Интеграция затронула и судебную систему. Согласно «Уставу об управлении инородцев» 1822 г., по уголовным преступлениям кочевники подлежали суду в государственном суде по общим законам. По гражданским делам они могли решать дела сами. У казахов в судебном управлении оставалась определенная специфика, и полное введение всех норм российского судопроизводства произошло в 1898—1899 гг.[528]
Кочевники были равноправными подданными России. Они получали паспорта и обладали свободой перемещения по стране и за рубеж[529]. Как уже говорилось, трансграничная миграция кочевников была обычным делом – в основном «с чисто хозяйственной целью»[530], т.е. связанной с выпасом скота. Так, буряты свободно перемещались через российско-китайскую и российско-монгольскую границы, уходя на сопредельную территорию во время смены летних и зимних стойбищ[531].
Представители кочевых народов имели право отдавать детей для обучения в государственные учебные заведения или могли создавать собственные школы (с разрешения гражданских губернаторов или областных начальников). Так, в 1810-е гг. были открыты школы-интернаты для казахских детей во всех уездных городах Акмолинской и Семипалатинской областей. С 1892 г. открывались передвижные аульные школы[532].
Представители всех кочевых народов по-прежнему были освобождены от несения военной службы, однако могли по-прежнему служить на добровольных началах, в том числе в казачьих подразделениях.
Многие кочевые народы платили ясак, подушевой налог, сбор «за кочевание»[533]. Кроме того, они участвовали в «общих повинностях», установленных местными властями. Характерно, что представители кочевников пытались «торговаться» по поводу налогообложения. Так, в апреле 1809 г. султан Т. Урусов писал российским властям о согласии платить ясак по 1 руб. с души мужского пола – «но с тем только, чтобы не было брато с нас рекрутов, гоньбы, подвод» (много аналогичных прошений было подано и от других султанов)[534].
Конкретный формат налогообложения зависел от региона. Так, в 1830-х гг. казахи Сибирского ведомства были обложены ясачной податью (со ста голов скота взималась в казну одна голова), а кочевое население Оренбургского ведомства – кибиточной податью (с каждой кибитки, под которой понимались любое жилище и хозяйственная постройка, взималось 1,5 рубля серебром). В 1854 г. в Семипалатинской обл. налоговые квоты были повышены и составили одну голову скота с шестидесяти. Во Внутренней Орде первоначально кочевники-казахи были обложены налогами – зякетом и согумом в пользу казны, а с 1860 г. – окладной податью[535] (подушным налогом). Ясак с головы скота был тяжелым бременем для кочевников, и процесс его сбора вел к злоупотреблениям[536]. В Туркестанском генерал-губернаторстве кибиточная подать с 1868 г. составляла 2 руб. 75 коп.[537]
В 1867—1868 гг. вместо ясака все казахское население было обложено единой кибиточной податью, размер которой возрос до 3 руб., а после реформ 1886 и 1891 гг. – до 4,5 руб. Одновременно казахи платили другие налоги и пошлины, а также исполняли почтовую и подводную повинности[538].
Если прежде разного рода сборы и подати в условиях традиционного кочевого общества (зякет, согум, шибага и др.) в пользу казахских ханов и властителей были незначительны, нерегулярны и носили скорее добровольный характер, то отныне была установлена жесткая фискальная система. Всего в счет ясака к середине 1860-х гг. в Оренбургском и Сибирском ведомствах было собрано более 3 млн руб. серебром, а в счет кибиточной подати – более 4 млн руб.[539]
Хотя земли кочевников стали государственной собственностью, у кочевников осталось право пользования ими[540] в обмен на уплату налогов[541]. Факт налогообложения казахского населения трактовался колониальной администрацией как свидетельство государственной собственности на «кочевые» территории[542].
Согласно «Уставу об управлении инородцев» 1822 г. кочевники ограждались «от взаимных стеснений, какие могут производиться от перехода одних племен на земли, другим племенам принадлежащие… без обоюдного на то согласия». Русским и другим переселенцам строго запрещалось самовольно селиться на землях кочевников, хотя они могли их брать в аренду. Тем не менее земельный вопрос в «кочевых» регионах приобретал все бóльшую остроту.
Земельная политика России привела к появлению у кочевников понятия собственности на землю. Однако окончательному принятию ими этого правового института в его «европейском» смысле мешало то, что система поземельных отношений среди номадов определялась отношениями частной собственности не на землю, а на скот (земля без скота для них не имела ценности)[543]. Это затормозило понимание кочевниками необходимости юридического закрепления за собой территорий, проведения землеустройства, получения документов о праве на землю, что и привело к потере ими земель в конце XIX – начале ХХ вв., о чем будет рассказано далее в книге.
Передача «кочевых» территорий в государственную собственность, с одной стороны, упорядочила их статус, еще раз обозначила их присоединение к России. Кроме того, это обеспечило защиту оседлым землевладельцам, жившим по соседству с кочевниками. Однако, с другой стороны, введение администрирования этих территорий растянулось на достаточно продолжительный срок, что внесло неопределенность в маршруты кочевий и привело к долгосрочным спорам по этому вопросу (у казахов один из них длился с 1828 по 1865 гг.)[544].
Кроме того, постепенно началось отчуждение у кочевников их земель. У бурят была изъята часть территории в пользу крестьян и казаков на основании того, что «буряты не землевладельцы, и земли у них много»[545]. В 1854 г. были закреплены права казаков Сибирского войска на землю десятиверстной полосы вдоль Иртыша[546], что оттеснило от этой реки казахов. В Восточном Закавказье земли кочевников часто безвозмездно отчуждались местной администрацией в пользу оседло-земледельческих групп населения (армян, русских) и тех кочевников-тюрок (азербайджанцев), которые переходили к оседлости и земледелию[547]. Так постепенно усиливались противоречия между кочевниками и оседлыми, включая и тех, кто принадлежал к одному этносу.
Закономерно, что одним из способов решения земельного вопроса и одновременно интеграции кочевников в государство был перевод их на оседлость. Согласно «Уставу об управлении инородцев» 1822 г. кочевникам позволялось в случае оседания вступать в сословие государственных крестьян или горожан, причем с освобождением от несения военной службы.
Принуждения к переходу на оседлость не было. Хотя Н.С. Мордвинов считал этот процесс необходимым в перспективе, пока что было решено развивать у казахов экстенсивное и интенсивное коневодство, т.к. лошади для Российского государства были стратегическим военным ресурсом[548].
Тем не менее власти явно были на стороне тех кочевников, которые стремились перейти на оседлость. Когда из-за спорных территорий у казахов периодически возникали разногласия, они были вынуждены обращаться за их решением к российской администрации. Однако последняя в качестве третейского судьи не всегда занимала сторону сильного. Одним из факторов ее симпатий было стремление кочевников к оседанию и земледелию. Поэтому для абсолютной уверенности в закреплении за собой спорных территорий ряд кочевых обществ приступал к обработке почвы и посевам, а также начинал строить постоянные жилые дома[549]. Небольшая часть калмыков, соприкасавшаяся с русскими крестьянами, перешла на оседлый образ жизни со смешанным земледельчески-скотоводческим хозяйством и постепенно восприняла русскую культуру[550]. Так началось стихийное оседание части кочевников.
В XIX в. российские власти усилили внимание к переводу кочевников на оседлость. Хотя у кочевых башкир стихийное оседание отмечалось еще с XVII в., в первой половине XIX в. местные власти фактически начали принуждать их к этому. Как писал Х.Ф. Усманов, такое принуждение вызвало у башкир «озлобление и отвращение к земледелию»[551].
Алтайцев, с целью перевода их на оседлость, причислили к «оседлым инородцам». Они сопротивлялись этому. В итоге в 1841 г. российское правительство приняло решение отложить процесс обоседления до тех времен, когда те алтайцы, «которые обитают ближе к русским или инородческим поселениям», будут «более к тому расположены, более готовы»[552].
В 1846 г. правительство издало инструкцию о заселении дорог, проходивших через калмыцкие земли. Согласно ей тем из калмыков, которые желали оседло водвориться в степи, отводилась земля: нойонам и зайсангам – от 200 до 1500 десятин, «простолюдинам» – по 30 десятин на душу[553]. К этому времени земледелием занимались уже более 100 калмыцких семей. Помимо того, калмыки-казаки стали заниматься сенокошением и вовлекаться в рыночные отношения[554]. В 1870-х гг. на 28 участках в Астраханской губернии было предложено поселить по 50 семейств русских крестьян из внутренних малоземельных губерний и столько же семейств калмыков, в целях их «приучения к оседлой жизни»[555].
В Азербайджане, согласно указу 1830 г., предоставлялась шестилетняя льгота в платеже податей тем кочевым обществам, которые желали перейти на оседлость[556].
Буряты, переходившие на оседлость, получали земельные наделы в свое пользование или в общих «дачах» с кочевыми бурятами одного с ними рода или на других участках, состоявших в единоличном владении их селений[557].
По поводу перевода на оседлость казахов были две точки зрения, которые ярко проявились в 1830-х гг. Оренбургские власти стали противиться этому начинанию, а сибирские – способствовать. Последние санкционировали введение у казахов земледелия, а также стремились к изменению бытовых элементов их жизни, внедряя европейский костюм, предметы обихода и роскоши. Сибирские власти также возлагали надежды на изменение рациона питания кочевников (очевидно, введение в него хлеба. – Ф.С.). Они аргументировали свою позицию тем, что оседание казахов приведет к их всесторонней интеграции в Российское государство. Для казахов при переходе к оседлому образу жизни предусматривалось наделение льготами: освобождение от рекрутской повинности и пят