У всех кочевых народов происходила постепенная интеграция кровно-родственных отношений в новую систему организации общества[399]. Традиционная жизнь кочевников сохранялась, только без ханов и других высших руководителей, чье место заняла российская власть. Таким образом, «простые» кочевники ничего не теряли и даже приобретали от усиления именно «низовой» власти.
Однако своя специфика была у русско-калмыцких отношений. Относительная самостоятельность привела калмыков к началу формирования полноценного государства в рамках Калмыцкого ханства[400]. Этому способствовало то, что воеводы ближайших русских городов практически не вмешивались во внутренние дела калмыков[401]. Однако после неудачи с достижением независимости и откочевки большей части калмыцкого народа из пределов России в 1771 г. (о чем будет сказано ниже) российские власти ликвидировали самостоятельность Калмыцкого ханства – в том числе из-за опасения рецидива эмиграции. Россия не хотела терять своих подданных.
В то же время в обмен на лишение самостоятельности Калмыцкого ханства Россия даровала местным властителям существенное усиление их прав. 6 декабря 1771 г. в Астрахани калмыцким нойонам был объявлен именной рескрипт Екатерины II. Им были даны неслыханные ранее привилегии и права по отношению к «простолюдинам». Нойоны стали полновластными хозяевами в своих улусах, а российская администрация из осторожности предпочитала не втягиваться и не вмешиваться в местные дела. В итоге в Калмыкии фактически было введено крепостное право, не свойственное кочевому обществу. Со стороны нойонов частым стал произвол по отношению к их подвластным[402].
Таким образом в Калмыкии ставка на местных властителей даже приняла гипертрофированные формы и привела к угнетению «простого народа». Отметим, что этот процесс соответствовал не только общему направлению русской политики в «кочевых» регионах, но и программе Екатерины II по предоставлению дворянскому сословию максимальных «вольностей» в ущерб правам основного населения империи (крестьян). Тем не менее настолько серьезное ухудшение положения «простого народа» в калмыцких улусах, очевидно, было скорее исключением, чем правилом для ситуации в «кочевых» регионах.
В целом политика России в отношении кочевников – в частности казахов и калмыков – была достаточно гибкой и характеризовалась разнообразием стратегий управления этими народами[403]. На юге России сложилась особая управленческая сфера международных связей – «дипломатия в общении с кочевыми народами». Одним из видных ее деятелей был В.Н. Татищев, астраханский губернатор в 1741—1745 гг. Позитивным моментом в управлении астраханских властей кочевниками было то, что первые всегда старались предотвращать конфликтные ситуации[404].
Интеграция кочевых народов в Российское государство на практике осуществлялась в нескольких направлениях, охватывая практически все сферы жизни.
Во-первых, это унификация законодательства и системы управления. В 1741 г. русское правительство обязало калмыцкого хана Дондук-Даши (1741—1761) разработать свод законов, который позволил бы упорядочить русско-калмыцкие отношения. В этом своде была отражена зависимость калмыков от русской экономики, закона и администрации[405]. В 1775 г. в России были приняты «Учреждения для управления губерний», которые определили в том числе административное деление и порядок управления «кочевых» регионов страны.
Во-вторых, введение российских налогов. В Сибири все мероприятия российской власти по отношению к местным народам сводились к обеспечению бесперебойного и максимального поступления ясака. Ясак платили также башкиры[406].
В-третьих, привлечение кочевых народов к государственной службе[407]. Башкирская знать получала от царей грамоты с подтверждением прав на вотчинное (наследственное) владение своими исконными землями в обмен на военную службу и уплату ясака[408]. Военную силу калмыков русское правительство использовало для охраны южных границ страны[409]. Были созданы башкирские, калмыцкие и другие казачьи подразделения. Власти пытались использовать военные и иные возможности калмыков для освоения новых территорий, для чего их переселяли в другие регионы – на Дон, Терек, Урал, в Оренбуржье, местности около Чугуева и Ставрополя-на-Волге[410].
Екатерина II планировала, что и казахи будут служить России[411]. О.А. Игельстром предлагал значительную часть казахов перевести в разряд служилого казачества и привлечь к охране как внешних границ, так и к наблюдению за спокойствием в регионах России[412]. Такая политика была закономерной, т.к. кочевники – хорошие воины, привычные к мобильности и хорошо знающие условия степного пограничья.
В-четвертых, правительство стремилось вовлечь представителей кочевых народов в российскую систему образования. Так, для казахов начальные школы были открыты даже раньше, чем для русских – в 1782 г. Интересно, что в этих школах внимание обращали не столько на обучение русской грамоте, сколько на то, чтобы дать казахам «определенное идейное направление». Первые школы были открыты при мечетях, а учителями были наняты тобольские татары, которые по плану российского правительства должны были нейтрализовать влияние на казахов со стороны среднеазиатских мулл. Кроме того, казахам был открыт полный доступ в русские училища[413]. В 1789 г. в Омске открылась «азиатская школа», где детей казахской знати обучали русскому языку и письменности. В школе были открыты топографический и землемерный классы[414].
Вопрос о взаимоотношениях России и кочевых народов в религиозной сфере является сложным, т.к. бóльшая часть кочевых народов не исповедовали православие, а принадлежали к другим конфессиям. Екатерина II считала, что ислам должен был быть поставлен на службу империи. Поэтому и производился набор татарских мулл для работы в казахских степях, с целью усилить лояльность казахов России и обеспечить их мирные намерения[415].
О.А. Игельстром добился создания в Уфе муфтията, к ведению которого были отнесены и казахи. Целью его деятельности в том числе было предотвращение возможности интеграции казахов на почве ислама со среднеазиатскими государствами и Османской империей. Однако это одновременно способствовало усилению влияния татарских мулл и купцов, ставших посредниками в русско-казахской торговле[416]. Тем не менее религиозность среди казахов было не очень сильна, и они как минимум до середины XIX в. оставались в своей массе равнодушными к религии[417]. Очевидно, одной из причин этого был и кочевой образ жизни.
В целом русские власти проводили политику невмешательства во внутренние духовные дела мусульман[418] (хотя, например, издавали указы о назначении мулл для казахского населения[419]). С другой стороны, религия – а именно православие – часто являлась важным инструментом воздействия на «нерусские» народы. Факт крещения был своего рода доказательством верности и надежности[420]. Насильственного обращения в православие не было, но такой переход приветствовался.
Переход в православие имел отношение и к проблеме решения «кочевой проблемы». Так, крещеные казахи должны были стать социальной базой для создания земледельческого слоя среди своих соплеменников. В 1760-х гг. Сенат разрешил расселять новообращенных в России, выдавая паспорта, либо поселять их для занятия земледелием в Оренбургской степи[421]. Таким образом, «новые» православные получали преференции и становились опорой империи в «кочевых» регионах.
Буряты и калмыки, которые исповедовали буддизм, не столкнулись с каким-либо активным вмешательством русского правительства в религиозном плане. Мало того, императрица Елизавета Петровна, которая, как известно, отличалась религиозностью и определенной нетерпимостью к «неправославным» конфессиям, тем не менее, разрешила буддийским священнослужителям проповедовать в России.
Интересный момент, связанный с религиозной политикой, касался калмыков. Некоторые из них, бежавшие в середине и второй половине XVII в. от своих ханов и других владельцев в соседние русские города, принимали православие. Тем самым они избавлялись от зависимости от своих бывших владельцев, т.к. русские власти категорически отказывались их выдавать обратно. В XVIII в. правительство стало отводить специальные участки для поселения новообращенных в разных регионах страны (на Дону, Волге, Яике, Тереке и др.). При этом власти понимали, что в перемене религии калмыками мировоззренческие мотивы играли второстепенную роль по сравнению с желанием достичь облегчения условий жизни[422]. Тем не менее крещеные калмыки – пусть даже только внешне принявшие православие – были нужны государству в качестве опоры. Очевидно, власти питали надежду на то, что постепенно калмыки станут православными искренне.
Проще с религиозным вопросом обстояло дело у народов Севера, а также западных бурят, которые в основном были шаманистами. Часто они принимали православие, при этом сохраняя двоеверие (распространено оно и до сих пор).
В политике России по отношению к кочевым народам отмечались колебания. Так, практически все реформы О.А. Игельстрома после его увольнения в 1791 г. были отменены, в том числе у казахов была восстановлена ханская власть. Однако в 1796 г. правительство вновь отказалось от такого курса, а О.А. Игельстром был назначен военным губернатором воссозданной Оренбургской губернии. Он смирился с восстановлением ханской власти, но сумел добиться назначения ханами слабых и безвольных Ишима (Есима), затем – Жан-Торе. В целом в этот период отмечалась определенная неустойчивость отношений российских властей и казахов[423]. Это было вызвано неопределенностью положения казахских земель: хотя они были протекторатом России, российские власти стремились подчинить их полностью.
Колебания политики сопровождались тем, что в XVIII в. в России превалировало мнение о «примитивности» кочевых народов[424]. Кроме того, начиная с периода правления Екатерины II, определение социального статуса человека зависело более от его образа жизни (кочевник, земледелец), чем от конфессионал