О.М.
Еще очень важным для меня событием стала поездка в Китай в 2014 году, когда, помимо Пекина, мне удалось «зацепить» еще и Харбин.
В Харбине поразило, что они сохраняют память о русских – отреставрировали храм, сделали музей; главный парк в городе, вытянутый вдоль реки Сунгари, носит имя Сталина. Помнят и то, что город русскими был заложен, и что десятилетиями два народа жили и трудились в нем бок о бок, и как в 1957 году советские амурские речники спасли город от наводнения – в память об этом событии в центре города была установлена стела, ставшая символом Харбина.
В Харбине я участвовал в конференции, весьма представительной. Выступая с приветственным словом, губернатор провинции Хэйлунцзян, центром которой является Харбин, чуть ли не дословно цитировал старую песню, что «русский с китайцем – братья навек» и призывал помнить истоки и ценить общее прошлое.
В эту поездке стало еще более отчетливо заметно, что Китай стал богаче. Особенно это было видно в Пекине. Не было уже того ширпотреба на каждом углу, одежда в магазинах и на рынках продавалась гораздо лучшего качества, чем десять лет назад. Машины стали нормальными. Раньше поражались, насколько все дешево, а дорогого даже и не найти – теперь стало много ресторанов высочайшего класса. Это говорит о том, что большой очень средний класс появился.
А.Б.
Идут курсом, намеченным руководством. А руководство поставило задачу идти к высоким стандартам потребления.
О.М.
Но вот что касается настроений в ученой среде, то прагматизм остался доминирующим. Я выступал в китайской Академии общественных наук, мы могли говорить про современную политику, экономику, но поговорить о Чжуан-цзы было совершенно невозможно. Это все людей не интересовало.
Более того, когда китайцы к нам с ответным визитом во Владивосток приезжали в 2015 году на конференцию «Бердяевские чтения», и наши мыслители выступали с размышлениями о путях России, подтягивая к этому историю, размышляя о Третьем Риме, о византийских истоках, славянстве – все это показалось китайцам неинтересным. Они все свои рассуждения выводили из прагматической ситуации современного момента. И упрекали русских коллег, что они слишком много занимаются историей. Истории они придают очень малое значение.
А.Б.
И это очень странно, потому что Китай очень традиционным обществом представляется. Разве не в крови у них относиться с пиететом к собственной истории, к собственным предкам? Это ведь веками была у них своего рода национальная религия на протяжении тысячелетий, и подобную народную память не вытравишь за несколько десятилетий вестернизации и культурной революции.
Почтение к предкам – это ведь еще очень специфическое отношение к истории. Если у нас славу предков наследуют потомки, то в Китае – наоборот, все свои заслуги хороший сын должен приписать своему отцу. На протяжении многих веков в Китае существовала традиция обратного наследования титулов, когда предки получали почетные титулы благодаря своим потомкам. За счет этого задним числом нередко выстраивались великие династии.
О.М.
К сожалению, по моим наблюдениям, сейчас все почтение к родителям и семье сводится к обычной коррупции и кумовству. Если китаец куда-то устроился, он и своих родственников везде пристраивает. Родителям деньги отсылает, чтобы они могли существовать, потому что пенсии платятся далеко не всем. А вот духовная основа, которая есть у нас (или на Кавказе тем более), представляется уже утраченной.
Вообще, китайцы куда более модернизированными стали людьми за последние годы, чем европейцы или русские. Утрата корней – вот их главная проблема. И материализм, ставший их фирменным знаком, ни к чему хорошему не приведет. Китай спасают его размеры, и американцы не могут даже помыслить о том, что они смогут устроить там какую-то цветную революцию. Хотя общество в значительной степени к этому готово, и устроить ее теоретически можно было бы. Есть такое ощущение, что сегодняшний Китай – это СССР периода перестройки, когда общество отбросило для видимости коммунистические идеалы, восприняло капиталистические.
На протяжении всей истории Китай был одним из самых больших и богатых государств мира. То, что произошло в XIX–XX веках, когда Китай фактически утратил суверенитет и политическую субъектность – это было, скорее, исключение, чем правило. В XXI веке Китай – это глобальный фактор, оказывающий влияние на весь мир. Так будет, даже если произойдут революции.
Вариант перестройки и определенного упадка, конечно, остается. И потому что могут вмешиваться американцы, которые душат страну в кольце анаконды, и потому что могут быть допущены определенные ошибки в руководстве. Это ведь Си Цзиньпин, кажется, заявил, что если мы будем действовать как Горбачев, мы и кончим как Горбачев. Фраза правильная, хорошая, она означает, что нельзя сдавать свои государственные интересы, бросаться в объятия американцам, подписывать все эти договоры, которые они подсовывают, поддаваться на их блеф, воспринимать американизацию как синоним прогресса. При этом мы видим, что эта американизация идет. Джинсы и жвачка в сознании молодых китайцев заслоняют духовные и нравственные идеалы. Деградация видна невооруженным глазом. И на фоне в целом очень правильных и отрадных даже действий китайского руководства это особенно удручает.
А.Б.
В интернете можно найти немало фоток, как китайцы хвастаются деньгами, обкладываются пачками банкнот, как цыгане, мол, юаней – до беса, жизнь удалась!..
О.М.
Вот-вот! Много показного потребления! И это не только ворохи наличности – это и крутые тачки, чуть ли не малиновые пиджаки. Все атрибуты «новых русских» девяностых годов. И это не единственное сходство с нашим обществом образца девяностых.
Мы ведь помним, с чего начинался развал Союза. Это борьба с коррупцией. Гдляны и Ивановы, хлопковые дела. Китайцы сегодня могут наступить на те же самые грабли. Си Цзиньпин сейчас ведет активную борьбу с коррупцией, расправляясь при этом, возможно, и с какими-то враждебными кланами, и с реальными коррупционерами, но побочным образом происходит и дискредитация государства. И чем более показной является эта борьба с коррупцией, тем больше недоверия будет между огромным, более чем миллиардным китайским обществом – и государством. И нужно напомнить китайскому руководству слова мудреца, который сказал, что печалиться о государстве нужно в мыслях, но не вслух. Горбачевщина для Китая опасна!
У китайцев есть традиционная система управления – помнишь, ее описывает китайский инвестор Эрик Ли в «Сказке о двух политических системах»? И мы об этом в книжке с тобой написали – это когда человек занимает свою должность, свое место под солнцем, лишь доказав свою профпригодность на экзамене, пройдя через много сит, убедив всех в своей не просто работоспособности, но – исключительности. К этому китайцы готовятся сызмальства. Не удивительно, что они все время побеждают на международных школьных олимпиадах по самым важным предметам. Не удивительно и то, что у китайских студентов репутация – чуть ли не роботов. По сравнению с китайскими студентами наши – лентяи, они мало учатся, больше тусуются, «пытаются взять от жизни всё».
А.Б.
По Фейсбуку не далее как совсем недавно гуляли фото кастинга в китайские стюардессы. Это что-то! На одно место – почти сто девушек, и отбор они проходят такой, как если бы они одновременно претендовали на место в отряде космонавтов, профессоров Гарварда и в финале Мисс Мира! Нашему менталитету это, как минимум, удивительно!
Претендентки на должность стюардессы проходят в Китае очень жесткий отбор
О.М.
Различия в менталитете китайцев и русских все равно кроятся, прежде всего, в языке. Иероглифический язык – исключительный (исключающий). Этот язык неспособен взять в себя ни одного иностранного слова, в этом смысле он очень националистичен. Вот, например, моя фамилия Матвейчев состоит из нескольких иероглифов. Первый иероглиф обозначает лошадь, второй – особенно или очень, третий имеет несколько разных значений в зависимости от сочетаемости – это либо большой, либо полотно какое-то. И, наконец, два последних иероглифа – это резать и мужчина. Все вместе – что-то вроде «Лошадь – очень большой мужчина». То же самое и с любой другой фамилией. У них нельзя сказать «ксерокс» или «айфон», как мы говорим – непосредственно слово, а надо переводить на китайские иероглифы. Эта особенность языка приводит к тому, что если китайцы и могут строить какую-то империю, то только империю для себя, националистическую, ханьскую империю.
А русский, наоборот, – совершенно синтетический язык, который может включать в себя слова из любых других языков. И дает открытость нашему менталитету, открывает дорогу новым веяниям. И какие-то идеи, и новые люди и слова, разные этносы, разные нации и то отличительное, что видел у русских Достоевский, когда говорил о Пушкине: «Русские – это всечеловеки». Или как Блок писал:
Нам внятно все – и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений.
Об этом свидетельствует и то, что у нас мощные школы и востоковедения, и изучения западной культуры, что русский образованный человек легко назовет не менее чем по десятку имен музыкантов, писателей, поэтов почти из любой страны. А в том же Китае вряд ли многие так смогут.
Хотя то, что в советские времена в китайскую систему образования вошло, им известно. Например, одной из самых популярных и продаваемых книг в Китае является роман Островского «Как закалялась сталь». Другое дело, что те, советские, идеалы остались в прошлом.
Но это единичные случаи. Факт есть факт: серьезно нашей историей и нашей литературой в Китае не интересуются. Между тем, ситуация «Империи ученых», когда каждый чиновник – поэт, является идеалом для любого государства. Если что и заимствовать у Древнего Китая – это ту ситуацию, когда государством управляют философы, поэты и каллиграфы, которые точно не будут интересоваться ничем материальным, а все, что их интересует – это справедливость, воля Неба, законы.