В 1868—1870 гг. произошли массовые вооруженные выступления казахов-кочевников, которые были вызваны двукратным увеличением их налогообложения. Кроме того, у этих волнений были другие причины: плохая организация введения в действие Положения 1868 г., упразднение института султаната, введение всесословных выборов, запрет кочевому духовенству находиться в ведении муфтиев и т.д. К январю 1869 г. крупные волнения охватили Уральскую, затем – Тургайскую область. К июлю того же года восстание было подавлено, но отдельные его очаги сохранялись до лета 1870 г.[581] «Простые» кочевники в этих волнениях следовали за недовольными ханскими потомками – султанами, отстраненными от власти[582]. В 1870 и 1873 гг. произошло также восстание казахов-адаевцев на полуострове Мангышлак.
На севере реформы, проведенные правительством, не везде были восприняты положительно. Так, обдорские ханты очень взволновались, обнаружив, что, как «кочевники», они должны платить земские сборы, в то время как их «бродячие» соседи-самоеды и прочие оленеводы освобождены от этой обязанности. Еще одним отрицательным аспектом освоения территорий Севера было то, что влияние русских чиновников, купцов и старателей начало «разъедать» местное сообщество. У северян появились «пьянство, плутовство, лень, апатия и какая-то хилость»[583]. Очевидно, такие последствия были вызваны алкоголизацией населения Севера (эта проблема актуальна по сей день).
Таким образом, в течение XIX в. происходит усиление интеграции «кочевых» регионов в общероссийское политическое и правовое пространство. Постепенно вводится российская система власти и ликвидируются те традиционные институты, которые по тем или иным причинам не вписывались в формат управления.
В этом процессе прослеживается выявленная нами тенденция «ужесточения курса политики через 100 лет». Усиление интеграции казахской степи началось примерно столетие спустя после принятия в российское подданство Младшего жуза. В целом с XIX в. обширные казахские земли, где проживало подавляющее большинство кочевого населения России, становятся главным фактором в отношениях между Российским государством и кочевыми народами (продолжаться так будет и в советский период).
Интересно, что ранее, в период реализации политики «мягкой силы», в России превалировало восприятие кочевников как отсталых. Теперь, когда политика стала жестче, отношение к кочевым народам изменилось на более «понимающее». Причиной такой перемены было то, что, во-первых, русские лучше узнали, изучили кочевников. Во-вторых, кочевников и вообще «инородцев» стало больше в составе населения империи, и власти были вынуждены начать в той или иной мере считаться с их интересами (что подтверждает принятие «Устава об управлении инородцев»).
Наибольшие сложности в отношениях между Российским государством и кочевыми обществами вызывали налогообложение и земельный вопрос. Проблема заключалась в том, что кочевникам было трудно доказать свое право на земли, т.к. они там физически находились не постоянно, а только «наездами» (с точки зрения оседлого человека). Не было у них и никаких документов о праве собственности на землю ввиду фактического отсутствия самого этого института (опять-таки в «оседлом» понимании).
Важным вопросом является связь интеграции «кочевых» регионов и процесса строительства политической нации в Российской империи. Этот процесс начался в середине XIX в. и стал более актуальным к концу столетия в связи с вхождением в состав России многочисленных и обширных «национальных окраин». Однако российские власти не смогли разработать четкий курс относительно строительства политической нации. Они пытались решить дилемму: формирование такой нации из представителей многих этносов и конфессий и одновременно – продолжение существования России как православного государства, которое как минимум формально позиционировалось как «русское». Возможность совмещения этих двух направлений политики была проблематичной.
Спорным моментом остается вопрос, можно ли считать «национальные окраины» России ее «колониями». Н.Е. Бекмаханова писала, что «со второй половины XIX в. можно говорить о формировании колониальных взаимоотношений»[584] между метрополией и иноэтничной периферией. Однако означает ли «колонизация», т.е. освоение этих территорий, то, что они действительно были «колониями» в политическом смысле этого термина? США тоже колонизовали свои новые территории (например, на Диком Западе), но при этом они не считаются «колониями» этой страны. На наш взгляд, унификация властных институтов в «кочевых» регионах России говорит о том, что ее «национальные окраины» были не колониями, а интегральной частью страны.
Политика России в «кочевых» регионах в конце XIX в.
К концу XIX в. Великая степь была окончательно поделена между Россией и Китаем[585]. Интеграция новых российских регионов, где было кочевое население, в первую очередь касалась туркменских земель, которые были окончательно присоединены к России только к концу XIX в. (они были включены в состав Закаспийской обл.). В 1882 г. было утверждено «Временное положение об управлении Закаспийской области». Во главе региона стоял русский военный начальник, подчиненный главнокомандующему войсками на Кавказе. Туркменское население в составе Российского государства получило особый правовой статус. На низших уровнях туркменские властители (под надзором русского начальства) продолжали управлять своими соплеменниками. Однако представители местной знати уравнивались перед законом с прочим населением. В Закаспийской области были проведены многочисленные организационно-хозяйственные мероприятия, имевшие целью поднять материальное благосостояние жителей и подготовить постепенное слияние этой окраины с империей. С 1898 г. Закаспийская область была включена в состав Туркестанского генерал-губернаторства[586].
Планы по продолжению интеграции Туркестана были предложены в том числе по результатам ревизии края, проведенной в 1908 г. сенатором К.К. Паленом, а также в рамках деятельности созданного в 1911 г. специального «совещания». Однако дальнейших шагов по реформированию так и не было сделано. Туркестан по-прежнему оставался в ведении Военного министерства. Новый импульс интеграции начался с назначением А.Н. Куропаткина в августе 1916 г. туркестанским генерал-губернатором. В регионе были сформированы комиссии, в которых участвовали коренные жители, как избранные населением, так и назначенные администрацией. Проводился опрос местных жителей. К весне 1917 г. значительная часть проекта «Положения об управлении Туркестанского края» была готова. Однако революционные события того же года не дали завершить этот процесс[587].
Остальные «кочевые» регионы России уже были интегрированы в административную систему страны на губернском (областном) уровне. На рубеже XIX и ХХ вв. этот процесс был спущен «ниже». В результате волостной реформы у сибирских кочевников были ликвидированы степные думы. Кроме того, в 1890-х гг. в «нерусских» регионах России была проведена судебная реформа, в результате которой земельный и ряд других вопросов изымаются из компетенции туземного суда[588]. Таким образом происходит усиление централизации управления «кочевыми» регионами, ликвидируются элементы их внутренней автономии.
Учет кочевого населения всегда был проблемой. Ее в некоторой степени могла решить введенная в конце XIX в. паспортная система. Согласно принятому в 1894 г. «Положению о видах на жительство» при отлучке из места постоянного проживания каждый человек был обязан иметь при себе паспорт. У оседлых «местом постоянного проживания» считались общество или волость, к которой они приписаны, у кочевников – район перекочевок. Срок действия паспорта ограничивался одним годом, его продление оговаривалось согласием общества или инородческого начальника, ответственного за сбор налогов[589]. Конечно, полностью это не могло обеспечить учет, т.к. внутри районов перекочевок паспорт можно было не иметь, но при более дальних миграциях он был нужен, тем более при откочевке за границу.
Власти пытались регламентировать процесс кочевания. В законодательных актах подчеркивалось, что «каждый округ имеет определенные… земли», и кочевники не могут переходить на земли другого округа «без точного позволения местного начальства». Однако это положение не всегда могло быть осуществлено в реальности, поскольку процесс кочевания и выпаса скота определяется экологическими и другими факторами, но никак не территориально-административными границами. Значительная часть кочевников не вписывались в эту систему и кочевали за пределами отведенных им территориальных единиц[590]. На практике передвижение кочевников из одного региона в другой фактически не ограничивалось[591].
В конце XIX в. власти взяли курс на ликвидацию сословной обособленности «инородцев» и приравнивание их к русским крестьянам[592]. Пожалуй, главное значимое отличие «инородцев» от основной части населения империи к этому времени оставалось в сфере военной службы. Согласно «Уставу о воинской повинности» от нее были освобождены многие народы России, в том числе казахи, киргизы, каракалпаки, азербайджанцы, буряты, якуты, калмыки, алтайцы, туркмены и др.[593]
Конечно, у властей был опыт привлечения представителей кочевых народов к военной службе, о чем уже говорилось в книге. Так, калмыки служили в Донском казачьем войске, буряты и эвенки – в Забайкальском казачьем войске, в том числе принимали участие в войнах, которые вела Россия. В 1885 г. был сформирован отряд туркменской конной милиции, который участвовал в разведке афганской границы. В 1892 г. он был преобразован в Туркменский конно-иррегулярный дивизион, а в 1911 г. – в Туркменский конный дивизион[594]. Однако такое участие представителей кочевых народов в военной службе было исключением, а не правилом.
На рубеже XIX и ХХ вв. этот вопрос приобрел бóльшую актуальность, особенно в Степном крае и Туркестане. Так, идея привлечь казахов к отбыванию воинской повинности нашла поддержку у казахской интеллигенции прорусской ориентации. Однако Военно