Внешнюю политику Гитлер определял как «урегулирование взаимоотношений одного народа со всеми остальными народами мира» и заявлял, что его политика будет исходить из следующего: «Наше государство, прежде всего, будет стремиться установить здоровую, естественную, жизненную пропорцию между количеством нашего населения и темпом его роста, с одной стороны, и количеством и качеством наших территорий — с другой. Только так наша иностранная политика может должным образом обеспечить судьбы нашей расы, объединенной в одном государстве».
Под «здоровой пропорцией» Гитлер понимал такую ситуацию, когда обеспечивается «пропитание народа целиком и полностью продуктами нашей собственной земли».
А признаком мировой державы он считал обширность территории, позволяющую народу развиваться свободно. Но как раз здесь Германия оказывалась в исключительно неблагоприятном положении. Плотность ее населения была огромной. В Европе лишь Бельгия и Голландия имели плотность в два раза большую, а Англия — примерно такую же.
Но у Англии были тогда обширнейшие колонии, где земли хватало и на англичан, и на аборигенов. Были колонии и у бельгийцев с голландцами. Швейцария (!) имела плотность населения в полтора раза меньшую, чем Германия, Дания и Чехословакия — в два, Франция — в три, США — в десять раз меньшую, а СССР — в двадцать раз.
За пределами Европы скученней немцев жили только… японцы. Но их уровень потребления был с немецким несоизмерим. Китайцы жили просторнее немцев в три раза.
Да, проблема была.
Искусственное ограничение рождаемости Гитлер не считал выходом и был прав, когда заявлял, что нация вступает так на путь вырождения — потенциально здоровые не рождаются, а родившихся слабейших спасают.
По оценке Гитлера, у Германии было три наиболее очевидных выхода:
1) внутренняя колонизация, то есть все большее «уплотнение» населения и интенсификация хозяйства;
2) приобретение новых колоний;
3) приобретение новых земель в Европе на территориях, примыкающих к немецкой.
Первый путь исчерпывался, на втором Германия потерпела поражение в Первой мировой войне.
А третий? Третий означал новую войну. Большую или малую, но войну или, как минимум, — активное силовое противостояние, невозможное без сильных армии и флота. Но — с кем в союзе и против кого?
Эту тему Гитлер впервые затронул еще в главе IV «Мюнхен», где писал: «Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их в общем и целом только за счет России (но тут нужно не забывать, что до Первой мировой войны в состав России входили обширные, примыкавшие к Германии польские земли. — С.К.). Для такой политики мы могли найти в Европе только одного союзника: Англию. Толь ко в союзе с Англией, прикрывающей наш тыл, мы могли бы начать новый великий германский поход. Мы должны были тогда отказаться от колоний и от позиций морской державы и тем самым избавить английскую промышленность от необходимости конкурировать с нами».
Гитлер оценивал лишь возможности, варианты, а не утверждал что-то одно. Фактически это был неглупый и вполне корректный для немца геополитический анализ.
А дальше речь шла уже о другой возможности: «усиленное развитие промышленности и мировой торговли, создание военного флота и завоевание колоний».
Реальная кайзеровская Германия так и поступила. И что? Гитлер отвечал верно: «Раз мы пошли по этому пути, то ясно, что в один прекрасный день Англия должна была стать нашим врагом.
Политику завоевания новых земель в Европе Германия могла вести только в союзе с Англией против России, но и на оборот: политику завоевания колоний и усиления своей мировой торговли Германия могла вести только с Россией против Англии».
Заметь, читатель, — с Россией, а не против нее! И это — мысль Гитлера! Мысль, как достаточно для него неожиданная, так и весьма верная…
Далее из этого тезиса Гитлер сделал следующий вывод: «В данном случае нужно было сделать надлежащие выводы и прежде всего — как можно скорей послать к черту Австрию. Благодаря союзу с Австрией Германия теряла все лучшие богатейшие перспективы заключения других союзов. Наоборот, ее отношения с Россией и даже с Италией становились все более напряженными. Раз Германия взяла курс на политику усиленной индустриализации и усиленного развития торговли, то, в сущности говоря, уже не оставалось ни малейшего повода для борьбы с Россией. Только худшие враги обе их наций заинтересованы были в том, чтобы такая вражда возникала».
Что ж, в здравомыслии фюреру тут отказать трудно, да и русофобией здесь не пахло. Скорее — напротив! Ведь Гитлер был готов, пусть и теоретически, пожертвовать отношениями Германии с его родиной — Австрией — ради подлинного, прочного великого будущего Германии, пошедшей на союз с Россией.
Конечно, в 1920-х годах это был, что называется, «после-игровой разбор» итогов уже закончившейся Первой мировой войны.
Однако по-прежнему насущным оставался старый вопрос: с кем и против кого? Им задавался Гитлер, но им же задавался и любой мыслящий и любящий Германию немец…
В «восточной» главе Гитлер писал: «Нам предстоит еще большая и тяжелая борьба с Францией (кстати, в действительности она оказалась на удивление легкой. — С.К.). Но эта борьба будет иметь смысл лишь постольку, поскольку она обеспечит нам тыл в борьбе за увеличение наших территорий в Европе. Наша задача — не в колониальных завоеваниях. Разрешение стоящих перед нами проблем мы видим исключительно в завоевании новых земель, которые мы могли бы заселить немцами и которые непосредственно примыкают к коренным землям нашей родины».
Итак, все-таки поход на Восток?
Однако здесь важны две детали. В начале тридцатых годов уже не политический писатель, а практический политик, рейхсканцлер Германии Гитлер поступал прямо противоположно собственным старым идеям и активно пытался договориться с бывшей Антантой о «полюбовном» предоставлении Германии ряда колоний. То есть, отказываться при необходимости от устаревших взглядов политического писателя Гитлера государственный лидер Гитлер умел. Это во-первых.
Во-вторых, непосредственно к Германии примыкали земли Чехословакии и Польши, а не СССР. Гитлер нигде не говорил о Польше, но географию Европы он знал.
Во все той же «восточной» главе Гитлер писал: «Нам нужно прежде всего уничтожить стремление Франции к гегемонии в Европе, ибо Франция является смертельным врагом нашего народа, она душит нас и лишает нас всякой силы (на помню, что это написано в 1924 году, через пять лет после Версаля. — С.К.). Вот почему нет такой жертвы, которой мы не должны были бы принести, чтобы ослабить Францию. Всякая держава, которая, как и мы, считает непереносимой для себя гегемонию Франции на континенте, тем самым является нашей естественной союзницей. Любой путь к союзу с такой державой для нас приемлем. Любое самоограничение не может показаться нам чрезмерным, если только оно, в последнем счете, приведет к поражению нашего злейшего врага и ненавистника».
В определённой мере это было прямое приглашение для России. Не с Данией же или с Чехословакией (не говоря уже о напрочь профранцузской Польше) могла блокироваться Германия против своего «смертельного врага»!
Была ещё, конечно, Англия… Но если бы политический писатель Гитлер имел в виду только ее, то он так и написал бы! Ведь он писал свою книгу не для того, чтобы скрыть свои мыс ли и планы, а для того, чтобы донести их как можно более широко до всего немецкого народа.
Так что даже с Германией Гитлера у России «мирный» шанс был. Тем более он был реальным с веймарской Германией. Вначале так и выходило…
Однако, забегая далеко вперёд, сразу сообщу, что Советский Союз, внешнюю политику которого с начала тридцатых годов направлял нарком иностранных дел Литвинов, так же как Россия Витте, Александра III и Николая II, не надумал ни чего лучшего, как дружить даже против веймарской Германии со всё той же Францией.
Но если бы СССР решительно отказался от обеспечивающего войну с Германией союза с Францией, если бы мы решительно порвали с гибельными для России профранцузскими традициями Александра III, Николая II и Керенского, то даже Гитлер вполне мог пойти, по его словам, на «чрезмерное» самоограничение.
А выиграть хотя бы пять с лишним лет мира для СССР означало выиграть ВСЁ! При наших темпах мы очень быстро — уже к 1942–1943 — годам стали бы настолько непобедимы в чисто оборонительной войне на своей территории, что сунуться к нам никто и помыслить бы не мог!
Франция все время сталкивала нас с немцами, и уже по этому она была нашим скрытым врагом.
Гитлер же рассматривал в XIV главе два варианта: будущая война Германии в союзе с Европой против России, и война Германии в союзе с Россией против Европы! Он писал: «Я не забываю всех наглых угроз, которыми смела систематически осыпать Германию панславистская Россия. Я не забываю пробных мобилизаций, к которым Россия прибегала с целью ущемить Германию. Однако перед самым началом войны (Первой мировой. — С.К.) у нас все-таки была еще вторая до рога: можно было опереться на Россию против Англии». И тут же прибавлял: «Ныне же положение вещей в корне измени лось. Если перед Первой мировой войной мы могли подавить в себе чувство обиды против России и все же пойти с ней против Англии, то теперь об этом не может быть и речи».
Гитлер пояснял, в чем видит изменение ситуации. Причем явный резон был в такой мысли будущего фюрера: «С чисто военной точки зрения война Германии — России против Запад ной Европы (а вернее сказать в этом случае — против всего мира) была бы настоящей катастрофой для нас. Ведь вся борьба разыгралась бы не на русской, а на германской территории, причем Германия не смогла бы даже рассчитывать на серьезную поддержку со стороны России.
Вооруженные силы немецкого государства ныне столь ничтожны, что как раз наши наиболее индустриальные области подверглись бы концентрированному нападению, а мы были бы бессильны их защитить».