Такие посредники из числа «родовых авторитетов» помогали собирать с кочевников налоги. В.П. Булдаков прямо назвал их, а также туземных стражников и местные власти, «опричниками», работавшими против своего народа[624]. Их деятельность вела к расколу кочевого общества.
Кроме того, во второй половине XIX в. в казахских степях появляется такой институт, как аткаминерство (аткаминер[625] – администратор, отвечавший за сношения рода с «внешним миром», в первую очередь с властями). Советские историки, в частности С.Е. Толыбеков, рассматривали его как, «пожалуй, одно из самых отрицательных социальных явлений в жизни казахского общества». Аткаминеры были заклеймены как «особый тип феодальных элементов, вызванный к жизни деятельностью колонизаторского аппарата царизма и партиархально-феодальной верхушки казахского общества»[626]. Но действительно ли все они играли отрицательную роль? Очевидно, нет. Конечно, среди них были и недобросовестные, которые использовали свои посреднические возможности в личных целях, а не во благо кочевого общества. Но в целом институт аткаминерства был необходим кочевникам в условиях проникновения России в Степь.
На рубеже XIX и ХХ вв. происходят очень серьезные изменения внутри самой кочевой цивилизации: во-первых, усиливается социальная дифференциация. В результате нее часть обедневших кочевников стали покидать родные места и искать заработка на стороне, в том числе устраиваясь на сезонную работу в земледельческих районах, на шахты и нефтяные промыслы[627].
Во-вторых, у кочевников развивается понятие собственности на землю. Казахи начали делить между собой все пространство степи, удобное для зимовок, на отдельные участки. Свободное передвижение и общинное владение землей видоизменилось на пользование отдельных родов. Так, вся северная часть степи в Петропавловском, Омском и Кокчетавском уездах была поделена между родами на массу мелких клочков. Естественно, более сильные и богатые роды завладели лучшими и бóльшими участками. Хотя летовки еще оставались в общинном землевладении, но в малоземельных волостях было заметно желание эту ситуацию изменить. Вся южная часть указанных уездов хотя и находилась в общинном землевладении, но только для казахов конкретной волости, а не всего уезда[628].
Кроме того, кочевники начали взимать друг с друга плату за пастьбу скота, которая раньше была бесплатной. Из-за этого разгорелись конфликты, например, между казахами Тургайского и Перовского уездов. Особенно серьезные стеснения и затруднения для «южных» казахов возникли из-за развития у «северных» земледелия и сенокошения. Потравы их угодий скотом «южан» приводили к конфликтам[629].
Власти принимали меры для урегулирования ситуации. В 1871—1872 гг. по распоряжению оренбургского генерал-губернатора Н.А. Крыжановского были проведены съезды депутатов от казахов Тургайской и Уральской областей, которые приняли решение о распределении летних кочевых стойбищ. В течение следующих 15—16 лет утвержденный на съездах порядок кочевания никем не нарушался.
Однако в сентябре 1887 г. возникла проблема. Одни казахи в нарушение правил приняли в свою волость 60 чужих кибиток и дали им в пользование зимовья. Это произошло в местности, где был только один водный оазис. Таким образом, другие кочевники были лишены «всякой возможности к скотоводству». Это решение было утверждено военным губернатором. В ответ в январе 1891 г. местные казахи подали жалобу в Тургайское областное правление, но им было отказано. В марте 1891 г. они стали жаловаться уже в МВД, основываясь на том, что «нарушаются права киргизов[630] не одной Тургайской области, а… Уральской и даже Сыр-Дарьинской области». Они предупреждали, что в случае отказа они вынуждены будут вести кочевание в местах, занимаемых казахами «других областей, уездов и даже племен, что неминуемо поведет к печальному столкновению, как это показали опыты прежних, до 1871 года, лет»[631]. Так постепенно усиливались противоречия внутри кочевой цивилизации.
В-третьих, кочевая цивилизация столкнулась с приходом капиталистических отношений. В «кочевых» регионах, в частности в Бурятии и Калмыкии, стало рушиться натуральное хозяйство[632] и развиваться товарное[633]. У некоторых кочевников появились достаточно крупные суммы денег[634]. Происходил рост наемного труда. В Сибири этот процесс охватил значительную часть коренного населения, для которого работа по найму стала основным источником существования[635].
Однако кочевая экономика была фактически не приспособлена к капитализму и, следовательно, не готова к переходу в этот формат экономических отношений. Казахский общественный деятель А. Букейханов[636] отмечал, что «казахское хозяйство остается натуральным и превосходит по примитивности остальные типы хозяйств России»[637]. Экономист П.А. Хворостанский отмечал убыточность кочевого хозяйства, например, из-за низких цен на скот, «и необходимость поэтому для кочевника ликвидировать большее количество скота» (фактически это то, что в 1920-е гг. начали называть «ножницы цен». – Ф.С.).
Кроме того, кочевники уделяли мало внимания поддержанию «главного своего достояния – скота»[638], фактически пустив его размножение и улучшение на самотек. В. Бенкевич отмечал, что скот у казахов мельчал и вырождался. Он считал, что можно исправить эту ситуацию, т.к. казахи «легко перенимают разные нововведения», если они «практичны и удобоприменимы». После принятия нужных мер казахские степи смогли бы поставлять сельскохозяйственную и продукцию «на очень многие рынки России, и дешевле всех»[639].
В целом кочевая цивилизация вступила в кризисный период. У кочевников снизилось осознание их родового и земельного единства[640]. Так, в 1896 г. в Забайкальской области из-за хаотичного (не по родам) проживания кочевников было выявлено «невыполнение требований… о составлении родовых управлений и инородных управ»[641]. Сохранение самого кочевого быта оказалось под вопросом. В степи строились города, промышленные предприятия, туда прибывали русские и другие «европейские» переселенцы[642]. Районы кочевок с каждым годом сокращались[643].
Противоречия в понимании судьбы «кочевых» регионов, особенно в Центральной Азии, хорошо видны на примере позиции Конституционно-демократической партии (Партии кадетов), основанной в 1905 г. Она занимала достаточно сильные позиции в Государственной думе (от 11,8 % до 35 % мест в разных созывах). Программа партии включала широкую государственную помощь переселению на окраины России. Однако казахская группа кадетов в региональное издание программы партии, опубликованное в Уральске, вставила самостоятельно выработанные положения: «Киргизские[644] земли принадлежат на праве вечной собственности киргизскому народу без всяких других совладельцев. Законы о признании киргизских земель государственной собственностью и о переселении на них русских мужиков должны быть отменены, уничтожены. Без позволения самих киргизов русские не должны отбирать землю, ни на временное пользование, ни на вечность».
Известный экономист, исследователь казахской степи А.А. Кауфман, который также был деятелем Партии кадетов, выступил в печати по поводу этой «подделки программы», указав на «несообразность» притязаний казахов на исключительное право на занимаемые ими земли. Он сделал вывод, что это «требование… ни на чем не основано. Юридических прав на свои земли они никогда не имели, и от образования переселенческих участков киргизская народная масса страдает меньше, чем от своих собственных степных аристократов, богачей, которые сами же продали землю русским». От имени Партии кадетов А.А. Кауфман заявил, что она выступает против закрытия наиболее надежного и последнего колонизационного района[645], т.е. казахских степей.
Вопрос о создании в Российской империи единой политической нации с конца XIX в. приобрел новое звучание. Некоторые русские политики считали, что, например, казахи, которые «были до сих пор инородцами… должны быть культурными и полноправными гражданами Русского государства», в том числе кочевники должны отказаться «от своей отсталой, пережиточной формы хозяйства» и начать «жить, как оседлые, как русские, как все»[646]. Кроме того, возник замысел ликвидации сословия «инородцев» как такового, что позволило бы улучшить «интеграцию аборигенов в общероссийские национальные процессы»[647]. Однако это так и не было сделано вплоть до 1917 г. Процесс формирования политической нации в России оставался слабым и противоречивым.
Продолжали влиять на положение в «кочевых» регионах России внешнеполитические проблемы, связанные с окончанием передела мира. Границы России сомкнулись с рубежами других крупных государств – Китая, Персии, Османской империи, между ними не осталось «ничейной территории».
Обострение ситуации на границе с Китаем произошло в 1860-е гг., когда в китайском Синьцзяне началось уйгуро-дунганское[648] восстание против китайской власти и от Китая откололась часть территории, где был создан Илийский султанат. В 1871 г. Россия ввела в Синьцзян войска. В 1881 г., после восстановления китайской власти, 80 % занятой Россией территории Илийского края было возвращено Китаю. Оставшиеся 20 % были переданы России для расселения беженцев из китайской части Илийского края, не согласных с возвращением китайской власти. Из Синьцзяна в Россию в 1881—1884 гг. переселились от 70 до 107 тыс. чел.[649] (в основном уйгуры и дунгане).
Усилились и другие внешнеполитические факторы. Великобритания в XIX в. завершила завоевание Индии, начала проникновение в Афганистан и Персию. Интересы России затрагивало трансграничное кочевание туркмен и других народов через границу с этими государствами.
Таким образом, в конце XIX в. интеграция «кочевых» регионов России в общее политическое и экономическое пространство страны продолжалась. Спорным вопросом является то, перешла ли эта интеграция в русификацию. А. Букейханов писал именно об обрусительной политике России в казахских степях[650]. А.Ю. Быков отмечал, что «вопрос о необходимости русификации местного населения» был «определяющим», а «стремление к культурному самосохранению… рассматривалось правительством в качестве сепаратизма»[651].