а В. Кузнецов выявил, что «поля киргизы[847] не удабривают, а, сняв с поля несколько хлебов, предоставляют ему самому удабриваться в течение десятков лет. Обилие земли дает возможность вести так дело»[848]. У кочевников господствовала залежная система, приводившая к истощению земли, падению урожайности и относительному мелоземелью[849].
Количественные данные о земледелии у казахов, тем не менее, являются противоречивыми. И.Ф. Макаров сделал вывод, что казахи специально завышали сведения об обрабатываемой земле, чтобы ее не отобрали в пользу переселенцев, а за супрягу выдавалась аренда земли русскими[850]. Н.Э. Масанов также считал, что нельзя говорить о значительном развитии земледелия у казахов. По выявленным им данным, средний размер посевных участков у казахского населения Тургайской и Уральской областей не превышал 1—2 десятин, Семипалатинской и Акмолинской областей – 0,1—0,2 дес. Хотя «Материалы по киргизскому землепользованию» дают больший размер запашки (по разным уездам – от 0,4 до 2,0 дес.), все равно он был недостаточен для существенной роли земледелия. Известно, что минимальный размер посева, обеспечивающий необходимый продукт трудящимся индивидам, составлял порядка 5 дес. запашки. Учитывая условия Казахстана, этот минимум следует исчислять 6—7 дес. Поэтому земледельческое хозяйство казахов оставалось второстепенной и вспомогательной отраслью[851]. Особенно это касалось центральной части Казахстана, малопригодной для земледелия. Так, в Каркаралинском уезде занимались земледелием только 11,7 % казахских хозяйств, а запашка составляла всего по 0,8 дес. земли на человека[852].
Определенным образом на задержку развития земледелия оказывала влияние политика государства. Если до периода массового переселения русское земледелие играло положительную роль в развитии казахского, то затем эта роль стала отрицательной. Казахов стали оттеснять с лучших земель, что вело к сокращению и даже прекращению у них земледелия[853].
В Калмыкии и Забайкалье власти пытались искусственно распространять земледелие, что вызвало у кочевников отторжение и стало одной из причин неудачи перевода их на оседлость[854]. Так, в Бурятии власти издали приказ о выращивании картофеля, для чего раздавали семена, выдавали сохи и обязывали засеять определенное количество десятин. В результате кочевники стали нанимать крестьян за высокую плату сажать картофель, причем сами его не потребляли. После шестилетних попыток эта затея была оставлена как «совершенно непрактичная»[855].
Таким образом, причинами перехода кочевников на оседлость к началу XX в. в основном были обеднение, рост численности кочевого населения и колонизация «кочевых» территорий переселенцами из центральных регионов России. В свою очередь власти, хотя в основном поддерживали оседание, не форсировали этот процесс и кочевников к оседанию не принуждали.
Во всех «кочевых» регионах наблюдались примерно одни и те же тенденции. Тем не менее где-то оседание шло быстрее и даже завершилось к началу ХХ в., где-то только начиналось.
Земледелие у кочевого населения также развивалось, но далеко не везде активно. Скорее всего имеющиеся сведения о масштабах такого земледелия являются завышенными.
Обострение ситуации
В российских регионах Центральной Азии усиление интеграции в общее политическое пространство империи, колонизация и изъятие земель вызвали рост недовольства среди населения[856]. Характерно, что в те годы у некоторых экспертов бытовало мнение, что колонизация не должна вызвать проблем. Так, А.А. Кауфман утверждал, что казахи «вполне подготовлены к тому, что правительство отберет из их пользования излишние… земли»[857]. Однако, конечно, это оказалось не так. Заселение Тургайских степей уже в 1880-е гг. вызвало столкновения с казахским населением[858]. Открытые выступления против переселенческой политики были отмечены в 1909 г. в Семиреченской области. В 1910 г. произошло нападение на производителя землеотводных работ Мартынова[859]. А. Букейханов писал, что в своих поговорках казахи стали отождествлять с волками не только чиновников, но и вообще всех русских (волк – главный враг кочевников, губитель скота)[860].
Образ жизни ряда кочевых народов Средней Азии, которые вошли в состав России позднее всех, в конце XIX в., – в частности туркмены-иомуды[861], – имел существенные противоречия с введенными Россией порядками. Они считали, что грабеж (аламан) – такое же нормальное и даже благородное для мужчины занятие, как скотоводство и земледелие. Аламан являлся одной из повинностей, которые вождь кочевого общества накладывал на подвластное ему население. Однако присоединение к России лишило туркмен возможности совершать аламан[862], что вызвало недовольство. Аналогичная ситуация сложилась с шахсевенами – тюркским кочевым народом, проживавшим в Иранском Азербайджане. Россия предоставила им право перекочевывать зимой в российские пределы. Однако шахсевены стали совершать набеги и грабить российских подданных. В итоге в 1908 г. Россия была вынуждена отправить на территорию Персии карательную экспедицию для «замирения» шахсевенов.
Представители кочевых народов России не доверяли властям, что проявилось в сокрытии данных о себе. В. Бенкевич отмечал, что казахи «больше чем не любят давать данных о своем хозяйстве и всегда на эту тему отчаянно врут», а «проверить показания, при кочевой форме жизни и блистательном умении хоронить концы в воду, не представляется никакой возможности». Многолетние увещевания со стороны администрации и ветеринарных врачей давать полные данные о скоте ради собственных интересов (лечение скота, предотвращение эпизоотий) и уверения, что налогов с головы скота больше не будет, не дали никаких результатов. Еще хуже ситуация стала, когда в конце 1899 г. казахи узнали, что проект нового Степного положения возвращал ненавистную им подать с головы скота, причем назначал ее очень высокой. Казахи сократили число показываемого скота и решительно перестали верить чиновникам[863]. Это еще раз свидетельствует о том, что в отношениях государства с народом доверие и предсказуемость играют очень большую роль.
Недоверие было взаимным. Еще в конце XIX в. степной генерал-губернатор Г.А. Колпаковский среди «наиболее диких» черт казахов называл «вероятность легкой смены русского подданства в китайское»[864]. В докладе Военного министерства от 1914 г. казахи были признаны «неблагонадежными в политическом отношении». Было отмечено, что интеграция казахских степей в Россию сопровождалась сопротивлением в течение почти ста лет и что мирным этот непокорный народ стал лишь после завоевания Россией в 1860-е и 1870-е гг. среднеазиатских ханств, «когда… стало уже некуда уходить от русской власти». Военные эксперты считали, что «православная вера и русское отечество киргизу[865] чужды, если не враждебны». Такие же выводы были сделаны о каракалпаках, а также об оседлых народах Средней Азии – узбеках и таджиках. Военные отмечали, что из Туркестана идет обширное ежегодное паломничество в Мекку, в чем они видели влияние Турции[866].
В ноябре 1915 г. на совещании в Совете министров товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий отметил, что коренному населению Туркестана «чуждо понятие о России как об отечестве, которое долг их защищать»[867]. Генерал-губернатор Туркестана А.Н. Куропаткин в 1916 г. сделал вывод, что туркмены-иомуды – «наиболее беспокойные и наименее подвержены русскому влиянию»[868]. (Это было закономерным, т.к. туркмены позднее всех вошли в состав России.)
Обострение отношений в «кочевых» регионах произошло у кочевников не только с властями и переселенцами, но и с оседлыми соплеменниками. Так, в казахской степи началась борьба за землю. Чтобы удержать за собой право ежегодно приходить со своими стадами на северные летовки, окруженные со всех сторон землями оседлых, кочевники, забыв прежние родовые распри, начали отстаивать принцип, что «земля – Божья». На это оседлые отвечали так: «Теперь царской земли нет, и есть только людская земля» (т.е. у каждого клочка земли есть свой хозяин).
Началом этой распри послужило стремление оседлых присвоить себе прежнюю общую землю. Ввиду многочисленных жалоб кочевников местная администрация в конце 1870-х и начале 1880-х гг. провела чрезвычайные съезды представителей «кочевых» и «оседлых» волостей. Было сделано разграничение земель между ними, и обе стороны дали торжественное обещание хранить неприкосновенность установленных границ. Однако наиболее дальновидные и предусмотрительные кочевники предвидели, что «никакого толку не получится». Действительно, оседлые продолжили захваты лучших земель. Борьба в степи разгорелась с новой силой и с бóльшим ожесточением. В конце 1890-х гг. и в начале 1900-х гг. кочевники, «не встречая ниоткуда поддержки, должны были шаг за шагом отступать под дружным натиском оседлых»[869].
Вина за такие конфликты в некоторой степени лежала на чиновниках. В сентябре 1887 г. в районе Актюбинска местным казахам взамен земли, уступленной ими переселенцам, были переданы земли зимовых стойбищ, а также другая пахотная земля и сенокосы. Однако губернатор Тургайской области А.П. Проценко приказал вместо земли выдать выселяющимся казахам деньги (2835 руб.). Они были вынуждены переселиться на земли, которые ранее были заняты кочевниками других волостей под летние пастбища, причем последним теперь запретили там появляться. Все это привело к полному хаосу в земельных отношениях у кочевников[870].
Противостояние оседлых и кочевников привело к разрушению внутриэтнической солидарности. Так, оседлые казахи Казбецкой волости Темирского уезда осенью 1904 г. сдали в аренду русским территорию около р. Джикенды, где кочевники веками останавливались летом во время Уильской ярмарки. Казбецкие аксакалы на вопрос, зачем они сдали эту землю русским, отвечали: «Из-за выгоды: получили 500 рублей на общественные надобности. А от кочевников какая польза? От них один вред: хлеб и сенокосы травят, скот воруют». Таким образом, оседлые казахи «желали бы совсем и навсегда отделаться от летних непрошеных и беспокойных гостей – кочевников» (тоже казахов). Их отношения перешли в «столкновения, ссоры, драки, даже убийства», царило «обоюдное непонимание и озлобление». На сторону оседлых предсказуемо встали областные и уездные власти[871], что явно не улучшало отношений между государством и кочевниками.