Ежели четыре из пяти разрядов условий, составляющих силу войска, в значительной степени склонялись в пользу наших неприятелей, то ничего не остается предположить, как то, что пятым элементом этой силы, то есть нравственным духом, самоотверженностью, обладали русские в степени несравненно большей, нежели их противники, кто бы они ни были – шведы, пруссаки или французы, – кто бы ими ни предводительствовал – Карл, Фридрих или Наполеон, – обладали в такой степени, что эта сила перевешивала все остальные преимущества, бывшие на стороне наших неприятелей.
То же самое говорит нам другая черта русской военной истории. Еще ни разу не клала оружия сколько-нибудь значительная часть русской армии, хотя не раз и нам случалось попадать в отчаянное положение; между тем как и пруссаки и французы – об австрийцах уже и не говорю – сдавались большими отрядами, целыми дивизиями или оставляли крепости, почти не защищаясь.
Но из пяти элементов военной силы тактическое обучение и качество вооружения суть условия, достижение которых зависит от собственных наших усилий и, следовательно, всегда могут быть приобретены. Числительность войск зависит от числа народонаселения и от его способности отзываться на голос отечества, и силы восьмидесятимиллионного русского народа, готового на самые напряженные усилия, могут считаться в этом отношении неистощимыми, после того как русский царь получил возможность обращаться ко всем сословиям своего народа прямо, без всяких посредников. Талант военачальника есть дело случая или дар Провидения, которых, конечно, никто предусмотреть не может. Нравственный же дух войска, а следовательно, и населения, из которого оно набирается, – главная, как мы видели, сила, в конце концов решающая успехи войн и которою русские обладают, по свидетельству истории, в высшей степени, – принадлежит к постоянным, коренным свойствам народным, которые не могут быть ни приобретены, ни заменены чем бы то ни было.
Присоединив к этому возможность возвести эти, всегда присущие русскому народу свойства до степени дисциплинированного энтузиазма или героизма, тогда как противники наши лишены этой возможности и по неправоте, и по отвлеченности интересов, которые придется им защищать, мы увидим, что превосходим их в этом деле духовною силою, за которою всегда остается победа в последнем результате.
В этом пересмотре наших сил мы далеко еще не все перечислили. Мы имеем вне границ наших не менее двадцати пяти миллионов верных союзников в греках, в турецких и австрийских славянах, которым мы должны только дать возможность стать за нас. Многие, судя по литературным и другим партиям, разделяющим славянские племена – преимущественно австрийские, – по движению в части чешской молодежи в пользу поляков во время последнего мятежа и тому подобным явлениям, сомневаются в преданности славян России. Но это происходит только оттого, что они не там ищут этого сочувствия и преданности, где должны искать и где они имеют настоящую цену и силу. Когда даже среди нашего русского общества встречается непонимание русских интересов, сочувствие полякам, балтийским немцам, взгляд на наши политические и иные отношения с враждебной нам европейской точки зрения – как же удивляться, что те же недоразумения, что тот же туман единой истинной и спасительной европейской цивилизации отуманивает головы многих из тех лиц, которые составляют так называемую «интеллигенцию» и в западнославянских странах. Но и тут, как везде, опора и сила наша не в этих выветрившихся поверхностных слоях, а в самом народном ядре, которое живым инстинктом полагает на Россию все надежды свои, к ней устремляется всеми своими сочувствиями.
При обыкновенном ходе исторических дел эта народная сила нема, не подает своего голоса ни в брошюрах, ни в газетах, ни на общественных обедах со спичами, ни на митингах. Прислушиваясь лишь к этим, громко заявляющим о себе, голосам, не думают ли многие еще и теперь – не думали ли недавно почти все, – что, например, вся западная окраина России, начиная от Наровы до Днестра, враждебно настроена против России? Между тем опыт показал, что войска, усмирявшие польское восстание (в Юго-Западном крае, по крайней мере), в той же степени охраняли польское панство от мести народной. Так же точно русскую сторону держит народ и в Северо-Западном, и в Балтийском крае. Но воочию обнаружилось это в Западном крае только вследствие мятежа. Этого мало: эта проба показала, что даже в самой Польше, в этой классической стране русобоязни и русоненавидения, народ на нашей стороне.
Пусть только развяжет война путы дипломатического приличия, и мы увидим, как отзовутся славянские народы на искренний, прямой призыв России, который один только и может разом перетянуть на нашу сторону весы в борьбе с враждебными нам силами, к которому, следовательно, мы будем вынуждены самою силой обстоятельств, – призыв, отсутствие которого было главною причиною неудачи Восточной войны, но которого тогда сделать было нельзя (по невозможности сочетания политики либеральной и национальной) до освобождения крестьян, как уже было замечено выше.
Великое дело освобождения дало нам в руки еще новую силу, еще новое орудие. Было время, когда Франция, гордясь добытыми ею плодами свободы, угрожала противникам своим так называемою пропагандою как рычагом и домкратом, который мог сдвинуть с самых оснований их государственное здание, основанное не на знаменитых началах 1789 года. Оружие это, всегда тупое и бессильное по отношению к нам, теперь давно уже выпало из рук Франции и по отношению к европейским государствам; ибо что может предложить Франция прочим народам, чем бы они уже не пользовались еще в большей степени, нежели сами французы? Напротив того, Россия, эта страна варварства, застоя и абсолютизма, приобрела внезапно такое нравственное оружие, сила которого не вполне еще ясна и для нас самих, хотя уже мы имели случай раз употребить ее в дело с неимоверным успехом, ибо не только умиротворили им Польшу, но обратили даже всю массу тамошнего народонаселения в преданных России подданных, от нее лишь чающих своего спасения и устройства своего благосостояния. Нравственная сила эта называется – крестьянским наделом! Знамя, на котором будет написано «Православие, Славянство и крестьянский надел», то есть нравственный, политический и экономический идеал народов славянского культурного типа, не может не сделаться символом победы, нашим «Сим победиши», которое внесет в ряды наши и наших союзников уверенность торжества и ужас и смятение – в ряды наших противников.
Глава XVIIСлавянский культурно-исторический тип (вместо заключения)
Предыдущею главою я, собственно говоря, кончил принятую на себя задачу. Частный случай – ход шлезвиг-голштинского вопроса сравнительно с ходом вопроса восточного перед Крымскою войною – дал мне повод выставить на вид враждебность Европы к России и Славянству. Затем старался я объяснить причины этой враждебности, которая только с особенною ясностью и общностью выразилась в этом деле, но проникает и обнимает собою все отношения Европы к Славянству, от самых частных до самых общих сфер. Это исследование привело к тому заключению, что враждебность эта кроется в глубокой розни, существующей между мирами славянским и германо-романским, – розни, которая проникает до самых оснований общего плана развития всемирной истории. Только ложное, несообразное с истинными началами научно-естественной систематизации явлений понимание общего хода истории, отношения национального к общечеловеческому и так называемого прогресса могли привести к смешению понятий частной европейской, или германо-романской, цивилизации с цивилизацией обще- или, правильнее, всечеловеческою; оно породило пагубное заблуждение, известное под именем западничества, которое, не сознавая ни тесного общения между Россией и Славянством, ни исторического смысла этого последнего, отмеривает нам и братьям нашим жалкую, ничтожную историческую роль подражателей Европы, лишает нас надежды на самобытное культурное значение, т. е. на великую историческую будущность. После этого общего, так сказать, теоретического, взгляда я старался развить и дополнить его указаниями на главные стороны различия между славянским и германо-романским культурно-историческими типами и на гибельные следствия, к которым привело нас это западничество, или европейничанье, на практике, составив ту болезнь, которою страдает русское общественное тело, болезнь, под которую подводятся все наши общественные недуги. Лекарством от этой болезни может служить, по нашему мнению, только целебная сила самых исторических событий, которая одна только и может поднять дух нашего общества, страдающего именно упадком и принижением духа. Излечение возможно и вероятно потому, что болезнь, по счастью, не проникла еще далее поверхности общественного слоя. Это одаренное целебною силою событие, или, точнее, целый ряд событий, видим мы в последнем действии борьбы, известной под именем восточного вопроса, основания которого лежат глубоко в общем ходе всемирного исторического развития – в борьбе, которая в непродолжительном времени должна наложить печать свою на целый исторический период. Важность этой неминуемо предстоящей борьбы заставила нас вникнуть как в те возражения, которые делаются против единственно полезного для славянства решения ее, заключающегося в полном политическом освобождении всех славянских народов и в образовании Всеславянского союза под гегемонией России, так и в залоги нашего успеха в этой борьбе.
Начав с общих историко-философских соображений, я спустился, таким образом, в область частного, политического, указывая на тот путь, которым Россия и Славянство ведутся и должны наконец привестись к осуществлению тех обещаний, которые даны им их этнографическою основою, теми особенностями, которые отличают их в числе прочих семейств великого арийского племени. Этим могли бы мы, следовательно, заключить наши исследования, но нам остается еще исполнить данное выше обещание. В одной из предыдущих глав мы сказали, что неверующие в самобытность славянской культуры возражают против нее вопросом: «В чем же именно будет состоять эта новая цивилизация, каков будет характер ее науки, ее искусства, ее гражданского и общественного строя?» Отклонив это требование в такой форме как нелепое, ибо удовлетворительный ответ на этот вопрос сделал бы самое развитие этой цивилизации совершенно излишним, я обещал, однако, и на него ответить в общих чертах, насколько это возможно сделать на основании существенного характера доселе бывших цивилизаций, в сравнении с теми зачатками ее, которые успели уже выразиться в славянском культурно-историческом типе. Теперь пришло время исполнить это обещание, и это заставляет меня снова обратиться в область общих исторических соображений.