да что у вас за по́рции таки́е? Пода́й сра́зу штук де́сять и́ли пятна́дцать! Дай балыка́[42]… сёмги, что ли!
«Стра́нно… – поду́мал Пуркуа́, рассма́тривая сосе́да. – Съел пять куско́в те́ста и ещё про́сит! Впро́чем, таки́е фено́мены не составля́ют ре́дкости… У меня́ у самого́ в Брета́ни был дя́дя Франсуа́, кото́рый на пари́ съеда́л две таре́лки су́па и пять бара́ньих котле́т… Говоря́т, что есть та́кже боле́зни, когда́ мно́го едя́т…»
Полово́й поста́вил перед сосе́дом го́ру блино́в и две таре́лки с балы-ко́м и сёмгой. Господи́н вы́пил рю́мку во́дки, закуси́л сёмгой и принялся́ за блины́. К вели́кому удивле́нию Пуркуа́, ел он их спеша́, едва́ разжёвывая, как голо́дный…
«Очеви́дно, бо́лен… – поду́мал францу́з. – И неуже́ли он, чуда́к, во-обража́ет, что съест всю э́ту го́ру? Не съест и трёх куско́в, как желу́док его́ бу́дет уже́ по́лон, а ведь придётся плати́ть за всю го́ру!»
– Дай ещё икры́! – кри́кнул сосе́д, утира́я салфе́ткой ма́сленые гу́бы. – Не забу́дь зелёного лу́ку!
«Но… одна́ко, уж полови́ны горы́ не́ту, – ужасну́лся кло́ун. – Бо́же мой, он и всю сёмгу съел? Э́то да́же неесте́ственно… Не мо́жет быть! Будь э́тот господи́н у нас во Фра́нции, его́ пока́зывали бы за де́ньги… Бо́же, уже́ нет горы́!»
– Пода́шь буты́лку Нюи́… – сказа́л сосе́д, принима́я от полово́го икру́ и лук. – То́лько погре́й снача́ла… Что ещё? Пожа́луй, дай ещё по́рцию блино́в… Поскоре́й то́лько…
– Слу́шаю… а по́сле блино́в что прика́жете?
– Что́-нибудь поле́гче… Закажи́ по́рцию селя́нки из осетри́ны по-ру́сски и… и… Я поду́маю, ступа́й!
«Мо́жет быть, э́то мне сни́тся? – изуми́лся кло́ун, отки́дываясь на спи́нку сту́ла. – Э́тот челове́к хо́чет умере́ть. Нельзя́ безнака́занно съесть таку́ю ма́ссу. Да, да, он хо́чет умере́ть! Э́то ви́дно по его́ гру́стному лицу́. И неуже́ли прислу́ге не ка́жется подозри́тельным, что он так мно́го ест? Не мо́жет быть!»
Пуркуа́ подозва́л к себе́ полово́го и спроси́л шёпотом:
– Послу́шайте, заче́м вы так мно́го ему́ подаёте?
– То есть, э… э… они́ тре́буют-с![43] Как же не подава́ть-с? – удиви́лся полово́й.
– Стра́нно, но ведь он таки́м о́бразом мо́жет до ве́чера сиде́ть здесь и тре́бовать! Е́сли у вас у сами́х не хвата́ет сме́лости отка́зывать ему́, то доложи́те метрдоте́лю, пригласи́те поли́цию.
Полово́й пожа́л плеча́ми и отошёл.
«Дикари́! – возмути́лся про себя́ францу́з. – Они́ ещё ра́ды, что за столо́м сиди́т сумасше́дший, самоуби́йца, кото́рый мо́жет съесть на ли́шний рубль! Ничего́, что умрёт челове́к, была́ бы то́лько вы́ручка!»
– Поря́дки, не́чего сказа́ть! – проворча́л сосе́д, обраща́ясь к францу́зу. – Меня́ ужа́сно раздража́ют э́ти дли́нные антра́кты! От по́рции до по́рции изво́ль ждать полчаса́! Э́так и аппети́т пропадёт к чёрту, и опозда́ешь… Сейча́с три часа́, а мне к пяти́ на́до быть на юбиле́йном обе́де.
– Pardon, monsieur, – побледне́л Пуркуа́,– ведь вы уж обе́даете!
– Не-ет… Какой же э́то обе́д? Э́то за́втрак… блины́…
Тут сосе́ду принесли́ селя́нку. Он нали́л себе́ по́лную таре́лку, поперчи́л кайе́нским пе́рцем и стал есть…
«Бедня́га… – продолжа́л ужаса́ться францу́з. – И́ли он бо́лен и не замеча́ет своего́ опа́сного состоя́ния, и́ли же он де́лает всё э́то наро́чно… с це́лью самоуби́йства… Бо́же мой, знай я, что наткну́сь здесь на таку́ю карти́ну, то ни за что бы не пришёл сюда́! Мои́ не́рвы не выно́сят таки́х сцен!»
И францу́з с сожале́нием стал рассма́тривать лицо́ сосе́да…
«Пo-ви́димому, челове́к интеллиге́нтный, молодо́й… по́лный сил… – ду́мал он, гля́дя на сосе́да. – Быть мо́жет, прино́сит по́льзу своему́ оте́честву… и весьма́ возмо́жно, что име́ет молоду́ю жену́, дете́й… Су́дя по оде́жде, он до́лжен быть бога́т, дово́лен… но что же заставля́ет его́ реша́ться на тако́й шаг?.. И неуже́ли он не мог избра́ть друго́го спо́соба, что́бы умере́ть? Чёрт зна́ет, как дёшево це́нится жизнь! И как ни́зок, бесчелове́чен я, си́дя здесь и не идя́ к нему́ на по́мощь! Быть мо́жет, его́ ещё мо́жно спасти́!
Пуркуа́ реши́тельно встал из-за стола́ и подошёл к сосе́ду.
– Послу́шайте, monsieur, – обрати́лся он к нему́ ти́хим, вкра́дчивым го́лосом. – Я не име́ю че́сти быть знако́м с ва́ми, но тем не ме́нее, ве́рьте, я друг ваш… Не могу́ ли я нам помо́чь че́м-нибудь? Вспо́мните, вы ещё мо́лоды… у вас жена́, де́ти…
– Я вас не понима́ю! – замота́л голово́й сосе́д, тара́ща на францу́за глаза́.
– Ах, monsieur, ведь я отли́чно ви́жу! Вы так мно́го еди́те, что… тру́дно не подозрева́ть…
– Я мно́го ем?! – удиви́лся сосе́д. – Я?! По́лноте[44]… Как же мне не есть, е́сли я с са́мого утра́ ничего́ не ел?
–Но вы ужа́сно мно́го еди́те!