Во-вторых, власти развивали хлопковое хозяйство. Осенью 1910 г. был опубликован план сельскохозяйственного освоения Туркестана, который включал увеличение производства хлопка (с целью сократить его импорт). В марте 1911 г. этот план был одобрен Советом министров. (Именно на производство хлопка было направлено орошение Голодной степи с помощью Романовского канала.[745]) Специалисты считали, что в Туркестане в одних только хлопковых районах можно было оросить не менее 3 млн дес. земли[746].
Результаты дореволюционной колонизации «кочевых» территорий были противоречивыми, как и весь ее процесс. Всего в России переселелились на новые земли более 5 млн чел. Значительная часть их оказалась в «кочевых» районах. Так, только в Акмолинскую, Семипалатинскую, Тургайскую и Уральскую области в период с 1896 по 1915 гг. прибыли 1,117 млн переселенцев и ходоков[747].
Относительно изъятия земель во многих исследованиях фигурирует такая цифра: всего до 1917 г. у казахов и киргизов было изъято более 40,6 млн дес. земли, в том числе «удобных» угодий – более 29 млн дес.[748] Однако В.Ф. Шахматов выявил, что реально было изъято гораздо меньше – 14 млн дес., а те самые 40 млн дес. включали также землю, только намеченную к изъятию, но остававшуюся в пользовании кочевников[749]. (Общая площадь земли, занятой кочевьями в этом регионе, составляла 168 млн дес.[750])
С одной стороны, были отмечены положительные моменты колонизации: Казахстан постепенно стал поставщиком хлебной продукции для всей страны[751]. С другой стороны, многие исследователи подчеркивают негативные последствия этого процесса для кочевой цивилизации. Сокращение земельных наделов стало причиной перехода кочевников к другим видам хозяйства[752], изменило традиционный уклад жизни и «вызвало окончательное крушение кочевого землепользования»[753]. В землях западных бурят размер землепользования коренного населения сократился на 55 %[754]. В Восточной Сибири крестьянская колонизация (а также ликвидация степных дум и реорганизация института землевладения) ухудшили экономические условия бурят и эвенков. Восточные буряты были вынуждены арендовать земли у казаков[755].
Колонизация привела к маргинализации части кочевников. В Казахстане некоторые роды лишились своих участков, и поэтому они «волей-неволей должны были арендовать земли у казаков или совершенно откочевывали, если [кочевое] общество… не соглашалось выделить им новый участок». Кроме того, около городов и казачьих селений стали появляться казахи из других регионов, которые приходили с целью торговли или в поисках заработка. Они не имели прав на землевладение и стали устраиваться на жительство около городов и селений. Так образовалось два аула безземельных казахов, которые жили около Петропавловска на арендованных у казаков землях. В числе жителей этих аулов были в том числе 50 семей, прибывших из Бухарского эмирата[756].
Колонизация имела этнополитические последствия. В казахских степях кроме коренного сформировалось «переселенческое» население. В течение XIX в. в регионе произошло почти шестикратное увеличение доли последнего (с 3,2 % в 1850 г. до 18,2 % в 1897 г.)[757]. К северу от линии Уральск – Илецк – Орск – Атбасар – Павлодар переселенческое население стало преобладать над казахским[758].
Таким образом, колонизация «кочевых» территорий в Российской империи приобрела широкий размах с 1860-х гг., когда развернулся процесс стихийного переселения крестьян в Сибирь и Казахстан. Сначала власти пытались в той или иной мере сдерживать этот процесс, чтобы не будоражить население «кочевых» регионов. Однако затем государство увидело в переселении перспективы для решения земельного вопроса в стране, вследствие чего санкционировало и поддержало колонизацию. У кочевников стали изымать земли для расселения крестьян, прибывших из центральных регионов России.
Ситуация относительно изъятия «излишков» земли была настолько сложной, что здесь не было единого решения. В зависимости от условий местности и размаха работ местной администрации случались и изъятие действительно необходимых кочевникам территорий, и протесты со стороны кочевников только потому, что их не устраивал сам процесс колонизации (вряд ли кому-либо может понравиться изъятие земли, которую он и его предки считали своей).
Вопрос о справедливости и законности изъятия «излишков» земель все еще открыт. Само это изъятие стало возможным именно из-за кардинальных различий в понимании собственности на землю у Российской империи («оседлого» государства) и ее кочевого населения. По понятным причинам кочевники не проводили землеустройство и межевание своих земель, не имели документов о праве собственности на них. Тем не менее на этих землях, в основном, «свободных площадей» не было, пусть даже они и выглядели таковыми с точки зрения оседлого человека.
Российское правительство сделало первый шаг к изъятию части «кочевых» земель, когда они были объявлены государственной собственностью. Конечно, власти хотели – со своей «оседлой» точки зрения – оставить кочевникам «справедливую» норму земли. Тем не менее полное и устраивающее обе стороны землеустройство в степи так и не было проведено.
Скорее всего, землеустройство «кочевых» земель и не могло быть осуществлено, т.к. «оседлая» система собственности на землю не подходит для кочевой цивилизации. Земли, предназначеные для кочевания, фактически не могут быть «нормированы». Уже в начале ХХ в. многие российские эксперты подвергали такое «нормирование» критике. Оно ведет кочевую цивилизацию к разрушению.
Кроме того, можно поспорить с мнением Е.Н. Черных о том, что «в процессах колонизации Казахстана и Средней Азии вполне очевидно возобладала военная составляющая»[759]. По нашему мнению, колонизация была бинарным процессом, решая сразу два вопроса: наделяла землей крестьян-переселенцев и обеспечивала безопасность удаленных границ России.
Глава IVПоложение в «кочевых» регионах в конце XIX – начале ХХ в.
Оседание кочевников
Закономерно, что в России как «оседлом» государстве продолжало превалировать положительное восприятие перехода кочевников на оседлость. Оседание могло решить проблемы контроля за мобильным кочевым населением, усилить процессы его интеграции, улучшить налогообложение (известно, что вопрос перевода на оседлость всегда ставился в прямой зависимости от налоговой политики[760]), сделать экономику «кочевых» регионов интенсивной.
Оренбургская губернская администрация оптимистично рассматривала возможность перевода казахов на оседлость[761]. Томский губернатор А.П. Супруненко считал, что «следовало бы желать перехода… от кочевой жизни к оседлой»[762]. Военный губернатор Семипалатинской области А.Ф. Карпов полагал, что развитие земледелия и оседлости имело важную политическую цель – предотвращение угрозы социальных потрясений в Степи в случае чрезмерной «пролетаризации» автохтонного населения (интересно, что при этом А.Ф. Карпов считал, что значительная часть степи для земледелия не пригодна)[763].
В ноябре 1896 г. подготовительная комиссия при Комитете Сибирской железной дороги объявила, что «каждая попытка кочевого населения к переходу к оседлому состоянию должна заслуживать поощрения», т.к. такой переход желателен «с точки зрения государственных интересов», а именно колонизации Степного края и повышения производительности этого региона. Для освоения местных земель комиссия видела все условия, в том числе «роскошные сенокосы и прекрасные пашни»[764].
Власти считали, что кочевники в принципе готовы к оседанию. В «Степном положении» 1891 г. было отмечено, что переход к оседлости является закономерным и неотъемлемым фактором развития общества[765]. Эксперты сделали вывод о наличии у кочевников стремления к земледелию, которое лишь «тормозилось существующими законами»: эти законы требовали от каждого оседлого подданного империи уплаты налогов и отбывания воинской повинности, что и «устрашало» кочевников[766] (действительно, например, алтайцы уклонялись или отказывались от приписки их к разряду оседлых именно из-за налогов[767]). Однако, конечно, причины отказа от оседания и земледелия были намного шире и диктовались, в первую очередь, устойчивостью кочевого образа жизни.
Вопросом оседания кочевников занимались на самом высоком уровне. В 1897 г. Николай II поручил МВД дать «предложения о мерах, способствующих переходу кочевников-киргизов[768] в оседлое состояние». Было признано целесообразным развитие у них скотоводства, как и в интенсивной, так и в кочевой форме, и одновременно рекомендовалось поощрять оседание разорявшихся кочевников[769]. В 1903 г. император, отвечая на прошение делегации агинских бурят о сохранении степных дум, отметил, что отмена этих органов закономерна, т.к. закрепляет оседлый образ жизни взамен кочевого, ставшего несовместимым с экономическими интересами прочего населения Сибири[770]. Николай II и правительство считали проблему оседания кочевников в принципе решенной, полагая, что продолжение колонизации «кочевых» регионов и вызванный ею земельный голод усилят этот процесс[771].
Действительно, многие ученые видели неизбежность оседания кочевников после изъятия государством бывших «кочевых» земель для размещения переселенцев[772]. В переводе на оседлость они также усматривали «надежный способ усмирения воинственного духа кочевий». Так, против сохранения кочевого скотоводческого хозяйства выступал историк-востоковед В.В. Григорьев[773].
Идеи о переходе на оседлость поддерживала и национальная интеллигенция. Ч. Валиханов, И. Алтынсарин и А. Кунанбаев призывали казахов к оседанию[774]. Казахский журнал «Айкап» (издавался в Троицке) и татарская газета «Вакыт» (выходила в Оренбурге) пропагандировали переход казахов и башкир на оседлость и, где возможно, земледелие[775]. Оседание также рассматривалось как фактор этнической консолидации и развития экономики[776].
Предложения о реализации оседания кочевников на практике включали в том числе проект К.К. Максимовича по созданию для оседавших казахов и русских крестьян-переселенцев раздельных районов расселения. А.Ю. Быков считал, что в этом нашла свое отражение позиция консервативного крыла российской политической элиты, стремившегося проводить политику на национальных окраинах с позиции силы и не верившего в возможность просвещения «инородцев» и изменения их хозяйственной культуры за счет взаимодействия с русскими поселенцами[777]. С другой стороны, в таком подходе, возможно, был свой резон: так, в Бурятии в результате крестьянской колонизации возникла этническая чересполосица, что вызвало определенные проблемы в 1920-х гг. при создании бурятской автономии. (Хотя, конечно, до революции никаких этнических автономий не предполагалось, и поэтому такое последствие расселения было предвидеть невозможно.)