С другой стороны, часть вины за обострение лежала и на самих кочевниках, которые ежегодно вторгались летом на земли полукочевых и оседлых соплеменников. Следует отметить, что «полные» кочевники, которые круглогодично мигрировали на большие расстояния, в начале ХХ в. составляли 25—30 % казахского населения, но при этом использовали под свое кочевье более 60 % территории Казахских степей[872].
Конфликты между кочевниками и оседлыми происходили не только в новых «оседающих» районах, но и в «старых». Так, в начале 1916 г. в Хиве обострились отношения между туркменами и узбеками. В результате столкновений пострадало русское население региона. К апрелю 1916 г. экспедиция российских войск подавила беспорядки в Хиве, а восставшие были принуждены выплатить контрибуцию[873].
На практике отрицательная реакция кочевой цивилизации на изменение ситуации принимала разные формы. Во-первых, кочевники уходили за границу. После восстания 1868—1870 гг. часть казахов откочевали в Хиву, Бухару, Афганистан и Китай. Для ушедших эта акция имела «самые тяжелые последствия». Откочевники не нашли пристанища в новых местах, т.к. все земли там были заняты местными оседлыми и кочевниками. Поэтому откочевники проскитались там одно лето и затем вернулись. Однако за это время оставшиеся на родине оседлые соплеменники успели захватить их земли[874].
В ХХ в. началось переселение бурят в Монголию (интересно, что туда же подались и забайкальские казаки). Всего ушли не менее 5600 чел., и еще 4 тыс. чел. периодически кочевали туда и обратно. Причиной ухода было введение в Монголии свободного пользования землей без регистрации и уплаты пошлин. В годы Первой мировой войны некоторые буряты так же уходили в Монголию, уклоняясь от мобилизации на тыловые работы. С целью пресечения откочевок собранная в феврале 1917 г. в с. Акша комиссия предложила установить полосу вдоль русско-монгольской границы, где запрещалось кочевать. Эта полоса отдавалась для проживания казакам-крестьянам, проживающим у границы и не выгоняющим скот в Монголию. В то же время комиссия не согласилась с предложением вернуть откочевавших из Монголии, т.к. в Забайкалье не было для них удобных пастбищ. В марте 1917 г. было решено обеспечивать бурят документами на право кочевок по Монголии[875]. Многие ушедшие буряты остались за границей безвозвратно[876].
Реакция российских властей на откочевки закономерно была отрицательной. Стремление вернуть откочевников было одним из формальных предлогов для оккупации российскими войсками китайского Илийского края в 1871—1881 гг.[877] В 1914 г. МИД, разбирая вопрос о переходе кочевников Уральской области в подданство Хивинского ханства и Бухарского эмирата, разъяснил, что Хива и Бухара – это иностранные государства, несмотря на их статус протекторатов России. МИД сделал вывод о необходимости «не разрешать вообще переходы русских поданных в подданство Хивы и Бухары», т.к. это переход «в состояние низшее, каким несомненно является подданство полунезависимому государству»[878].
Во-вторых, реакция кочевников на изменение ситуации проявилась в общем неспокойствии в «кочевых» регионах. Так, в период Первой русской революции, в июне 1905 г., в российский Комитет министров была подана петиция от 14 500 казахов, в которой говорилось, что они присоединились к России добровольно и не ожидали вмешательства в свои внутренние дела[879]. В том же году представители кочевых народов вместе со всей Россией получили избирательные права. Однако в июне 1907 г. народы Средней Азии, в том числе кочевники, были вновь этих прав лишены.
В начале ХХ в. в отношениях Российской империи с кочевниками проявился внешнеполитический фактор. Россия в этот период начала претендовать на отдельные регионы китайской части Великой степи (Китай в этот период был ослаблен и не мог противостоять действиям России на своих окраинах). Тува, ранее входившая в состав Китая, в 1914 г. перешла под русский протекторат (под названием Урянхайский край). В том же году началось строительство первого города в Туве, который получил название Белоцарск[880]. В сферу влияния России попала также ранее принадлежавшая Китаю Монголия. Усилилось русское переселение в Туву, где, по замыслу российских властей, переселенцы, «культивируя край и черпая из него свое благосостояние, должны [были] всемерно поддерживать все шаги местной администрации… направленные к защите русского влияния»[881]. Межэтнические отношения между местным населением и переселенцами в этом регионе существенно обострились. Тем не менее переселение получило поддержку правительства России. Были созданы органы переселенческого управления[882].
Проявился также новый фактор – японский. Так, казахи во время Русско-японской войны 1904—1905 гг. решили, что японцы – тоже мусульмане, и прониклись к ним симпатией[883]. У алтайцев тогда же возникла новая религия – бурханизм. По одной из версий, в рамках этой религии существовал мифологический образ «Бурхан-Ойрот-Япон-хана»[884], в котором воплотилось восприятие императора Японии как противника России. Бурханизм рассматривался правительством Российской империи как антигосударственная и «прояпонская» религия[885].
Значение турецкого фактора возросло в связи с вхождением в состав России населенных тюрками территорий Центральной Азии. Османская империя вела среди тюркского и мусульманского населения России протурецкую пропаганду. После младотурецкой революции 1908 г. среди российских мусульман получила сильное распространение протурецкая ориентация[886]. Поражение Османской империи в Первой Балканской войне (1913 г.) вызвало у российских мусульман, в том числе в Центральной Азии, сильные переживания[887].
Российские власти в Центральной Азии в целом сознавали сложность положения в регионе. Туркестанский генерал-губернатор А.В. Самсонов[888] (1909—1914) в мае 1913 г. сообщил начальнику Главного штаба Н.П. Михневичу, что из-за столкновения интересов империи и местного населения «возможны… кровавые эксцессы (вроде Андижанского восстания 1898 г.[889])». Однако в то же время российские власти Туркестана не видели угрозы единству империи, считая, что «обобщать на основании сего подобные факты в выводы о крайне приподнятом, явно враждебном нам настроении среди всех туземцев… нет никаких веских оснований»[890].
В Степном крае местная администрация осознавала, что «частые вспышки недружелюбных взамоотношений между новоселами и туземцами стали хроническими». Однако представители власти надеялись, что «с течением времени шероховатости эти сгладятся», тем более что кочевники постепенно переходили к полуземледельческому хозяйству[891]. Возможно, власти в какой-то степени питали иллюзии и недооценивали ситуацию. Тем не менее, действительно, до 1915 г. Центральная Азия была сравнительно спокойным регионом[892]. Недовольство местного населения в основном оставалось латентным.
Однако после начала Первой мировой войны ситуация изменилась. Призыв русского и другого «европейского» населения в армию, отток армейских частей из Туркестана на фронт, военные неудачи России ухудшили ситуацию.
В 1914 г. Военное министерство подняло вопрос о пересмотре законодательства о воинской повинности. Эксперты сделали вывод, что, например, буряты «в военном отношении… представляют собой прекрасный материал. Казарменная обстановка и условия жизни солдата не окажут на бурят, привыкших ко всякого рода невзгодам, сколько-нибудь существенного влияния. В минувшую войну с Японией казаки из бурят заявили себя с хорошей стороны. Как полукочевники, они хорошо ориентируются на местности, обладают острым зрением и отлично ездят верхом».
Эксперты отмечали, что якуты также «в смысле обучения военному делу… не дадут больших хлопот, так как в общем они довольно смышлены и обладают подражательными способностями». Военное министерство признало, что привлечение бурят и якутов к воинской повинности вполне назрело (правда, было отмечено, что не следует разрешать массовую службу бурят в Забайкальском казачьем войске, т.к. они постепенно станут преобладать в составе этого войска, и оно потеряет свой характер русского форпоста на китайской границе).
Однако относительно казахов Военное министерство считало, что для них служба в регулярных войсках «невозможна, так как обучение затрудняется незнанием русского языка» и «современные требования военной подготовки солдата слишком велики для [их] нынешнего развития». Кроме того, «казарменный режим будет губительно воздействовать» на них, а лишение привычной пищи «даст армии не полезного воина, а обитателя госпиталей, лазаретов». Тем не менее «киргизы» Туркестанского края (под ними понимались, очевидно, все тюрки-кочевники этого региона), особенно туркмены, считались «хорошим военным материалом».
В разгар войны, в 1915 г., Военное министерство сделало уже другие выводы: «Чем дольше будут киргизы пользоваться освобождением от воинской повинности, тем труднее будет ввести у них эту повинность впоследствии… У киргиз может создаться убеждение, что… отчужденность от России послужила им только на пользу, а потому они и впредь будут упорно отстаивать свою обособленность». Теперь военные эксперты считали необходимым привлечь казахов, каракалпаков и других кочевников Средней Азии к службе на общих основаниях в южных военных округах. Однако было решено отложить это нововведение, в том числе потому, что не имелось должного учета потенциальных призывников[893]. В итоге воинская обязанность для представителей кочевых народов России так и не была введена.
Еще до Первой мировой войны в регионе циркулировали идеи о призыве местных народов на военную службу. После начала войны они стали еще более актуальными. Однако на упомянутом совещании в Совмине в ноябре 1915 г. С.П. Белецкий заявил, что «один слух о распространении на эти народы натуральной воинской повинности может вызвать… волнения и беспорядки, подавление которых, за недостаточностью на местах полицейской силы и за отсутствием там воинских частей (ибо квартировавшие там ранее были отправлены на фронт), будет сопряжено со значительными трудностями»[894].